целыми днями она бродила по квартире неодетая, с растрепанными волосами и вечно злая. От нее. так и несло неряшеством и небрежностью. В волосах у нее торчал. пух, набившийся за ночь из подушек. Свою одежду Валентина не чистила, а надевала измятую и запыленную. Все равно, если валяться целыми днями по диванам, одежда опять- примет такой нее вид. Эдмунд решил, что Валентина принадлежит к тем людям, которые считают, что носить чистое белье просто неприлично. Зато каждый вечер она исправно ходила в кинематограф, считая своей обязанностью смотреть все новые фильмы. Беседуя с друзьями, Эдмунд часто острил, что жена пошла в кинематограф украшать свою душу.
Давайте же не отстанем от нее и украсим себя тоже, пропуская по рюмочке. Так две жизни текли, каждая по своему руслу, не в состоянии слиться воедино.
Однако вскоре Эдмунда постигли новые испытания. Кредиторы начали наседать, угрожая взыскать свадебные долги через суд, а Нагайнис и в ус не дует. Самым навязчивым Саусайс, за неимением денег, выписывал векселя, остальных отправлял к тестю. Но туда никто не хотел идти.
— Если уж мы от вас не получим, так от Нагай-ниса и подавно, — оправдывались они, не отставая от Саусайса. Заваленный счетами помпезной свадьбы, он еще и в глаза не видел ни сантима из обещанного приданого. Однако он все еще не терял надежды и не особенно надоедал тестю. Наконец, измученный неотступными преследованиями кредиторов, Эдмунд не выдержал и,отбросив всякое стеснение, отправился к На-гайнису.
— Надо нам, наконец, свести счеты и достичь полной ясности. Так больше невозможно, — начал Эдмунд этот столь неприятный разговор.
— Разве между нами еще осталась какая-либо неясность? — простодушно улыбнулся зятю Нагайнис.
— Неясности нет, надо только рассчитаться. Мне уже становится жарко.
— Что там еще за напасть? Не можешь ужиться с Валентиной? Бывает — вначале, пока не спелись.
— Это все пустяки, но из-за неоплаченных свадебных счетов меня прямо за горло берут.
— Как, они все еще не оплачены? Не надо было так долго тянуть!
— Вот я и пришел, чтобы покончить со всеми оттяжками. Я подвел итог всех расходов. Вот он, — Эдмунд протянул Нагайнису свой подсчет.
— Изрядная сумма! Ну, зато уж и свадебка была! Не думаю, чтоб какой-нибудь из наших генералов мог бы закатить такую роскошную свадьбу.
— Конечно. Но я бы хотел получить эту сумму на покрытие расходов. Мне уже не дают покоя, грозятся напустить судебного исполнителя.
— Увы, я тут ничем не могу помочь. Самому приходится туго. Не прежние времена!
— Не надо было обещать! Я тогда не устраивал бы такой свадьбы.
— Обещать — не в карман положить. А свадьбу каждый устраивает по своим возможностям и потребностям.
— Тесть, шутки в сторону, я теперь говорю серьезно.
— Я тоже не шучу. Каждый сам оплачивает свои свадебные расходы.
— Но Валентина твоя дочь. И устраивать свадьбу — это обязанность отца невесты.
— Была моя дочь, а теперь твоя жена. Я думаю, что у мужа больше обязанностей в отношении жены, нежели у отца в отношении дочери. Не стану же я делить свое имущество, покамест жив. Никуда оно не денется, в могилу с собой не возьму. Тут и останется. Но сейчас я не могу разорять предприятие, изымая такие суммы. Да, кстати, автомобиль мне теперь нужен самому; я уже не смогу так часто катать вас с Валентиной.
— Если все сказанное воспринимать серьезно, то мне не остается ничего другого, как развестись с твоей дочерью, — Саусайс пустил в ход самую вескую угрозу, которой надеялся мгновенно сразить Нагай-ниса. Не допустит же тот развода сразу же после свадьбы, отпразднованной с такой помпой, что о ней и посейчас говорят в Риге! Однако Эдмунд еще не знал характера тестя и действительного положения его предприятий.
— Да, все это надо воспринимать серьезно. Кроме того, ты будешь разводиться не с моей дочерью, а со своей женой. Меня такими вещами не запугаешь. Каждый волен разводиться сколько ему угодно. Я не люблю вмешиваться в чужие дела. У меня самого столько хлопот, обалдеть можно! Валентину я сплавил, проводил, можно сказать, честь честью. Пусть теперь сама уживается с мужем. Когда помру, делите мое имущество. А сейчас я остаюсь при своем, — твердо заявил На-
гайнис. Да он и при всем желании не мог бы выкроить ни дата.
— Ну, тогда и я остаюсь при своем! — Совершенно разъяренный Саусайс вскочил с места. — Это, же самое наглое мошенничество! До свадьбы сулить золотые горы, а после свадьбы не платить даже по счетам!
— Брак такая же сделка, как всякая другая. Тут нет никакого мошенничества. Ты хотел с помощью брака разбогатеть, а я — отделаться подешевле. На этот раз посчастливилось мне. Но и ты не остался с пустыми руками — у тебя теперь есть жена. Чем плоха Валентина? Стройная, как березка! Бог знает, стоишь ли ты сам-то ее? Ну, да что говорить — двое нищих очень хорошо подходят друг другу. Учитесь теперь сами наживать богатство. Когда я женился, у нас тоже ничего не было. Только по паре трудолюбивых рук.
— Этого-то как раз Валентине и не- хватает.
— Надо было раньше смотреть, теперь поздно плакаться. Каждый должен терпеливо нести свой крест.
— Я уж не допущу, чтобы меня стригли, как барана! Отведу Валентину обратно и нянчитесь с нею дальше!
— Теперь, сынок, тебе надо с ней нянчиться! — крикнул Нагайнис вдогонку выскочившему за дверь зятю. Но тот уже не слышал слов тестя. Поглядев на захлопнувшуюся дверь, Нагайнис добродушно покачал головой. «Нынешние молодые люди больно уж загордились, — подумал он. — Жену получил, да еще и деньги хочет! В наши времена человек бывал счастлив, добившись своей суженой. О приданом и в голову не приходило заикаться. Он еще грозит мне разводом! Да пускай разводится, сам себе исковеркает жизнь. Валентине-то что, мало ли разведенных жен. Хорошо, что я взял обстановку на выплату и записал квартиру на ее имя. Иначе этот сумасброд бог знает чего натворил бы сгоряча. Теперь он взнуздан, а поводья в руках у Валентины. Пусть попляшет, никуда не удерет. Уж Валентина-то справится с таким жеребчиком!»
Разъяренный Эдмунд не мог придумать ничего лучшего, как прямо от тестя отправиться домой. Когда он уходил, Валентина валялась на диване, а когда вернулся, спала уже в кровати. Значит, она все-таки перебралась с дивана на кровать! Эдмунда охватило бешенство, и он закричал:
— Так, с этим вечным спаньем, ты и меня проспишь!
Валентина испуганно села. Но разобрав в чем дело, успокоилась и, снова укладываясь, сонно пробормотала: — Не просплю.
— Это же не жизнь — в беспробудном сне. Когда же ты, наконец, проснешься?
— Тогда же, когда ты проспишься от своего пьяного угара. Ты собираешься куда-нибудь пойти?
— Да, пойдем в кинематограф украшать душу, — злобно прошипел Эдмунд.
— Вот и хорошо, пойдем в кинематограф. Иначе и вправду что-то ко сну клонит. — Валентина, оживившись, вылезла из кровати и начала протирать глаза.
— Никуда мы не пойдем! Сейчас Сами разыграем кинороман. Мы не можем жить вместе, нам надо раа-вестись.
— Ты уже сказал об этом папе? А как же любовь, о которой ты все время твердил?
— Я думаю, что ты ее уже проспала! Твоему отцу я.сказал, что не проживу с тобой больше ни одного дня. Он наглый обманщик. Теперь только того и жди, что вот-вот придут и распродадут всю обстановку.
— Нет, этого быть не «может, она куплена в рассрочку! Вот если неаккуратно платить, магазин заберет обратно.
Эти слова Валентины были для Эдмунда подобны удару грома. В дикой ярости он только и мог воскликнуть:
— А ты сама случайно не куплена где-нибудь в рассрочку?
— Так бывает, Эдмунд, когда не верят в любовь. Я тебе всегда говорила.
— Что ты мне тут мораль читаешь? Забирай свою мебель, купленную в рассрочку, и освободи мою квартиру.
— Нет, милый, квартира на мое имя, и я никуда не собираюсь из нее уходить.
— Ах, так вот твоя хваленая любовь, застрахованная со всех сторон?
— Да разве я не знала, что ты на мне женишься только ради приданого? Я была бы последней дурой, если бы не застраховалась. Теперь ты так скоро от меня не убежишь. Пожалеешь все это бросить. Лучше одумайся, и давай жить по-старому.
— Мне нечего одумываться, и я не хочу больше жить с тобой ни одного, дня! — Эдмунд вылетел из квартиры, как пробка из бутылки шампанского. Неужели его. вправду так объегорили? Что теперь делать? Такое прекрасное начало, такие блистательные были надежды, и все это обернулось какой-то безобразной мистификацией. Нагайнис явно издевался и не сказал-ни одного дельного слова. Нельзя же принимать всерьез все, что он там наболтал. «Наверняка просто дразнил меня». .. утешал себя Эдмунд, не в силах смириться с горькой истиной. Сердце жаждало утешения, хотело сберечь надежду.
Сам не замечая, куда идет, Эдмунд добрался до серого домика, в котором жила его мать. С самой свадьбы он не ходил этой дорогой и не видался с матерью. Теперь можно зайти, поглядеть, как ей живется, узнать, здорова ли она. Да кстати призанять деньжонок на папиросы, каких-нибудь десять лат. Сказать, что позабыл кошелек. Нельзя же выкладывать матери всю правду...
Старуха как раз сидела за своей обычной трапезой: кружечка кофе с сахарином и печеная на углях селедка. Она только что пришла с работы и опять размышляла о счастливой судьбе своего сына. При виде Эдмунда у нее сердце замерло, одновременно от радости и от зловещего предчувствие: что-то пригнало его сюда? Эдмунд привычно-торопливо поцеловал мать в лоб и тотчас уселся на кушетку, где так часто спал, когда у него еще не было квартиры. Нередко ему приходилось жить тут от получки до получки, когда не на что было снять себе комнату. В таких случаях он не только жил, но и кормился у матери. Обстирывать же
сына она всегда считала делом своей чести, и эту честь хотела хранить за собой до могилы.
— Каким это ветром, сынок, тебя занесло? Я уж думала, ты совсем позабыл свою старуху. Другой раз и хотелось самой сходить, да не смела.
— Занесло меня, мать, сильным ветром. Нехорошо, что ты никогда не заходишь. Чего тебе бояться? Что ж, я не хозяин в своем доме?
— Хозяин-то хозяин, да ведь верх-то все ж таки всегда берет она.
— Почему?
— Ну, так ведь у нее же богатство. Богатство, сын, всему свету приказывает. У кого его много, тот и силен. Убирайся-ка с дороги, чтоб не затоптали!
— Что ты ерунду городишь! Там и не пахнет этим хваленым богатством! — Услышав его слова, мать осталась стоять с раскрытым ртом, лишившись дара речи." Эдмунд спохватился, что высказал слишком много. Но удивление матери разозлило его, и он с беспощадной яростью продолжал: — Я попался в лапы самым настоящим мошенникам! Обещанного приданого и духу нет! Да еще я сам же должен покрыть свадебные расходы. Вот как оно получается с богатыми женами!
— Ах, батюшки, ах, батюшки! А сама-то что ж говорит?
— Дрыхнет да ворчит. Что ей еще говорить? Подцепила мужа, а теперь можно показывать свою натуру!
— Тут уж без полиции не обойдется! Ну, вот и вышло в точности так, как мне приснилось в день твоей свадьбы. Будто за Красными амбарами тебя обступили жулики и хотели продать латунные часы за-место настоящих золотых. Я кричу, чтоб ты не покупал. А ты не слушаешь, отдаешь все свои деньги и берешь часы. Сон-то и в руку. Ах, жулики, ах, мошенники! Вот и говори, что снам нельзя верить.
— Чего теперь плакаться! Что ж ты раньше молчала?
— Да разве ж ты моего совета спрашивал? Сам летал и гонялся, как настеганный. Богатая, богатая и богатая, одно только слышу. Вот тебе и богатство. Как
же ты будешь содержать и обхаживать такую баронессу? — Старуха стала перед сыном, точно разъяренная сова. Но Эдмунду уж очень понравилось, что мать назвала Валентину баронессой. Это было для нее действительно самое правильное прозвище! Он так и будет всем говорить, что «баронесса дрыхнет да ворчит». Эдмунд повеселел и на миг забыл, что обманут и одурачен. Ему показалось даже, будто это случилось не с ним, а с кем-то из его друзей, над которым теперь не грех посмеяться.
— Не станем мы из этого делать трагедии. К баронессе я больше не вернусь, а тебе сегодня придется приютить меня.
— Да никак ты спятил! Да какая же мать будет помогать сыну разводиться с женой? Ступай назад, и живите с богом. Небось, нужда заставит, так образумится и начнет работать!
— Такая никогда работать не станет, и я к ней не вернусь. Устрой мне только поужинать и постели тут на кушетке.
— Надо сходить в лавку и поглядеть чего-нибудь. Дома-то нет ничего. Давай деньги, я сбегаю.
— Нет у меня денег.
— Ах, батюшки, даже денег у него нет! Откуда ж.е я, бедная женщина, возьму! — Старуха укуталась в большой платок и двинулась к дверям. Эдмунд крикнул ей вслед:
— И папирос принеси!
Здесь Саусайс переспал несколько ночей. Поздно вечером появлялся, рано утром уходил. Мать потчевала сына чем могла, но про себя только вздыхала. Ждала легкой жизни, а теперь опять надо поить-кормить сына! Сам он все время такой раздраженный, словечка добром не вытянуть. Ну, да мало ли у него неприятностей? После таких надежд остался при пиковом интересе. Будешь тут сердитым!..
Но Эдмунд исчез так же внезапно, как появился. Один вечер не пришел ночевать и больше не приходил вообще. Мать напрасно ждала каждый вечер, он как
в воду канул. Где его искать? Показываться к нему на службу сын запретил ей уже давно. Господа военные не любят, когда под ногами путаются старые тетеньки. Военные дела — для мужчин, а не для старух. Идти искать его у молодой и уже покинутой жены тоже нет смысла. Если уж мать ничего не знает, откуда знать той? Так медленно угасала старая Саусайс, не столько, от работы, сколько от беспокойства за сына.
А Эдмунд вернулся к Валентине. Та однажды появилась у него на службе и попросила его зайти к ней переговорить. Оставаться необязательно, но поговорить-то ведь можно. В тот день Эдмунд заупрямился и не пошел. Но уже на следующий день не выдержал и заглянул к ней. Он только хотел узнать, что, собственно, собирается сказать ему Валентина. Поговорить с ней и со спокойной совестью уйти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54