..
— Мужчина никогда не должен стыдиться и скрывать, что он женат, — словно угадав мысли Цауне, добавила Аустра.
— Разве я стыжусь? Совсем напротив, я горжусь своей женой.
— Гордиться тут особенно нечем, хотя с вас довольно и этого. А уж если гордитесь, почему же вы так старательно скрывали все время, что женаты?
— Я ничего не скрывал, а просто не болтаю о себе всем и каждому, как вы о своих романах.
- Разве я вам так много о них рассказывала?
— Хотя бы об одном — с Цеплисом.
— Ну, это я сделала для того, чтобы внушить вам страх передо мной. Чтобы вы поняли, что с любовницей директора шутки плохи! Перед ней надо трепетать. Вы должны меня бояться больше, чем самого Цепдиса. Любовницы не шутят со своими врагами!
— Нечего мне вас бояться и нечего с вами ссориться. Я исполняю свои обязанности, и я спокоен. Мой долг — исправно и преданно трудиться.
— Эту преданность вы наденьте себе на нос. Цеп-лису она не нужна. Вообще капиталисту человек нужен только для того, чтобы высасывать из него все соки. Они эксплуатируют нас как в работе, так и в любви. Хотела бы я когда-нибудь вышибить из вас эту невозмутимую ограниченность! Человек не чурбан, которого Цеплис может приставить к бухгалтерским книгам или к пишущей машинке. Пусть он себе стряпает кирпичи и радуется, а мне пусть гонит латы, как можно больше латов! У меня большие расходы, никак не напастись.
— Но тогда мы разорим предприятие, дающее нам заработок, и обречем себя на голод.
— Ничего! Такие, как мы, никогда не вымрут. Они и рождаются полуголодными, и живут впроголодь, и помирают с голоду. Как только окажется, что мы Цеплису больше не нужны, он выгонит нас ко всем чертям. Вас, Цаунчик, с вашей преданностью, еще скорее, чем меня. В глазах Цеплиса мы не люди, а машины. Книги сами не заполняются, пишущая машинка тоже не работает сама, и только поэтому мы оба сидим тут.
— Я о таких вещах не хочу ни говорить, ни думать. — Цауие пытался отвязаться от Аустры. Дела еще много, а рабочий день подходит к концу
— Вы вообще не способны думать! — обиженно отрезала Аустра и стала собираться домой. Цауне не удивился этому — она никогда не оставалась в конторе до конца работы. Когда Аустра вышла, Цауне вынул из кармана и надел на палец обручальное кольцо. Теперь он опять чувствовал себя женатым человеком. Хорошо, что так вышло с Аустрой: впредь можно смело носить кольцо, не боясь ее насмешек. Да уж, если действительно у каждого человека есть свой искуситель, мучающий и пытающий его, то у него таким искусителем, без сомнения, является Аустра. Чего она ему опять не наговорила! Как подумаешь — ошалеть можно... Лучше уж зарыться в работу и забыть обо всем! Так Цауне и сделал и проработал гораздо дольше положенного времени.
Когда он, счастливый, позабыв обо всем, пришел домой, дверь ему открыла Мильда с заплаканными глазами и злым лицом. Она не сказала ни слова, только отвернулась от мужа, когда он ласково поздоровался с ней.
— Мильдочка, что с тобой случилось? — испугался он, увидев жену заплаканной и сердитой.
— Какие ты опять горы ворочал, что не мог прийти домой во-время? Опять скажешь, что работал в конторе, как всегда говоришь?
— Ну конечно, работал в конторе, — удивился Цауне. Тут Мильда не выдержала и начала кричать во весь голос:
— Как тебе не стыдно лгать! Наверно, опять таскался со своей обожаемой Аустрой по отдельным кабинетам и подписывал ей векселя. Твоя она любовница, а не Цеплиса! Теперь я это знаю точно!
— Ничего ты не знаешь, если способна сказать, что я лгу. — Цезаря тоже охватил гнев.
— Да, лжешь, ты все время путался с Аустрой! Вы оба с Цеплисом пляшете под ее дудку. Ты даже скрываешь от нее, что женат, и, наверно, сказал ей, что я твоя кузина.
— Я ничего от нее не скрывал и не говорил, что ты моя кузина.
— Так почему же ты не познакомил нас? — Да просто не пришлось.
— Не пришлось! Ты был так напуган, что даже говорить полным голосом не мог, только шептал.
— Ну что за глупости! — обиделся Цауне.
— Ах, это глупости! А почему ты спрятал обручальное кольцо? Теперь-то оно уж, наверное, опять у тебя на пальце, раз Аустра не видит и ты пришел ко мне. От меня-то ведь ты не скрываешь, что женат!
После этих слов Цауне покраснел. Значит, Мйльда видела; что у него нет кольца на пальце! Что теперь делать? Как рассказать ей, чтоб она поняла и не сердилась? Это же просто невозможно!
— Ну, что ты молчишь? Наверно, больше не можешь ничего придумать. Скажи уж прямо, что кольцо было у тебя на пальце и мне только померещилось, будто его там нет! — Молчание мужа особенно возмущало Мильду.
— Нет, этого я не скажу. Я рассказал бы тебе все, если бы ты только была способна меня понять.
— Где уж мне тебя понять, на это способна лишь мудрая Аустра! Перед ее красками и шелками я становлюсь ничтожной и ненужной. Ну, погоди, теперь уж и я не стану корпеть дома, а поищу развлечений и друзей. Ты, наверно, думаешь, что я не могу накра-.. ситься и поднять юбку выше колен? Вам, мужчинам, такие нравятся, и вы бегаете за ними, высунув язык.
— Ну, Мильдочка! Не говори так, не обижай меня. Я ни за кем не бегал...
— Я уж не знаю, может быть, Аустра бегала за тобой? Но что вы там спутались друг с другом, мне теперь ясно.
— Ничего тебе не ясно! Ты себе и представить не можешь, до чего она мне противна!.
— Конечно, я не могу себе этого представить и не хочу больше жить с тобой ни одного дня. Я не потерплю, чтобы такая развратная женщина надо мной издевалась.
— Надо мной она издевается еще больше.
— Ты это заслужил! До сих пор я любила тебя и считала серьезным человеком. Но теперь ты в моих глазах просто тряпка, и я хочу от тебя избавиться как можно скорее.
— Ну, зачем ты бросаешься такими словами? Я тебе еще раз заявляю, что мне Аустра не только безразлична, но и противна.
— Как же она могла стать тебе противна, если между вами ничего не было?
— Моя мать права: с женщинами не стоит спорить! Они никогда не вникают в суть дела. Вот и ты сейчас только бранишься и даже не пытаешься меня понять!
— Да, очень жаль, что я не радуюсь твоим романам с Аустрой! Не стану радоваться и впредь, а как можно скорее развяжусь с тобой. Такой муж ломаного гроша не стоит. — Мильда извергала не только гнев, но и горючие слезы.
— Зачем же ты выходила за такого нестоящего мужа? — Цауне тоже чувствовал себя задетым.
— Разве у тебя на лбу было написано, что ты нестоящий? Несчастная я, что связала с тобой свою жизнь! Бегай теперь и добивайся развода.
— Ну, довольно. Помолчи и дай мне поесть. Я не хочу больше слушать глупых упреков.
— Обеда нет. Я думала, что вы с Аустрой пойдете в ресторан.
На это Цезарь ничего не ответил. Ведь он был виноват, и у Мильды недаром болело сердце. Но зачем эти жестокие упреки? Можно было спокойно поговорить и все выяснить. Тогда бы она увидела, насколько он невинен и как ненавидит Аустру. Ссорами и упреками не выяснишь правдыг Теперь Мильда упрямится
и угрожает уйти. Этого ни за что нельзя допускать: Аустра уже знает, что я женат, и вдруг у меня больше не будет жены! Так нельзя, надо помириться. Цауне чувствовал, что должен уступить И первым искать примирения. Немного походив по комнате, он решил больше не говорить об обеде, хотя есть очень хотелось. Мильда сидела заплаканная и печальная. Глядела в окно и о чем-то думала. Цезарю этот момент показался наиболее подходящим для примирения, и он с величайшим смирением приблизился к жене.
— Мильдочка, ну что же ты так огорчаешься? — притронувшись к ее плечу, ласковым голосом заговорил Цауне. Мильда слабым движением оттолкнула его руку и сказала, не подымая глаз:
— Мне грустно оттого, что мужчины такие ужасные. Рассыпаются мелким бесом, пока не заполучат женщину, а как добьются своего, тут и показывают свою истинную ужасную натуру. Я всегда верила тебе больше, чем самой себе. А теперь вижу, что верила напрасно.
— Не говори так, именно теперь ты мне стала еще ближе и дороже. Я не могу представить себе жизнь без тебя.
— Зачем ты лжешь? Если уж ты стыдился своей женитьбы и прятал кольцо, значит, скоро будешь стыдиться и меня самой.
— Ах, это несчастье с кольцом! Хоть бы ты попыталась меня понять. Ну, я не могу объяснить. Я боялся, что Аустра опять будет издеваться, и никому ничего не говорил...
— Ты же мне рассказывал, что все желали тебе счастья и Аустра еще расспрашивала о моем приданом. Как можно так лгать?
— Я не лгал, но ты меня спрашивала, и просто нужно же было что-то отвечать.
— Разве я спрашивала для того, чтобы ты мне рассказывал всякие глупости? Я хотела знать, что именно они говорят!
— А разве они бы не могли сказать именно это, если бы у нас зашел такой разговор? Никогда не расспрашивай меня о подобных мелочах, я их просто не запоминаю! Если мне приходится что-нибудь рассказывать, то я никогда не помню, как оно было в действительности, а стараюсь представить себе, как ойо могло быть.
— Я всегда помню до последней мелочи все, что было! И мне никогда не приходится выдумывать разные глупости.
— Очевидно, у женщин это получается лучше. Милая, прости меня, и не будем больше- ссориться, — умолял Цезарь, считая, что теперь-то уж все будет хорошо. Однако эти его слова только подлили масла в в огонь. Гнев Мильды ярко вспыхнул, чтобы -вскоре погаснуть опять. Яркость этой вспышки перепугала
Цауне.
— Разве я ссорюсь? С таким человеком, как ты, не стоит и разговаривать, не то что ссориться! Он ничего не помнит... Так может говорить только лицемер, а не муж! Как можно забыть то, что было? Я никогда ничего не забываю.
— Ну, хорошо, хорошо, только прости меня.
- Никогда я тебя не прощу. Ты хочешь только использовать меня, а когда я стану старой, выбросишь вон. Так делаете вы, мужчины!
Цауне слышал эти полные волнения и гнева слова, и его вдруг осенило: ведь она говорит почти то же, что Аустра! Почему же я не причитаю, что мне это надоело? Наверно, она хочет, чтобы я вечно клялся ей в любви? Но я уже достаточно клялся, добиваясь, чтобы она поверила в мою любовь Теперь это достигнуто, и все клятвы с моей стороны излишни. Стоит ли повторяться, если и так все ясно?
В этот вечер Цезарь и Мильда заключили мир, а в конце концов он получил и обед. За едой они совсем помирились, а потом растаяли в нежности, что сама собой вырывалась наружу. Над ними витал ангел мира и согласия, услаждая их уединение не только в вечерних сумерках, но и ночью. Летом после грозы всегда наступает невыразимо тихая, мягкая погода, тогда как зимой поднятые бурей завывания ветра не утихают подолгу. А Цезарь с Мильдой переживали ведь только начало своего лета.
Правда, летом после прошедшей грозы воздух опять накаляется и собирается новая гроза. Неудивительно, что Цезарь и Мильда еще не были по-осеннему зрелыми и время от времени попадали под действие летних гроз. Даже землетрясение не продолжается вечно: как же могут быть продолжительными супружеские ссоры? Они рассеиваются столь же внезапно, как вспыхнули, и тонут в блаженстве любовных ласк. Так происходило и у Цезаря с Мильдой. Он всегда был молчалив и спокоен, Мильде же время от времени приходили на ум сразу все грехи мужа, и тогда Цезарь вынужден был снова просить прощения за то, что давно уже прощено. От этого перетряхивания проступки Цезаря не могли покрыться пылью и в них не заводилась моль. Все грехи лежали перед ним, как лезвия, наточенные до блеска, о которые при малейшей неосторожности можно снова порезаться. Женский хар'актер вообще бурлив, как ручей, и в его берегах немыслимо спокойное течение. Цезарь постепенно привык к внезапным вспышкам гнева у Мильды и даже полюбил их. Правда, видеть самое пламя гнева было очень тяжело. Но со временем он узнал, что это пламя не смертельно и за ним следует тихая нежность, полная любовного счастья.
В это самое время Аустра плела сеть, чтобы поймать в нее Цауне. Цеплис ей уже окончательно опротивел, но бросить его она не могла. У него было много денег, и, кроме того, он не вмешивался в работу своей конторщицы. Время от времени можно было перехватить из кассы сотню-другую на самые неотложные нужды. Авось, когда-нибудь все уладится, и Цеплис подарит ей, попросту перечеркнув, недостачу в кассе. Это же не миллионы, а всего лишь несколько сотняжек. А что такое несколько сот лат для богатого человека?
Хотя Аустра никогда не брала на свои надобности больше, чем по сто лат, чаще всего ограничиваясь меньшими суммами, недостача в кассе росла со сказочной быстротой. А что делать? Цеплису нравилось, что Аустра хорошо одевается, и он часто восхищался
се тонким шелковым бельем, Все это очень дорого стоило. Где ей взять денег? Нет, Цеплис должен понять и не смеет сердиться.Однажды Аустра пересчитала кассу и сама испугалась: недостача достигла уже нескольких тысяч лат. Не может быть! Аустра еще раз тщательно проверила кассу. Но цифры были бессердечны и ничуть не считались с ее изумлением. Куда же могло деваться столько денег? Не было ли у Цауне другого ключа от денежного шкафа? Почему он постоянно оставался в конторе после окончания работы и никогда не жаловался на свою бедность? С одного жалованья он не мог же обставить квартиру и жениться. То-то он всегда прикидывается таким честным! За показной честностью обычно кроется подлость. Теперь остается только ждать и наблюдать за ним...
Свалив вину на дороговизну и на показную честность Цауне, Аустра утешилась и вскоре позабыла о недостаче. Уходя с работы, она опять взяла из шкафа сто лат на возможные расходы. Уж как-нибудь обойдется, не идти же домой без денег!
После женитьбы Цауне казался Аустре гораздо соблазнительнее и не выходил у нее из головы. «Кто бы мог подумать, что этот недотепа все-таки женится? На свете бывают чудеса, и это, во всяком случае, одно из них. Интересно знать, умеет ли он обращаться с женой? Говорят, будто эти увальни, оставшись наедине с женщиной, совершенно преображаются. Но все-таки это неправда. Как мог бы преобразиться Цауне! Рыбой он был, рыбой и останется. Однако такой назойливый кот, как Цеплис, тоже надоедает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54