Теперь нужно было торопиться, ибо от того, кто нанесет удар первым, зависел исход всей операции объединенного флота.
– Скорее! Скорее! – подстегивал Моримото бешено работавших матросов технического дивизиона, озабоченно поглядывая в небо. Он тоже прекрасно понимал, что значило нанести упреждающий удар.
Но на этот раз опередили американцы. Самолеты с авианосцев «Энтерпрайз» и «Хорнет» были уже в воздухе.
В 10.20 над ударным соединением появились эскадрильи тупоносых «скайрейдеров» под мощным прикрытием истребителей сопровождения. Авианосцы «Энтерпрайз» и «Йорктаун» выпустили в воздух всю крылатую начинку своих необъятных утроб. Чувствовалось, что за штурвалами «скайрейдеров» и «хэллект» сидели не новички, а парни, успевшие понюхать пороху во время сражения в Коралловом море. Их атаку не смог сдержать зенитный огонь, открытый кораблями.
Привыкший встречать опасность в воздухе, Ясудзиро впервые оказался перед ее лицом на открытой и плоской, как доска, взлетной палубе авианосца. Когда взорвались первые бомбы рядом с бортом, летчика охватило состояние беспомощности и беззащитности. Он оглянулся и увидел, что матросы, занимавшиеся заправкой машин, со всех ног бросились в открытые люки.
В считанные секунды у самолетов стало пусто. Люди исчезли, словно их сдуло взрывной волной. Ясудзиро тоже поспешил к укрытию. Но бежать, показывая свой страх, ему не хотелось, хотя и трудно было сохранять на высоте самурайский дух среди бушевавшего вокруг корабля смерча огня и завывания рикошетирующих осколков. Над самой головой его раздался душераздирающий свист, от которого сжалась каждая клетка организма и по спине пробежала волна леденящего ужаса. Он понял, что опоздал укрыться за стальным перекрытием палубы. В глаза ему ударила вспышка ослепительного света, и это было последнее, что почувствовал Ясудзиро, прежде чем его сознание заволокло темнотой.
Взрывная волна от крупнокалиберной бомбы, угодившей в угол центрального элеватора подхватила его тело и, пронеся по воздуху несколько метров, швырнула на обломки самолета, совершившего, посадку за несколько минут до начала бомбежки.
4
За час до полудня битва в районе атолла Мидуэй достигла кульминации. Пикировщики с авианосцев «Йорктаун» и «Энтерпрайз», несмотря на большие потери от зенитного огня и японских истребителей, добились трех попаданий авиабомб в «Сорю», двух в «Акаги» и четырех в авианосец «Кага». Вскоре поврежденный «Сорю» затонул, торпедированный подводной лодкой «Нотилэс». На других авианосцах, подвергшихся бомбардировке, вспыхнули пожары. Вторым затонул охваченный пламенем «Кага». Огонь проник к цистернам с запасами авиационного бензина. После нескольких затяжных взрывов внутри корабля он пошел на дно. Пока на «Акаги» экипаж боролся с огнем, самолеты с авианосца «Хорнет» и «Энтерпрайз» обнаружили четвертый японский авианосец – «Хирю», пытавшийся уйти от Мидуэя на север. После нескольких атак пикировщиков в «Хирю» попало шесть авиабомб.
Агония «Акаги» и «Хирю» продолжалась всю ночь. Громадные авианосцы извергали пламя и дым, словно огнедышащие вулканы. Усилия их команд и пришедших на помощь эсминцев оказались тщетными. Сотни струй воды, хлеставших из брандспойтов, были бессильны погасить пламя. К утру команды покинули обреченные авианосцы, а спасавшие их эсминцы ускорили развязку, выпустив по ним торпеды.
Узнав о гибели авианосцев Нагумо, Ямамото скрипнул зубами и застонал, обхватив голову руками. Произошло худшее, что могло случиться.
Потеряв все авианосцы ударного соединения, адмирал понял, что сражение проиграно. Объединенный флот остался без авиационной поддержки. У американцев же после повреждения «Йорктауна» пикировщиками с «Хирю» осталось еще два мощных авианосца – «Энтерпрайз» и «Хорнет».
Насупив густые брови, адмирал задумался. Отличнейший игрок в покер и чемпион флота в го, Ямамото знал ту грань риска, за которую не следовало переступать. Он сумел вовремя остановиться, несмотря на захвативший его азарт. «Нужно заканчивать операцию, – думал Ямамото, – пока американская авиация не перетопила все линкоры». А как не хотелось ему отводить назад флот вторжения, готовый выбросить десант на жалкий клочок суши, называемый Мидуэем!
Окончательно сомнения его развеяло сообщение о том, что четверть часа назад, выполняя противолодочный зигзаг, столкнулись два крейсера – «Микума» и «Могами».
– Передайте всем кораблям мое приказание – прекратить операцию и начать отход от Мидуэя, – распорядился Ямамото.
Да, не таким он представлял свое, возвращение в Токио. «Впрочем, – успокоил себя адмирал, – японская пресса изобразит этот рейд как новую победу японского оружия».
Ямамото приказал начальнику штаба объединенного флота составить заниженную сводку потерь для отчета перед микадо. Остальным никаких сведений не давать.
На самом же деле потери были огромны, особенно в авианосцах и авианосной авиации. Более двухсот пятидесяти торпедоносцев, пикировщиков и истребителей погрузилось на дно океана. Более сотни лучших летчиков первой линии погибли в этой операции. Весь обратный путь до Японии Ямамото не покидал своей каюты.
«Нужно принимать срочные меры по восстановлению воздушной мощи флота», – думал адмирал и вскоре принял единственное, на его взгляд, реальное решение: несколько линейных кораблей и плавучих баз гидросамолетов срочно отозвали с театра военных действий и направили в метрополию для переоборудования их в авианосцы.
Вице-адмирал. Хэллси, находящийся на излечении в военно-морском госпитале, пришел в бешенство, когда узнал о поражении японцев под Мидуэем. Он всегда очень ревниво относился к славе, а здесь было из-за чего разозлиться. Хэллси сыпал проклятиями и скреб бинты, пропитанные лекарствами. Разве мог он спокойно слышать о том, что подвиги и слава, предназначенные ему, достались контр-адмиралу Спрюэнсу, которому он из-за проклятой экземы передал 18-е оперативное соединение? Судьба обошлась с ним по меньшей мере подло. Из-за нервной чесотки он проворонил операцию, которую американская пресса подавала чуть ли не как поворотный этап всей мировой войны. Страшась адмиральского гнева, даже врачи входили в его палату неохотно. Хэллси запретил приносить ему газеты, забитые победными статьями.
Почти все время он лежал на кровати, время от времени прикладываясь к фляге с виски, которое ему тайно поставлял адъютант. Его не радовал даже орден Американского почетного легиона, присланный ему президентом за рейд на Токио.
Глава шестнадцатая

1
«97» мчится над самой верхней кромкой облаков. Облака – как хлопья белоснежной ваты. Иногда они на несколько секунд обволакивают самолет. Тогда в кабине темнеет и машина вздрагивает, подброшенная восходящими потоками воздуха. Спустя несколько секунд самолет снова выскакивает из облачности в голубой, пронизанный солнцем мир, где нужно постоянно крутить головой с широко открытыми глазами, чтобы не подвергнуться внезапной атаке американского истребителя.
Ясудзиро обеспокоен: они давно летят за облаками. Смогут ли точно выйти на цель, не видя никаких вспомогательных ориентиров? Собираясь поделиться своими сомнениями, он поворачивается к штурману и с удивлением видит, что на его сиденье сидит Тиэко, одетая в кимоно, подаренное им перед свадьбой. За спиной ее вместо парашюта удобно устроился круглолицый малыш. Ясудзиро сразу догадывается, что это его сын – ведь Тиэко обещала родить сына при прощании. Но почему он такой большой? Ведь ему на вид около четырех лет. Вдруг Тиэко испуганно взмахивает рукой, указывая на что-то впереди. Ясудзиро смотрит туда и видит, как на него наползает огромный серый корпус линкора «Калифорния», торпедированного им в Пёрл-Харборе. Теперь летчику предстоит сделать это вторично. Он тщательно прицеливается и жмет на гашетку сбрасывания торпед. Ясудзиро отчетливо ощущает, как вспухает самолет, освободившись от тяжелого груза. Летчик делает разворот, пытаясь посмотреть на результат торпедирования, и вдруг с ужасом замечает, что корабль, на который он сбросил торпеды, не «Калифорния», а их «Акаги». Впервые в жизни Ясудзиро начинает молиться о том, чтобы торпеды прошли мимо цели. А они несутся к борту. Он закрывает глаза от страха и ужаса и вдруг слышит жуткий хохот, от которого по телу идет озноб. Он узнает голос, открывает глаза: на штурманском кресле сидит уже не Тиэко, а скалит вставные зубы Фугу. Нагосава медленно тянет свои жирные волосатые руки к горлу Ясудзиро. Тот пытается отклониться, но привязные ремни мешают сделать это. Руки Фугу с черными каемками грязи под ногтями впиваются в горло и начинают душить.
Ясудзиро вскрикивает и открывает глаза. Сквозь пелену отступающего кошмара он видит склонившихся над ним людей в белых халатах.
Он не может пока отличить сон от действительности. Но кажется, это уже не сон.
– Он приходит в себя, – шепчет женский голос, и его губ касается какой-то предмет. В рот льется ароматная жидкость. Он с трудом делает два глотка. Голова кружится, и веки слипаются.
– Теперь он будет жить. Состояние шока закончилось, – говорит уверенный мужской голое.
Ясудзиро погружается в глубокий сон, не омрачаемый более дурными сновидениями…
Первое время после возвращения с того света, как мысленно называл Ясудзиро состояние беспамятства, в котором он находился несколько дней, он или спал, или лежал с закрытыми глазами в полнейшей апатии. Контуженое тело ныло. Каждая попытка повернуть шею или изменить положение причиняла невыносимые головные боли. Иногда боль была настолько сильна, что ему вводили морфий.
Но железный организм и квалифицированное лечение брали свое. В середине августа ему вручили целую пачку писем, долго бродивших в поисках адресата по всему Тихоокеанскому театру военных действий. В одном из писем Тиэко сообщала, что у них родилась дочь, которую назвали Сатико. Ясудзиро был счастлив, узнав, что стал отцом. И радость от этого известия не смог охладить брюзгливый капитан, лежавший на соседней кровати.
– Я бы поздравил вас, родись у вас сын. А дочь?.. У меня их пятеро, а фамилию передать некому. Дочь – это сплошные расходы. – Он повторил поговорку, слышанную от отца Тиэко: – Мал мешок, а вмещает много; невелика дочь, а расходы огромны.
Но летчик не обратил внимания на это брюзжание. После письма Тиэко здоровье Ясудзиро пошло на поправку еще быстрее. Вскоре ему разрешили сидеть, затем подниматься и ходить по палате, а спустя еще немного он уже гулял по двору госпиталя.
Ясудзиро все время мучительно думал о будущем. Больше всего его волновал вопрос, разрешат ли ему летать.
Однажды Ясудзиро встретил раненого, лицо которого, обезображенное ожогами, показалось ему знакомым. Большие натруженные руки сжимали костыли. Раненый поклонился летчику.
– Ты служил на «Акаги»? спросил Ясудзиро.
– Так точно, господин старший лейтенант. Я унтер-офицер Годзэн, авиационный механик. Теперь уже бывший, – грустно улыбнулся он, кивнув на ногу, ампутированную выше колена.
– Осколок?
– Никак нет, гангрена.
– Ты, Годзэн, первый, кого я встретил с «Акаги». Расскажи о трагедии нашего авианосца.
Ясудзиро видел, что унтер-офицеру трудно стоять, так же как и ему. Но он не хотел нарушать субординацию и посадить нижнего чина, а тем более самому сесть рядом.
– Было несколько попаданий авиабомб. Но «Акаги» прикончила та, что взорвалась в элеваторе. Сначала загорелись самолеты на подъемнике, потом начали взрываться цистерны с бензином. К ночи стало ясно, что «Акаги» спасти нельзя. Он пылал, как факел. Людей сняли на другие корабли, а авианосец затопили.
Ясудзиро не мог представить «Акаги», охваченный огнем и коптящий небо дымом. В памяти авианосец остался таким, каким он привык его видеть, возвращаясь из полетов.
– А меня обожгло при взрыве баков на горящем самолете, который мы пытались сбросить с палубы.
Но Ясудзиро интересовало не это.
– Что ты знаешь о летчиках нашего отряда? Что служилось с Моримото и старшим лейтенантом Кэндзи Такаси?
– О господине старшем лейтенанте я ничего не знаю. А нашего командира, Моримото-сан, пришлось извлекать из горящего самолета. Это его «97» лишил меня ноги. – Годзэн покосился на заколотую булавкой штанину. – Господин капитан 3 ранга вернулся с задания почти без горючего, а палуба была занята двумя поврежденными машинами, которые мы не успели свалить в море. На другие авианосцы их не приняли. Там после американского налета творился ад. Господин командир отряда вынужден был садиться на «Акаги», на приземлении зацепился за другой самолет. Штурман погиб, стрелок остался невредим, а господин капитан 3 ранга был в очень тяжелом состоянии. У него оторвало стопу ноги.
– Где он сейчас?
– Не могу знать. На плавучем госпитале «Сакитомару» его не было. Я узнавал у фельдшера.
Годзэн замолчал. Ясудзиро с грустью подумал о том, что потерял всех своих друзей.
– Вы, господин старший лейтенант, знаете, что погибли и другие авианосцы – «Сорю», «Хирю» и «Кага»?
– Да, Годзэн, я слышал эту ужасную новость. – Ясудзиро повернулся и, не прощаясь, двинулся прочь, опираясь на скрипучие бамбуковые костыли. Ему захотелось побыть одному.
Через несколько дней после этого разговора к Ясудзиро обратился с жалобой на унтер-офицера Годзэна незнакомый матрос 1-й статьи с медалью Восходящего солнца, прикрепленной к госпитальному халату. Он был контужен: голова его и руки тряслись, а из глаз катились слезы обиды. Сильно заикаясь, матрос сначала поведал, за что получил награду. Их сторожевик был потоплен американским эсминцем милях в тридцати от острова Трук. Когда янки начали подбирать плавающих, то он не захотел, подобно некоторым трусам, подниматься на палубу вражеского корабля. Он предпочел смерть пленению и отплыл подальше от эсминца. Тех японских моряков, кто отказался сдаваться в плен, американцы расстреляли. Он спасся лишь потому, что был один и далеко от группы, держащейся за обломки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40