Вид у женщины был обеспокоенный и даже расстроенный, словно ей нездоровилось. Айзенменгер улыбнулся лене, но она не ответила на его улыбку и принялась сосредоточенно просматривать свои записи, словно ее ничто больше не интересовало. Айзенменгер чувствовал себя неловко оттого, что приходилось затрагивать все эти малоприятные подробности, но, в конце концов, такова была его работа. Ирония заключалась в том, что выполнял он ее добровольно и по ее же просьбе.
Только теперь Айзенменгер раскрыл принесенную с собой папку и извлек из нее три экземпляра составленного им накануне заключения об аутопсии. В каждом из этих экземпляров было по четыре страницы, скрепленные вместе.
– Это только предварительное заключение. Окончательное можно будет составить после микроскопического исследования и, как я уже сказал, анализа ДНК. Так что все, что я могу сказать сегодня, – это лишь догадки и предположения.
Доктор вручил обоим по экземпляру.
– Прочтете это потом, когда будет время. А сейчас я изложу самую суть дела. – Он положил свой экземпляр на стол и распластал на нем ладони. – Когда вы вскрываете тело, то прежде всего поражаетесь тому, как красиво и совершенно оно устроено. Легкие заполняют грудную клетку с обеих сторон, охватывая сердце и образуя снизу вогнутую поверхность, к которой прилегает купол диафрагмы. То же самое и в брюшной полости, но ее в основном занимают тонкий и толстый кишечник. Большая часть толстого кишечника располагается на периферии и в задней части полости, где его удерживает мембрана брюшины. В центральной части находится тонкий кишечник. В отличие от толстого, он не закреплен неподвижно, а подвешен на брыжейке, которая соединяет его с задней стенкой брюшной полости, но оставляет ему некоторую свободу перемещения.
– Нужны ли все эти анатомические детали? – спросил Джонсон. Он взглянул на Елену, но не нашел у нее поддержки.
Айзенменгер, не обращая на него внимания, продолжил:
– Чтобы проделать то, что проделали с Никки Экснер, то есть вытащить из тела весь тонкий кишечник и развесить его, как сосиски на веревочке, кому-то пришлось изрядно потрудиться. А для того чтобы это получилось так аккуратно, надо заранее набить на этом руку.
– Этот факт вряд ли может нам помочь, – заметил Джонсон. – Все наши подозреваемые имеют достаточный опыт по этой части.
– Включая вас, – добавила Елена, обращаясь к Айзенменгеру.
Доктор улыбнулся:
– Да, конечно. Нет сомнения, что тут потрудился мастер. Желудок, который представляет собой тонкостенный мешок, наполненный непереваренной пищей и нависающий над кишечником, был не тронут. Печень, также закрывающая часть кишечника, осталась цела.
– И на что это указывает? – спросила Елена. По ее тону трудно было определить, то ли она действительно пытается вникнуть в слова доктора, то ли все эти научные и, с ее точки зрения, бесполезные детали ей уже надоели.
– Я бы сказал, что это указывает на юг, – ответил Айзенменгер и, прежде чем Елена успела взорваться, добавил: – Вы знаете, что с самого начала удивило меня? Матка».
– Ее ведь вырезали? – рассеянно спросил Джонсон, просматривая заключение.
– Да, это и показалось мне самым странным. Природа упрятала этот орган в глубине таза, довольно далеко от тонкого кишечника. Когда вы заняты удалением тонкого кишечника, вы просто не можете случайно прихватить матку. А между тем она была единственным органом, кроме кишечника, который убийца удалил.
Елена вдруг оживилась – ее недомогание как рукой сняло.
– Ее удалили специально? Вы на это намекаете?
– Да, мне так кажется.
– Но зачем? – переспросила она, и тут же догадка осветила ее лицо. – Она была беременна?
– Да нет, не была, – вмешался Джонсон. – В вашем заключении говорится, что полость матки была пуста.
– Там говорится также, что в стенке матки были обнаружены фиброзные образования.
– И что это значит?
– Я думаю, что у нее уже в двадцатилетнем возрасте образовалась там опухоль, но весьма необычная.
– Я опять ничего не понимаю! – призналась Елена.
Айзенменгер вопросительно посмотрел на Джонсона, но тот тоже пожал плечами.
– Я считаю, что матка, найденная на месте преступления, принадлежала не Никки Экснер. Ее подменили. Весь этот спектакль с выпусканием кишок и четвертованием был поставлен лишь для того, чтобы скрыть, что у девушки вырезали матку и заменили ее другой.
Наступила тишина. Джонсон и Елена никак не могли переварить услышанное. Айзенменгер поднялся и подошел к окну. Во дворе накрапывал дождик, который даже не в силах был очистить от пыли кустарник, а просто превращал ее в грязь. В кустах в дальнем углу сада что-то шевельнулось. Вероятно, какая-нибудь птица.
Джонсон что-то произнес, но доктор не расслышал его слов.
– Что вы говорите?
– Как вы докажете, что это не ее матка?
– Возьму образец любой ткани тела Никки Экснер и сравню его с образцом из матки. Результат можно получить через несколько дней.
– А где ее матка? Если бы могли ее найти… – начала Елена, но Айзенменгер перебил ее:
– Наверняка ее больше не существует. Достаточно было сунуть ее в мешок с прочими клиническими отходами. Их уничтожают каждую неделю.
Лицо Елены омрачилось.
– По крайней мере, мы теперь знаем, зачем все это было проделано с телом девушки, – обронил Джонсон.
– Я думаю, мы знаем больше. Мы знаем мотив и можем предположить, кто это сделал.
– Ну-ка, ну-ка, объясните поподробнее! – заинтересованно произнесла Елена, подавшись вперед. Айзенменгер подивился тому, как быстро менялось ее настроение – от угрюмой замкнутости до живой заинтересованности.
– Непосредственной целью убийства и вообще всего этого спектакля была необходимость удалить матку и отвлечь от нее внимание. Следовательно, она была беременна, и кто-то очень хотел это скрыть. Если ограничить круг подозреваемых теми, кто мог легко проникнуть в музей после закрытия, то остаются Гамильтон-Бейли, Рассел, Билрот, Либман и я. Надо выяснить, кого из них настолько пугала беременность Никки, что он решил убить ее. Не думаю, чтобы это могло особенно беспокоить Тима Билрота. Вы согласны? Вполне вероятно, что у него масса незаконнорожденных детей – одним больше, одним меньше, только и всего.
Впервые с тех пор, как Айзенменгер познакомился с Еленой, он увидел на ее лице настоящую радость.
– Да, конечно!
– Мамашу Либмана кондрашка хватит, если ее ребеночек внезапно объявит, что стал отцом, но не думаю, что он стал бы мочить кого-нибудь из-за этого, – заметил Джонсон.
– И не забывайте, в какой шок его самого повергла вся эта картина.
Джонсон кивнул. Он действительно забыл, в каком состоянии пребывал тогда Либман.
– Значит, остаются Рассел и Гамильтон-Бейли, – подытожила Елена, но Айзенменгер тут же добавил с улыбкой:
– И я. Нельзя исключать никого.
– Но Рассел не женат, – сказал Джонсон. – Был ли у него достаточный мотив? Тот факт, что он заделал Никки Экснер ребенка, вряд ли вызвал бы в школе большой переполох.
– Не скажите, – отозвался Айзенменгер. – Медицинская школа не потерпела бы, если б выяснилось, что второкурсница забеременела от одного из профессоров – не важно, женатого или нет. К такому преподавателю были бы приняты строгие дисциплинарные меры – вплоть до увольнения. Поблажки не дали бы ни Расселу, ни Гамильтону-Бейли, ни кому другому. Все это, – добавил Айзенменгер, ревниво оберегая свое равенство с остальными преподавателями медицинской школы, – справедливо и в отношении более мелких фигур вроде меня.
– Минуточку, – оживился Джонсон. – Давайте все же расставим все точки над «i», прежде чем набрасываться на кого-либо с наручниками. Во-первых, если найденная матка действительно принадлежит не Никки Экснер, то откуда она взялась? Вряд ли ее легко можно достать даже в медицинской школе или больнице.
– Да, обычно это нелегко. Когда удаляют матку в операционной, то ее, как правило, сразу помещают в формалин, после чего для нашего убийцы она становится совершенно непригодной. Однако мы в патологическом отделении проводим исследования, для которых нужны удаленные матки в свежем виде. Если их доставляют к вечеру, то мы оставляем их в холодильной камере до следующего дня. Я думаю, именно таким путем и добыли этот экземпляр.
– Но это значит, что пропажу матки из камеры должны были обнаружить, ведь ее нельзя было заменить маткой Никки Экснер, если та была беременна!
– Хотите верьте, хотите нет, но как раз на следующий день после убийства одна матка пропала.
Все трое молча переглянулись.
– Но в таком случае этот факт прямиком указывает на Рассела, – сказала Елена. – Только он мог знать, какие образцы хранятся в холодильной камере. Ведь Гамильтон-Бейли возглавляет другое отделение.
– Логично, – ответил Айзенменгер извиняющимся тоном. – Но дело в том, что над этим проектом совместно работают отделения гистопатологии, анатомии, а также акушерства и гинекологии. Так что все, что знает Рассел, тут же становится известно и Гамильтону-Бейли.
Елена пробормотала что-то невнятное, похоже ругательство.
– М-да, – протянул Джонсон. – На первый взгляд ваша версия действительно все объясняет, однако у меня все-таки есть кое-какие сомнения насчет мотива. Ведь если кого-то не устраивала ее беременность, достаточно было просто сделать аборт.
– Возможно, она отказалась его делать, и тогда убийца набросился на нее, – предположила Елена.
– Вряд ли, – покачал головой Айзенменгер. – Никаких следов борьбы не обнаружено, и все говорит о том, что это преднамеренное убийство. К тому же не забывайте, что она была напичкана наркотиками.
– Это не исключает того, что мотивом стала беременность. Она могла отказаться от аборта при более раннем разговоре, состоявшемся в другом месте. После этого убийца решает покончить с ней и планирует все соответствующим образом. Договаривается с ней о встрече в музее и убивает.
– Да, конечно, такую возможность нельзя исключать, – согласился Айзенменгер. – Но она кажется мне маловероятной. Прежде всего, это противоречит тому, что нам известно о Никки. Я не могу представить, чтобы она хотела сохранить ребенка, скорее, мысль о том, что она станет матерью, привела бы ее в ужас. Особенно если бы отцом был Рассел или Гамильтон-Бейли.
Джонсон, молчавший некоторое время, неожиданно вмешался:
– Но если она узнала, что беременна, то вполне могла воспользоваться этим в собственных интересах и начать шантажировать отца ребенка.
– Полностью с вами согласен, – отозвался Айзенменгер. – Она непременно воспользовалась бы этим.
– Но откуда убийца мог знать, что отец именно он, а не, например, Фурнье? – возразила Елена.
– Точно так же он не мог быть полностью уверен, что отец не он. Риск был слишком велик, чтобы просто отмахнуться от Никки, решив, что та берет его на понт. В ее постели перебывало столько мужчин, что она, скорее всего, и сама не знала, от кого беременна. Однако это не помешало ей шантажировать того, кто мог щедро откупиться.
– Подождите, – сказала Елена, взяв заключение доктора. – Возможно, так оно и было, поскольку это соответствует установленным фактам. Но ваша версия не объясняет их все. В тот вечер она занималась сексом с тремя разными мужчинами, после чего была, по всей вероятности, изнасилована. Как это связано со всем, что вы говорите?
– И кстати, – небрежно обронил Джонсон, как будто напоминал жене отдать молочнику пустые бутылки, – вы что-то говорили про некрофилию.
Покинув контору, они направились в небольшой итальянский ресторанчик неподалеку. Внешне он выглядел довольно непритязательно, да и у хозяина вид был несколько усталый. Он, очевидно, хорошо знал Елену и приветствовал ее улыбкой, но какой-то вымученной. Гостей усадили за угловой столик, и вскоре официант подал им меню тем полуэффектным, полудосадливым жестом, на какой способны только итальянские официанты.
– Итак, мы знаем, что перед самой гибелью Никки Экснер вступала в связь с тремя мужчинами. Одним из них был Джейми Фурнье, и, по всей вероятности, в данном случае она действовала по собственной воле.
Айзенменгер заказал макароны с моллюсками, Джонсон предпочел не рисковать и выбрал спагетти по-болонски, а Елена ограничилась зеленым салатом. При одном взгляде на ее тарелку у Айзенменгера в животе забурчало от голода.
– Так изнасиловали ее или нет? – потребовал ответа Джонсон. От волнения забрызгав галстук болонским соусом, он принялся вытирать его салфеткой, правда без особого успеха. – Пока это вроде бы считалось достоверным фактом, а вы теперь высказываете сомнения на этот счет.
– Есть четкие следы травмы около влагалища и возле ануса. Так что, без сомнения, ею овладели силой. Но проблема в том, что следы эти очень слабые.
– Вы хотите сказать, что они старые? – спросила Елена.
– Нет, не думаю, – покачал головой Айзенменгер. – Не было никакого изменения пигментации, свидетельствующего о разложении экстраваскулярного гемоглобина, что непременно наблюдается при наличии старых травматических повреждений. Скорее всего, они слабые потому, что были оставлены уже после смерти.
От взгляда Джонсона не укрылось, что Елене, по-видимому, и раньше не очень нравился зеленый салат, а после слов Айзенменгера он стал ей попросту отвратителен. Вилка с сурепкой, которую она уже подносила ко рту, была отложена в сторону. Айзенменгер же, как показалось бывшему полицейскому, вовсе не заметил этого.
– Конечно, необходимо гистологическое исследование, – невозмутимо продолжил он, – но оно, я думаю, подтвердит мои выводы. Следует также отметить отсутствие старых следов около ануса, так что при жизни она анальным сексом, по-видимому, не увлекалась.
Доктор отправил в рот порцию моллюсков и принялся задумчиво жевать их. Елена сделала большой глоток содовой и рискнула повторить попытку с сурепкой.
– Насколько я в этом разбираюсь, – заметил Айзенменгер, – с юридической точки зрения некрофилию нельзя рассматривать как насилие, хотя акт и совершается без согласия партнера…
Вилка Елены опять опустилась на тарелку, на этот раз с недвусмысленным стуком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56