На некоторых из них даже появились круги от кофейных чашек. Цветы в горшках погибали от засухи, а на каминной полке засыхал недоеденный бутерброд с курятиной, заброшенный и позабытый.
Лишь однажды Ирена видела мужа в таком состоянии, но тогда причина его была ясна – ее короткая, но бурная связь с Дэниелом Шлеммом, доставившая бедному Александру столько страданий. Это была ее первая измена, о которой стало известно мужу, и к тому времени они еще не заключили договора о ненападении, столько раз спасавшего семью Гамильтон-Бейли от скандалов и бесполезных разбирательств. Александр весьма болезненно переживал тот факт, что жену не удовлетворяли спорадические вспышки его супружеского интереса и она намерена была добиваться удовлетворения, где и когда ей вздумается. Нелегко ему было примириться и со своим зависимым положением: не имея денег, Александр не имел и права голоса. Единственное, что в нем представляло ценность для Ирены, – это его социальный статус, из-за которого она и продолжала еще носить фамилию мужа.
Но что являлось причиной нынешнего подавленного состояния Александра, для Ирены было загадкой.
Она вошла в спальню мужа. Постель была не убрана, дверцы платяного шкафа раскрыты. На стуле валялась одежда Александра, в которой он полчаса назад вернулся с работы. Такая неряшливость расстроила Ирену. Она поспешила вернуться в кабинет, словно и впрямь верила, что «с глаз долой – из сердца вон». Однако ее не переставал мучить вопрос, что бы все это значило.
Разве что…
Она могла бы точно сказать, когда все это началось, однако инстинктивно гнала от себя это ужасное подозрение, хотя вообще-то не привыкла прятать голову в песок. Но этого просто не могло быть. Только не с Александром.
– Ирена? Что ты здесь делаешь?
Голос мужа заставил ее вздрогнуть. Если бы он почаще так заставлял ее вздрагивать прежде!
– Александр? Ты меня напугал.
– Что ты здесь делаешь? – повторил он вопрос.
Ирена вторглась во владения мужа и не обижалась на его агрессивный тон. Она сама установила эти правила, и тем непростительнее для нее было нарушать их. Ирена выдавила из себя некое подобие улыбки.
– Я беспокоилась о тебе.
– Вот как? – спросил он равнодушно. Его тон резко изменился, как будто все его силы ушли на первый вопрос и продолжать наступление он был уже не в состоянии.
Ирена чувствовала некоторую растерянность – ощущение, совершенно для нее непривычное. Она окинула взглядом комнату и остановилась на разбросанных по столу бумагах.
– Как продвигается работа над книгой?
Гамильтон-Бейли тоже посмотрел на бумаги. Затем отвел взгляд.
– Прекрасно, – невозмутимо солгал он.
Он не стал вслух выражать удивление по поводу того, что Ирена впервые проявляла интерес к его работе. Подойдя к столу, он заслонил своим телом бумаги, словно пытаясь скрыть от жены правду. При этом вид у него, как показалось Ирене, был ужасный. Александр и в лучшие свои годы не отличался силой и мужской привлекательностью, а сейчас, потеряв вкус к жизни и перестав следить за собой, он окончательно превратился в невзрачного старика. «Интересно, когда он в последний раз брился?» – подумала Ирена. О том, что он давно уже не брал в руки «Анатомию» Грея, Ирена знала и так.
– Александр! – импульсивно воскликнула она. – Что с тобой происходит? Почему ты такой?
Она даже не знала, какая из причин, вызвавших перемены в муже, оказалась бы для нее страшнее: ее последняя интрижка с управляющим одного из банков, купившим тайком от жены квартиру в Мэйфере, или нечто гораздо более серьезное. Не может быть, чтобы из-за интрижки, – к этому он уже наверняка привык.
– Ничего не происходит. Все в порядке.
– Да нет, не в порядке. Посмотри на себя! Ты выглядишь просто ужасно. Совсем себя запустил, забросил работу. Ведешь себя как обреченный человек.
При словах жены профессор анатомии принялся с любопытством разглядывать комнату, как будто попал в нее впервые.
– Александр, я же вижу, тебя что-то гнетет. Расскажи мне, пожалуйста.
Она сделала шаг в его сторону, и в глазах мужа вспыхнул огонек ужаса, словно Ирена собиралась напасть на него, а не помочь.
– Это… из-за того жуткого убийства?
Слово было произнесено. Демона назвали по имени, и он обрел плоть. Единственное, что оставалось Ирене, – ждать ответа и надеяться, что тот не разрушит их жизнь.
Александр пристально посмотрел жене в глаза и открыл рот. Ирена чувствовала, какая тяжелая внутренняя борьба происходит в его душе, но не смела сделать что-либо или сказать хотя бы слово. Простояв так несколько секунд, Александр закрыл рот, а затем и глаза. В этой позе он замер еще на какое-то мгновение, словно вспоминая счастливое детство. Не открывая глаз и почти не шевеля губами, он произнес, как чревовещатель:
– Случилось нечто ужасное, Ирена. Нечто ужасное.
Джонсон столько лет принимал участие в подобных расследованиях, что сейчас действовал автоматически, не задумываясь о том, почему поступает именно так, а не иначе. Он не размышлял, имеет ли смысл тратить время на студенческое кафе, а просто провел там целый день, причем не просто отсиживаясь в углу, а, наоборот, заводя разговоры со всеми подряд. Вопросы он тоже не обдумывал заранее, те выскакивали из него сами: «Хорошо ли вы знали Никки Экснер?»; «Не приходилось ли вам слышать о ней что-нибудь компрометирующее?»; «Как она училась?» Ему надо было понять эту девушку, и поскольку встретиться с ней лично он не мог, то пытался познакомиться с виртуальной Никки, существовавшей в головах тех, кто знал ее при жизни.
Только воссоздав ее образ, Джонсон мог рассчитывать на успех в поиске ее убийцы. Необычный, ритуальный характер убийства, несомненно, имел для того какое-то значение, а следовательно, был связан и с самой девушкой. Узнав, что на самом деле представляла собой Никки, можно понять причину ее гибели и найти объяснение способу, которым девушка была лишена жизни, а уже это подсказало бы, кто мог его совершить.
Он начал с сотрудников школы и финансового отдела, но, после того как он объяснял людям цель своих расспросов (а скрывать ее было бы неразумно), их отношение сразу менялось – не демонстративно, но все-таки. Берри отвечал на вопросы бывшего сержанта с вежливой улыбкой, но учебную ведомость студентки Экснер не показал. Его встречи с членами преподавательского состава также ни к чему не привели. Дело было закрыто, и никто не имел ни малейшего желания ворошить прошлое.
Джонсон попытался действовать через голову казначея и связаться с деканом, но тот – вот странно! – был недосягаем, а секретарша Шлемма холодно согласилась с мнением казначея, что ни ему, ни полиции совершенно ни к чему копаться в школьной документации и тревожить преподавателей. Джонсон покидал деканат с ощущением, будто он с разбегу наткнулся на запертую металлическую дверь.
Поначалу он хотел, вопреки негласному запрету, отыскать преподавателей, у которых училась Никки, но по зрелом размышлении отказался от этой идеи. Он чувствовал, что Елена вряд ли одобрила бы такой подход. Оставались студенты, знавшие Никки со стороны, которую не могли отразить официальные документы. Поэтому он и направился в кафе.
Посещение кафе оказалось делом не из легких. Джонсон поглотил неимоверное количество местного фирменного коричневого напитка, называемого кофе (он попробовал было чай, но тот оказался еще гаже). А главное, само дело шло ужасно медленно.
И не давало никаких результатов.
Большинство студентов слышали имя Никки Экснер (еще бы!) и многие встречались с ней, но знали ее плохо – как одну из многочисленных студенток (по крайней мере, так сокурсники Никки говорили Джонсону). Почти никто из них не смог добавить что-либо новое к тому, что ему уже было известно. Слухи о наркотиках среди студентов ходили, но напрямую с Никки они не были связаны.
И наконец, среди тех, с кем довелось познакомиться Джонсону, были ее отставные любовники – целая когорта молодых людей спортивного вида и приятной наружности, отзывавшихся о мисс Экснер с большим или меньшим восхищением, хотя практически все они отмечали в девушке изрядную долю холодности и расчетливости. Половина этих молодых людей в свое время была просто-напросто отправлена в отставку безо всяческих объяснений и церемоний.
Но ни один из них понятия не имел о том, что Никки употребляла наркотики. Выслушивая эти заявления, Джонсон внутренне улыбался.
И уже в самом конце своих бесплодных поисков, устав от отрицательных ответов, искреннего или притворного незнания и незаинтересованности, он наконец услышал то, что заставило встрепенуться его погружавшийся в дремоту инстинкт сыщика. Эти слова были произнесены очаровательной блондинкой, учившейся на одном курсе с Никки Экснер, и, возможно, ее бывшей соперницей; по крайней мере, об убитой она отзывалась весьма нелестно.
– Она была просто бесчувственной самкой. Подцепит парня, выжмет из него все соки и отбросит за ненадобностью. А за ней увивались все новые и новые – крутились вокруг ее задницы, как мухи вокруг кучи дерьма.
Такое изысканно злобное высказывание говорило, по мнению Джонсона, лишь о предубежденности девушки и особого доверия не вызывало. Тогда он задал вопрос о наркотиках.
– Это меня не удивило бы. Выглядела она почти всегда под кайфом, это точно. Правда, она постоянно пропускала занятия, так что видела я ее по большей части лишь вечерами в баре или пабе.
Было ясно, что девушка не обладает какой-либо конкретной информацией. Джонсон еще какое-то время поговорил с нею, не ожидая никаких сенсационных заявлений. Он уже собирался распрощаться со студенткой, когда она вдруг сказала:
– Если вы хотите убедиться в том, какой дрянью она была, поговорите с Джеймсом Пейнетом.
Он спросил, кто такой этот самый Джеймс Пейнет.
– Да учился здесь раньше. Потом его выгнали, или сам ушел – никто толком не знает. Во всяком случае, без Никки Экснер там не обошлось, это я могу сказать точно.
– И где мне его найти?
Девушка пожала плечами. Об этом она не имела ни малейшего представления и не желала его иметь.
Разыскать аптеку было делом весьма непростым. Развешанные вокруг указатели только сбивали с толку людей, нуждавшихся в лекарствах, выдавая невразумительную и противоречивую информацию. Само заведение оказалось буквально втиснутым в узкую подземную щель и издавало весьма сильный запах – какой именно, Джонсон затруднялся определить. Помимо банальной сырости и какого-то дезинфицирующего средства, чувствовалась в этом запахе примесь чего-то тошнотворно-сладкого.
Установить местонахождение Джеймса Пейнета Джонсону помог главный школьный курьер, который имел отдельный письменный стол и командовал всеми внутренними перемещениями материальных ценностей, – иными словами, был облечен властью. Он, несомненно, знал, что говорил, потому что держал речь с царственной покровительственностью. К Джонсону он отнесся с некоторым подозрением, но лишь до тех пор, пока тот не выложил на его стол пару десятифунтовых купюр.
– Я пристроил его разнорабочим в аптеку при женской больнице, чуть дальше по улице. Я когда-то оказал им услугу, так что за ними должок.
Джонсон смиренно поблагодарил большого начальника, гадая, что это могла быть за услуга.
Протиснувшись сквозь толпу покупателей, выглядевших в большей или меньшей степени нездоровыми, он обратился к немолодой женщине за прилавком с вопросом, где ему найти Джеймса Пейнета. Во взгляде, которым одарила его эта леди, смешались досада, подозрительность, проблемы, связанные с менструальным циклом, и чисто природная раздражительность. Все это в представлении Джонсона вполне гармонировало с женской больницей.
– А вы кто?
– Мы расследуем одно дело в больнице святого Бенджамина и полагаем, что мистер Пейнет сможет помочь нам выяснить кое-какие вопросы.
Она удивленно вздернула брови, но потребовать удостоверение, на его счастье, не догадалась.
Джонсона провели во внутреннее помещение, недоступное взору рядовых посетителей аптеки, залитое ярким светом и имевшее множество укромных уголков и прикрытых дверцами боковых коридоров. Бывший полицейский немедленно заблудился среди одинаковых белых стеллажей с коробками, бочонками и бутылками.
Наконец он увидел молодого человека лет двадцати с небольшим, который распаковывал картонные коробки и проверял их содержимое по списку. Парень был высок и худощав; его внешность можно было бы даже назвать приятной, если бы не следы угрей на щеках и кислое выражение лица.
– Джеймс Пейнет?
Молодой человек оторвал взгляд от очередной коробки, но тут же опустил его, словно совесть его была нечиста.
– А вы кто?
– Я расследую убийство Никки Экснер.
– Мне казалось, вы уже нашли убийцу, – ответил он, нахмурившись, и вернулся к своей работе.
Джонсон вздохнул:
– Надо уточнить кое-какие детали и утрясти некоторые противоречия. Поэтому я разыскиваю людей, которые хорошо знали эту девушку.
– И именно за этим вы пришли ко мне? – неожиданно рассмеялся Пейнет.
– Вы находите это забавным?
Так же внезапно Пейнет снова помрачнел. Он окинул Джонсона более внимательным взглядом, и тот заметил, что глаза молодого человека слегка косят.
– Нет, в этом нет совершенно ничего забавного.
Оглядевшись, Джонсон решил, что подходящим сиденьем для него будет ящик со средством от геморроя.
– Вы ведь учились в медицинской школе?
– Когда-то. Давным-давно.
– Вы были знакомы с Никки Экснер?
Пейнет пожал плечами.
– И близко?
– Слишком близко.
Джонсон был голоден, у него побаливала голова, и вдобавок ко всему ему хотелось в туалет.
– Послушайте, мистер Пейнет, возможно, герои Рэймонда Чандлера и неплохие образцы для подражания, но, во-первых, у меня полно работы, а во-вторых, терпение мое небесконечно. Не могли бы вы хоть на время снять с себя маску уставшего от жизни циника и просто рассказать мне то, за чем я сюда пришел?
Какое-то время Пейнет продолжал молча перебирать содержимое коробки, затем выпрямился и повернулся к Джонсону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56