– Когда я рассказывал в палате о своем подвиге, – говорил он, шмыгая носом, – унтер-офицер Годзэн сказал, что, видимо, раньше я был просто кретином, а теперь, после контузии, я стал идиотом с медалью.
Ясудзиро чуть не улыбнулся. Этот Годзэн умел дать точное определение.
– Он осудил мой подвиг, господин старший лейтенант, сказав, что умный человек на моем месте сдался бы. И вообще этот Годзэн проводит красную агитацию. Вчера он сказал, что война приносит простым людям только горе, что инвалиды войны, какие бы они ни были герои, не нужны ни семье, ни государству. А японский народ он назвал покорным скотом, который генералы и адмиралы гонят в бой.
– Хорошо, – остановил его Ясудзиро, – я сегодня же разберусь с ним и накажу его. Спасибо тебе за бдительность и честность. Ты поступил как настоящий патриот. А теперь попрошу тебя никому не говорить о нашем разговоре. Это военная тайна.
Польщенный матрос 1-й статьи замер по стойке «смирно», словно Ясудзиро собирался приколоть на его застиранный халат еще одну медаль.
«Почему заики всегда так многословны? – размышлял Ясудзиро, глядя на физиономию матроса, небрежно слепленную природой. – А этого олуха Годзэна нужно строго предупредить, пока он не угодил за решетку».
После завтрака он сел на скамейку недалеко от отделения, где лежали нижние чины. Вскоре он увидел знакомую фигуру на костылях.
– Годзэн, – окликнул он его, – иди-ка сюда! Ты почему оскорбил героя, награжденного медалью Восходящего солнца?
Механик, опустив голову, молчал.
– Мне стыдно за тебя, Годзэн. И если бы не ожоги на твоем лице, полученные в бою, то я бы нахлестал тебя по щекам. И еще учти: я не заявлю сегодня в жандармское отделение о твоих разговорах только потому, что до ранения ты честно выполнял свой долг перед императором, ну и, пожалуй, еще потому, что мы пролили свою кровь в одной битве. Иди, Годзэн, и не забывай о том, что за свои речи ты можешь здорово поплатиться. Выкинь из головы вредные заблуждения.
Годзэн молча поклонился.
Но попытка отвести от него угрозу заключения в военную тюрьму не удалась. Или же Годзэн не прекратил своей агитации, или же матрос 1-й статьи не сдержал слова и выдал «военную тайну».
– Старший лейтенант, – обратился к нему капитан, сосед по палате, – кто этот одноногий, с которым вы разговаривали во дворе?
– Бывший механик с «Акаги».
– Его и еще нескольких матросов сегодня ночью арестовали жандармы.
– За что?
– Они обычно об этом не распространяются. Но я слышал, что за враждебную агитацию.
– Не может быть! – Ясудзиро удалось довольно естественно изобразить удивление. – Такой был примерный унтер-офицер. Куда же его под арест, у него рана не закрылась!
– Ничего, – улыбнулся капитан, – в тюрьме у него быстро все заживет.
Ясудзиро вышел из палаты с гадким осадком от разговора. И почему-то было жалко одноногого Годзэна.
2
Спасаясь от госпитальной скуки и от неприятного общения с соседом по палате, Ясудзиро набросился на газеты и журналы. Особенно внимательно он перечитывал сообщения о боевых действиях. Некоторые статьи военных комментаторов приводили его в недоумение.
Японская пропаганда оценила сражение у атолла Мидуэй как свою победу. Но где же эта победа? Атолл остался в руках американцев. Авианосное соединение потеряло лучшие ударные корабли. Фактически японский флот оказался без авиационного прикрытия.
Американские потери на фоне японских были весьма незначительными. У них затонул только авианосец «Йорктаун» и эсминец «Хамман».
И это называется победа?
Почему их обманывают? Неужели кому-то нужно, чтобы он, воин и самурай Ясудзиро Хаттори, не знал правды? Или же эта правда, не сдобренная ложью, чересчур неприглядна?
В начале декабря Ясудзиро выписали из госпиталя. Он ходил без трости, почти не хромая. Но общее состояние здоровья оставалось слабым и удручающим. Медицинская комиссия временно не допустила его к полетам, предоставив месячный отпуск с выездом к семье.
Сбросив опостылевший за долгие месяцы болезни халат, насквозь пропитанный запахами лекарств и дезинфекции, он надел новую форму, только что принесенную от портного. Старая со всем его имуществом пошла ко дну вместе с «Акаги». Пока он находился в госпитале, ему был присвоен чин капитан-лейтенанта, а грудь мундира украсила еще одна награда – орден Золотого коршуна – высшая награда за летные заслуги.
Обласканный милостью микадо, с деньгами, скопленными за четыре месяца, он ехал домой, к родителям, к Тиэко-сан и дочери Сатико. Но ему было невесело. Он возвращался в Хиросиму израненным и контуженным, отстраненным от полетов, со своими грустными раздумьями и сомнениями. Это не было возвращение с победой.
А на Тихом океане не смолкал гул сражений. Американцы шли в контрнаступление.
Глава семнадцатая
Роберт Харрис поставил в стенной шкаф спортивный чемоданчик с бейсбольными доспехами и переоделся в пижаму.
Вот уже скоро два месяца, как они вернулись в Гонолулу с атолла Мидуэй.
Победа над армадой Ямамото досталась нелегко. В сражении за остров Мидуэй немало его товарищей из армейской авиации погибло, и это угнетало; зато на тех, кто остался в живых, фортуна опрокинула рог изобилия.
Америка чествовала своих героев. Командование реквизировало для летчиков лучшие отели Гонолулу, чтобы они могли встряхнуться и прийти в себя от пережитых ужасов.
Роберт Харрис и Чарлз Мэллори жили как на модном курорте, наслаждаясь покоем и комфортом. Пилоты гораздо чаще играли в регби или бейсбол, чем поднимались в небо для тренировки.
Парни из 332-й эскадрильи выглядели браво: смуглые от загара, с выгоревшими от солнца и морской воды волосами, веселые, полные энергии и желания проваляться на пляже Уайкики до самого разгрома Японии.
В августе на Уайкики был великолепный прибой. Вот когда отвели душу любители покататься на досках!
Личный состав 332-й эскадрильи не хотел утруждать себя ни думами о завтрашнем дне, ни мыслями о том, что за много тысяч миль от Гонолулу идет война, хотя каждый интуитивно чувствовал, что их праздность – это затишье перед грозой.
Мысленно они желали одного: чтобы затишье продолжалось как можно дольше.
В дверь номера постучали.
– Войдите, – откликнулся Роберт, застегивая пуговицы на пижаме.
На пороге стояла Кэт, снимая темные очки.
– Хау ду ю ду, Малыш! Не ожидал визитеров?
– Какой приятный сюрприз! Извини, что я по-домашнему.
– Можно подумать, что я вчера не видела тебя на пляже в плавках.
– Пляж – это совершенно другое дело. Там люди ближе к природе.
Кэт подставила щеку для поцелуя.
Роберт обнял ее и, легко приподняв, взял на руки.
– Потише, Гризли, так задушишь меня. Ты что, не умеешь понежнее?
– Это от радости, что ты здесь.
– Посади меня в кресло и дай чего-нибудь выпить прохладительного.
– Выпить – пожалуйста, но кресло… слишком ты хороша и слишком я долго ждал, чтобы отпустить тебя.
После ухода Кэт заглянул Чарлз Мэллори:
– Привет, Боб! У меня кое-какие новости.
– Выкладывай.
Но Чарлз не спешил. Он сел в кресло и плеснул в бокал из пузатой бутылки, из которой только что пила Кэт. Устроился поудобнее, положив ноги на журнальный столик. Вид у него был такой, словно за свои новости ему полагался гонорар.
– По-моему, к тебе заглядывали гости? Я видел, как от гостиницы отъехал знакомый «крейслер».
– Да, заезжала Кэт.
– Но ведь морячок с затонувшего «Йорктауна» сейчас в Пёрл-Харборе. Что он, получил отставку?
– Черта с два! Эта леди и слушать не хочет о супружестве со мной. Она якобы помолвлена с Генри Хьюзом и ждет годовщины со дня смерти мужа. Мне лишь оказывает знаки внимания в честь старой дружбы.
– Ну а если Кэт так любит своего Генри и собирается за него замуж, так какого дьявола она крутит тебе голову?
– По-моему, Кэтти сильнее всего любит зеленые бумажки с портретом президента. А у Генри их побольше, чем у меня.
– Твое мужское самолюбие не страдает от этого?
– Чак, а что я могу сделать с этой чертовой куклой, если даже такой парень, как Юджин Теккер, будучи ее мужем, не смог обломать ей рога?
– Не унывай, найдется такой. Тем более что скоро один из любовников убывает на Соломоновы острова, а другой – бороздить океанские просторы.
– Ты о чем, Чак? Мы скоро убываем? Почему я ничего не слышал об этом?
– Ты раньше меня уехал со службы. Словом, помнишь того штаб-сержанта, что порадовал нас чинами и наградами в прошлом году?
– Рыжего? Может, он врет?
– А какой ему смысл? Только учти – это совершенно секретно. Словом, Боб, собирайся на Гуадалканал, в самое пекло.
Роберт поднялся с тахты и сделал несколько пружинистых приседаний.
–Да, новость не из приятных. Не по душе мне этот Гуадалканал.
Глава восемнадцатая

1
Они отправились в Полинезию, на Гуадалканал, не через пару, дней, как думал Боб, а значительно позже. Только через неделю летчики 932-й эскадрильи оказались на борту транспорта типа «Либерти», недавно спущенного со стапелей судостроительной верфи. Моряки рассказывали, что их судно построили по новому скоростному методу – чуть ли не за полмесяца.
– Эту посуду сейчас клепают на скорую руку, – говорил пожилой моряк, посасывая короткую трубку. – Качество постройки – видите сами. Расчет – лишь бы на один рейс хватило, а там хоть развались. Этих «Либерти» столько понастроили, что немецкие и японские подводные силы не управляются их топить. Потопят на полмиллиона дедвейт-тонн, а со стапелей уже сошло «Либерти» на миллион тонн…
Рассказ походил на правду. Спешка, дешевка и какая-то удручающая, заложенная в самом проекте судна идея разовости использования наблюдались во всем: в наскоро сваренных конурках, которые было трудно назвать каютами для размещения экипажа и пассажиров, в примитивности силовой установки (паровая машина на 2500 л.с.), которая не могла развить скорость более 10 узлов, в сиротливой зенитной пушчонке, воткнутой на корме словно для потехи японских летчиков, и даже в подборе команды, сплошь состоящей из пьяниц.
– Ты посмотри на их пиратские физиономии с фиолетовыми носами! – возмущался Роберт. – Такого экипажа не было даже у старика Флинта. А капитан! Ему завтра помирать пора.
– Не расстраивайся, мой командир. Кому суждено быть повешенным – тот не утонет. А мне капитан нравится. Смышленый старикашка, с опытом. Если не рассыплется по дороге, то доставит нас до места.
Вместе с летчиками в трюмах плыли их «лайтнинги», упакованные в большие самолетные ящики. Груз был размещен удобнее, чем пассажиры. Посквернословили и… смирились. Ведь они уплывали на войну.
«Либерти» и еще пять транспортов составили конвой, который от самого Пёрл-Харбора эскортировал дивизион эскадренных миноносцев. Как-то веселее становилось на душе, глядя на их стремительные силуэты. Хотелось верить, что парни на эсминцах, сидящие за гидролокаторами, не проворонят японскую субмарину и забросают ее «глубинками», прежде чем она выпустит свой торпедный веер.
Плыли долго, чуть не три недели. При переходе экватора подурачились. Искупали в брезентовой ванне новичков по приговору Нептуна, которого изобразил Боб Харрис.
По пути конвой обрастал новыми судами. У островов Самоа присоединилось еще семь транспортов, а на подходе к Фиджи опеку над ними взяли тяжелые крейсеры «Сан-Франциско» и «Солт Лейк Сити». Чувствовалось но всему, что они подходили все ближе к району боевых действий.
Как-то перед заходом солнца приятели стояли на корме, глядя на вспененную воду и недавно появившихся чаек, летевших за судном.
– Смотри, самолет! – показал Чарлз на силуэт летающей лодки.
– Японец, – уверенно сказал Роберт. – «Кавасаки». У нашей «каталины» два мотора, а это четырехмоторная.
«Кавасаки» покружила над конвоем за пределом досягаемости зенитных автоматов и ушла на северо-запад.
– Если этот разведчик пригласит сюда свои линкоры, нам будет невесело, – в раздумье сказал Чарлз.
– Понадеемся, что линкоры адмирала Ямамото заняты более важными делами, – успокоил Роберт.
– Да, ты оказался прав, – вздохнул Чарлз, – путешествие в Южные моря не сулит нам ничего привлекательного. Может, уже сейчас какой-нибудь скуластый парень поглядывает сквозь линзы перископа, ожидая, когда наш «Либерти» наползет на расчетную отметку нити прицела.
– Кончай выдумывать. А то от твоих слов хочется сбегать в кубрик за спасательным жилетом…
Изнуренные длительным плаванием, люди были даже обрадованы, когда из-за горизонта поднялся остров, покрытый ядовитой зеленью лесов. Это был печальной славы Гуадалканал. Летчики знали, что здесь их ждут москиты, тропическая лихорадка, влажная жара, неустроенность быта и боевая работа, связанная с постоянным риском.
После разгрузки транспорта летчиков отвезли и разместили в палаточном городке рядом с аэродромом Гендерсон. Туда же танковые тягачи притащили волоком на полозьях самолетные ящики.
Аэродром Гендерсон начали строить японцы. Американский десант, высаженный на Гуадалканале, захватил его, когда взлетно-посадочная полоса была еще не закончена. Ее длина составляла всего 1150 метров, что позволяло взлетать и садиться только истребителям и легким палубным бомбардировщикам. Искусственное покрытие выполнялось из коралловой крошки, глины, щебня и сухого цемента.
Самолеты, базирующиеся на аэродроме Гендерсон, стояли на грунте в легких капонирах, а иные на ровном месте, укрытые маскировочными сетями.
Глубокие колеи, оставленные колесами, говорили о том, что в период дождей выруливание на взлетную полосу дело непростое.
– Где у вас летчики размещаются? – спросил Роберт у встретившегося комендора-сержанта, на котором военная форма угадывалась лишь по нарукавным нашивкам да эмблеме 1-й дивизии морской пехоты – так он был неряшлив и расхлябан.
Сержант указал на палатку, разбитую под деревьями:
– Вот там сидят дежурные экипажи.
Из брезентовых домиков доносились негромкие голоса. Роберт приподнял полог и увидел за столом играющих в карты морских летчиков.
– Привет, джентльмены, из Гонолулу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40