Даже я не могу тебе помочь. Наградил бы тебя золотом...»
«Потребно мне ваше золото, как снег на Петров день.— Марылька вытерла слезы.— За вашу голову мне дали бы шапку червонцев. Панок какой-то говорил, чтоб вас красотою тела приворожила, чтобы ласками к себе привязала, чтоб я пить-гулять вас научила. Чтобы погибель вам вышла...»
«Иди, девка, спать. Видно, ты не совсем пропащая, если правду мне высказала». Он подошел к ней, взял личико в свои ладони, поцеловал в губы.
«Вот тебе мой подарок».
Она стояла, будто громом пораженная.
«Ватажочку...»
Тогда я взял девку в оборот. Мол: «Не играй, Марылька, отступление. Попробуй заманить Довбуша еще раз, и еще раз, и еще... Довбуш должен быть твоим, должен».
«Теперь, паночек,— отвечает Марылька,— не буду пытаться ни приворожить его, ни его обесчестить... Люблю его!»
«Ты с ума сошла!»
«Может, и так. Только я ж впервые встретила человека кристального и цельного. Только я ж впервые увидела рыцаря. Почему мне не полюбить его».
— Пропали твои гроши, Антипко,— усмехнулся Беркут.
— Денежки вернула все. Еще и пользу от Марыльки имею, она в Станислав возвращаться не захотела, с расстройства замуж за Штефана Дзвинчука вышла. Знаю, нарочно на Верховине осталась, на Олексу рассчитывает. Но хозяйка из нее добрая, газду уважает.
— Удивительно,— подал голос Беркут.
— И печально, пся крев. Осталась у меня в запасе только Белая...
Антипко не закончил фразу. Встрепенулся. Весь обратился в слух.
— Русинским духом запахло. Видно, Довбуш.— И черт подбежал к подножью скалы, готовый столкнуть ее с места.
«Настал мой час»,— подумал Беркут. Громко сказал:
— Подожди, пан Антипко, не тужься, а то надорвешься. Я взлечу в небеса и погляжу.
Беркут взмахнул крыльями, поднялся выше елей и выше гор. Чертил в поднебесье широкие круги. Быстрым и цепким взглядом охватывал всю Зеленую Верховину. За лесом он увидел Довбуша. Ватага двигалась устало. Впереди на Сивом — Олекса. Осень стелила под ноги опришкам багряный ковер. От Белой Скалы их отделяло два-три часа хода.
Спустившись на терновый куст. Беркут сказал черту:
— Это и в самом деле Довбуш, пан Антипко. Но он еще слишком далеко. Ватага опришков только что вступила на осеннюю тропу-дорожку и будет здесь завтра под вечер. Я б на твоем месте прилег и отдохнул перед боем. Все рыцари так делают.
— И я сделал бы то же самое, да боюсь их проспать,—зевнул черт.
— Ха-ха, а я на что? Или Довбуш не враг мне? Или не кипит в моей груди ярость на него? Если позволишь, я посторожу.
Антипко колебался.
— Не сомневайся, вашмосць. От моего взора мышь не спрячется, не то что опришок,— уговаривал Быстрозорец.
— Ну, если так, то...— Антипко свернулся клубком. Выпитая сивуха, долгая беседа, еще более долгое ожидание... Черт разомлел. Беркут подождал, пока он захрапит, потом дал волю крыльям. Летел навстречу опришкам. Подлетел к пастбищам и преградил путь пешим и конным.
— Стой, Олекса! Не езди,— клекотал,— под Белую Скалу, ждет тебя там черт Антипко. Имеет намерение скалу на тебя обрушить.
Спрыгнул Довбуш с седла, взмахом руки ватагу остановил и двинулся навстречу птице. Стояли они друг против друга, два сына гор, два вольных сына, и были в чем-то похожи друг на друга, похожи быстрыми взглядами, любовью к свободе.
— Спасибо тебе, брат,— произнес Довбуш и склонил голову перед птицей.— Чем отблагодарить должен?
— Разве братья о плате спрашивают? — и Быстрозорец с Олексою обнялись.
— Я с полдня слушаю болтовню Антипка. Узнал, что это он отраву в криницу всыпал. Выведал я, что он и Марыльку подкупил. Говорил мне Антипко, что все силы небесные, земные и адские сговорились против тебя. На сей раз Антипку поручено погубить тебя. Сегодня обойдешь Белую Скалу, завтра они новую подлость придумают. Антипко неудержим. А потому остерегайся...
— А если бы тому неудержимому рога скрутить, га? — взглянул Довбуш на товарищей.
— Можно попробовать,— ответил Баюрак.
— Дьявольски он силен,— сказал Быстрозорец.— Я сам видел, как гора под его напором качалась.
— То не беда, Беркут,— засмеялся Довбуш.— Когда с добром и ради добра идешь войною на зло, то и силы ада победишь. Да и любопытно мне... Всякую нечисть со свету сметал, а черта еще не приходилось. Или пан, или пропал.— Довбуш потуже подтянул ремень,
засунул за него два пистоля и бартку, перехватил правой рукой заряженное ружье.— Показывай, Быстрозорец, путь к его логову.
И два беркута, два побратима двинулись на битву со злом: птица летела по поднебесью, человек пробирался долами.
От шума Беркутовых крыльев Антипко пробудился.
— Еще не видать разбойника? — спросил у птицы спросонок.
— Спи, Антипко, спи. Довбуш далеко. Я тебя охраняю. Я его поджидаю. Спи, Антипко, спи...
Черт снова закрыл глаза.
А Олекса был уже близко.
В зарослях терновника увидел черта. Страх не влился в него, лишь к горлу подступил комок отвращения.
Приложил к плечу ружье. Прицелился. Закричал на все горы:
— Гей, Антипко, ты Довбуша ждал. Довбуш здесь!
Вскочил заспанный черт на ноги.
И в это мгновенье грохнул выстрел. Выстрел потряс горы; будто ударило разом сто королевских пушек. Ибо не простой пулей было заряжено ружье опришка, было заряжено оно великим желанием уничтожить зло.
Антипко заверещал так, что листья с деревьев посыпались, аж Белая Скала треснула, подпрыгнул на месте и грохнулся об землю. И там, где он упал, вырос столб смердящего дыма и пепла. Когда туча рассеялась, среди кустов терновника Олекса Довбуш, Беркут-Быстрозорец и опришки увидели бугорок смолы, отвалившиеся рога и кусок задымленного хвоста. Вот и все, что осталось после шляхтича Наперсника-Наперстовского из Вярбы и адского легионера пана Антипка.
Правда, в царстве Люцифера долго не верили в гибель Антипка, ибо мир еще не слыхал такого, чтобы человек убил черта. Еще дольше ждал своего пана «домашнего» космачский газда Штефан Дзвинчук. Но напрасно каждое утро взбирался он по лестнице на чердак, и напрасно протягивал в темноту миску с кашей, и напрасно подпевал: «Антипку, Антипку, дам чиру, чир несолоний, чир зарщжений...» Чердак безмолвствовал.
А когда догорела осень, Штефан Дзвинчук треснул миской об колено и стал искать себе нового союзника.
ЛЕГЕНДА ПЯТНАДЦАТАЯ
олковник Збигнев Лясковский заморгал спросонья лупатыми глазами, удивляясь, что кто-то из солдат гарнизона Вороньего Гнезда посмел нарушить сладкую утреннюю дремоту своего региментаря легкомысленной песенкой. Старик готов был позвать джуру1 Якуба, чтоб тот заткнул певцу рот, но не стал этого делать, так как внезапно догадался, что песенка проникла в его спальню не сквозь узкое, оплетенное решеткой окно, не через низкие тисовые двери. Она просто приснилась ему, словно во сне воротились к нему старые добрые времена, когда Збигнев был еще только Збышком, зеленым юнцом, любимым сыном пани Барбары. Это происходило, черт возьми, не так уж и давно, каких-то пятьдесят лет назад, а что значит неполная копна лет по сравнению с вечностью? Ничто. Мгновенье. И за это мгновенье он успел состариться, приобрел бесчисленные сабельные рубцы на лице и на всем теле, полковничий жезл, ратную славу на поле боя и... должность коменданта Вороньего Гнезда. Хотя должность досталась ему благодаря немилости коронного гетмана. Правда, пан Иосип из Потока говорил, что не каждому рыцарю выпадает честь быть хозяином Вороньего Гнезда, отчизна посылает туда лишь самых благородных своих сынов, ибо им поручается денно и нощно оберегать в Круглой башне Великую Тайну. Великую, вашмосць...
Благородства в Вороньем Гнезде пан Збигнев не застал, отряд состоял из дисциплинированных и безотказных на службе поморских крестьян, другой бы на его месте, возможно, бунтовал бы, противился чести быть командиром над полусотней молчаливых хлопов, но Лясковский, во-первых, был воином и привык подчиняться приказам, а во-вторых, старость и ранения подсказывали, что здесь он найдет покой и не будет знать насмешек дам и кавалеров великосветских салонов, как это не раз случалось.
С тех пор как он оказался среди высоких стен крепости Воронье Гнездо, прошлое перестало для него существовать, полковник знал лишь день нынешний, а в нем побудку, молитву, воинские упражнения перед казармой, проверку постов, обед, ужин с традиционным бокалом венгерского, сон... Одним днем было легче жить. Тем паче что в этом дне царила одна- единственная мысль: сохранить в целости и неприкосновенности Великую Тайну, упрятанную за толстенными стенами Круглой башни. То был его святой воинский долг, служа Тайне, он думал, что служит отчизне. Загадочность содержащегося под охраной его не интересовала, полковник даже в помыслах не пытался ее разгадать. Тайна чудесным образом влияла на суеверную стражу, крепила дисциплину, на страже у Круглой башни солдаты стояли бдительно, будто у алтаря своего божества.
Среди позеленевших от времени и влаги стен Вороньего Гнезда не рождалось никаких событий, а новости из внешнего мира сюда не проникали, они гибли в шуме бурных вод озера, посреди которого высилась крепость, или же разбивались о толстенные каменные стены, как неосторожные, ослепленные солнцем ласточки. Правда, год назад часовой на сторожевой башне поднял тревогу, полковник тоже забрался наверх и оттуда равнодушно следил, как группа каких- то людей спускала на озеро лодки. Старый воин даже глазом не моргнул, чтоб гарнизон готовил пушки, полковник хорошо знал норовистый характер озера. Не прошло и получаса, как челны, вздыбленные волнами, никогда не знающими передышки, попереворачивались кверху смолеными брюхами, а отчаянные пловцы, решившиеся добраться до крепости, спасались от гибели вплавь. Только зимой, когда между скал, что высились с озерного дна, дотлевали остатки челнов, полковник узнал и осведомил гарнизон, что отважными были люди Олексы Довбуша.
В это воскресное утро полковник Лясковский о Довбуше даже не думал, он лежал лицом вниз, утопив бородатое лицо в подушку, и вновь поджидал к себе в гости старую песенку, напомнившую ему далекую молодость. Песня не возвращалась, до ушей доносились привычные и будничные звуки крепости: поскрипывание дверей, случайный звон сабли, ударившейся о камень, глухие окрики принципалов, командовавших солдатами, вечный шум озерных волн, не замерзавших даже в суровые рождественские морозы. Все это укачивало полковника, он и не заметил, как вновь впал в сон. Разбудил его джура Якуб, джура, вероятно, когда-то имел свое имя и отчество, но личной жизни он не имел, он был тенью своего пана в сражениях, в шпиталях и даже на банкетах, злые языки когда-то завистливо болтали, что будто бы слуга совершал ратные подвиги, а их после приписывали Лясковскому.
— Пан полковник, проснитесь! Принципал Сикорский приглашает вас на башню.
Лясковский неохотно спустил ноги с постели.
— Разве случилось что, Якуб?
— Не ведаю, вашмосць, на башне не был. Если изволите, так я мигом.
Полковник пустил смешок в рыжую, коротко стриженную бороду, подумав, что не стоит гонять по крутым ступеням старого человека: слишком долго будет нести новость Якуб.
— Не надо, Якуб, я сам...
Через несколько минут полковник, уже при сабле и шеломе, задыхаясь, считал ступеньки сторожевой башни. Принципал Сикорский, что нынче был старшим над стражей, и солдат Войцех, высокий, мосластый мужик, которого в гарнизоне шутя звали за мягкий характер Святым Войцехом, оторвались от прорезей бойниц.
— На противоположной стороне озера неприятель,—коротко доложил приземистый Сикорский.
В груди у полковника свистело и хрипело, как в цыганской кузнице. Наконец он перевел дух.
— А откуда это известно пану? — Лясковскому казалось, что на липах принципала и солдата он увидел удовлетворенность, и он понимал своих людей: пускай будет враг, лишь бы только наступил перерыв в однообразии крепостной жизни.
Сикорский показал на узкую щель бойницы. Полковник припал к ней. Вначале увидел всплески воды у подножия стен, потом глаз коснулся тумана, стелившегося над озером, а еще дальше показалась полоска берега. На берегу были люди. Они роились, как пчелы в улье. Против солнца, вырастающего из земли
исполинскою красною грушей, поблескивало что-то, напоминавшее кайлы и лопаты. Сомнения не было: люди раскапывали берег. Но чьи люди? И для чего им понадобилось копать берег? Ответа полковник не находил.
— Может, снова Довбуш?
— Они копали всю ночь,— подал голос Святой Войцех.
В тишине слышался звон металла и людские голоса. «Не думают ли они спустить озерную воду и подойти к нашим стенам?»
Об этом же подумал и полковник, но ответил горделиво:
— Да поможет им Христос. Дурная затея, ибо легкомысленна любая попытка овладеть Вороньим Гнездом. Если бы даже в озере не осталось воды ни капли, что может сделать с нашими стенами кучка хлопов без артиллерии?
— Но, Довбуш, вашмосць, говорят...— начал Сикорский.
— ...говорят, что он голыми руками валит крепостные стены? Не так ли? — И полковник рассмеялся дробным смешком, уродливый горб на плечах, появившийся от удара каменной глыбы при осаде какой-то крепости, закачался.— Пан верит в бабьи сплетни?
— Очевидно, злодей на что-то надеется, если взялся осушить озеро.
— Э-э, мало что придет в голову хлопу,— уже сердился полковник.
Довбушу и в самом деле пришло в голову спустить из озера воду. Познав прошлым летом неудачу с челнами, к тому же потеряв еще и двух хлопцев, Олекса искал других подступов к Вороньему Гнезду. Осматривая в подзорную трубу из укрытия позеленевшие стены крепости и не найдя в них ворот, он догадался, что гарнизон держит связь с окружающим миром через подземный ход. Однако найти его не удалось, лишь напрасно опришки обшарили все окрестные овраги. Кое-кто из опришков успел разочароваться:
— Стоит ли, братчики, морочить себе голову Вороньим Гнездом? Что мы в нем забыли?
Олекса стоял на своем. Одинокая крепость, полностью отрезанная от мира, манила своей таинственностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44