Уортон вдруг стала похожа на дикую кошку, увидевшую добычу, с которой можно было поиграть и, доведя до полного изнеможения, съесть.
– Как жилось все это время, Тим? – спросила она с насмешливым участием, побуждая его вступить в игру.
– Нормально.
– Напомни мне, Тим, – улыбнулась она, – что с тобой было, когда мы впервые встретились.
– С меня сняли обвинение, – произнес он с бравадой, которая тут же испарилась, едва Уортон добавила:
– В киднепинге.
Голова его опять упала на грудь.
– А как насчет изнасилования, Тим? И наркотиков? Тут тебе не удалось отвертеться, не так ли?
Ответа не последовало.
Она пояснила Джонсону, по-прежнему не сводя глаз с Билрота:
– У Тима большой послужной список. А лет пять назад перешел от непристойного нападения к изнасилованию.
Джонсон удивленно поднял брови:
– Рано начал.
– О, очень рано, – откликнулась она и, наклонившись к самому уху Билрота, продолжила: – Знаете, чем он занимался, Боб? Каким образом удовлетворял свою подленькую похотливую натуру?
– И как же?
– Тим связался с наркотиками. Когда-то, в добрые старые времена, приторговывал ими. Затем обнаружил, что с девушками легче иметь дело, когда они чуточку не в себе. И он стал подмешивать им в питье успокаивающий наркотик – совсем немного, просто чтобы они становились податливее.
– Да, не слишком красиво.
– Это ведь правда, Тим?
Но Тим по-прежнему не проявлял никакого желания вступать в разговор.
– Когда ты вышел, Тим? – спросил Джонсон.
Билрот вдруг вздернул подбородок и с невесть откуда взявшимся вызовом сказал:
– Год назад. Я изменил имя и свою жизнь.
Уортон улыбнулась:
– Ну да, конечно, разумеется.
– Это правда! Я ведь устроился на работу, разве не так?
– Ну да, наврав с три короба, – фыркнула она. – Взял чужое имя и забыл сообщить о том, что отсидел четыре года за изнасилование.
– А как иначе я мог получить работу? – огрызнулся он. – Что еще мне оставалось делать?
Вздохнув, Уортон выпрямилась.
– И теперь ты пай-мальчик, да? Дурные привычки забыты, ведешь честную и достойную жизнь…
Тим опустил голову.
– Да, это так, – подтвердил он, обращаясь к пятну на ковре.
– И никаких дел с наркотиками?
Он потряс головой.
– И даже никаких изнасилований?
Тут он поднял голову, и Джонсон заметил, как в его лице что-то промелькнуло, сменившись прежним вызывающим выражением.
– Нет.
Уортон встала и, обойдя Джонсона, остановилась позади него. Джонсон воспринял этот маневр инспектора как знак изменить тактику.
– Почему ты сегодня опоздал? – твердым голосом спросил он.
Билрот пожал плечами. Вид у парня был плутоватый, но скорее всего, заключил Джонсон, так было уже в тот момент, когда он увидел белый свет, впервые высунув голову из утробы матери.
– Где ты был вчера вечером?
Тим опять посмотрел на ковер и, не найдя там ничего, что подсказало бы ему правильный ответ, ответил сам:
– Дома.
– Всю ночь?
– Да.
– Но подтвердить это, разумеется, некому?
Билрот пожал плечами.
– В котором часу ты ушел отсюда?
– В полпятого, – ответил он не задумываясь.
– А дома был…
– В полшестого.
– И больше не выходил?
Билрот энергично затряс головой. Его прическе это нисколько не повредило – грязные волосы не шелохнулись, словно намазанные клеем.
– Так почему ты опоздал?
Он открыл было рот, но передумал отвечать и просто пожал плечами.
– Уже одиннадцать, Тим. Где ты был все утро?
– Я плохо себя чувствовал, – ответил он чуть слышно, – всю ночь.
– Неужели? – презрительно бросила Уортон. – А затем вдруг почувствовал себя лучше и совесть не позволила тебе больше оставаться дома, да?
Он кивнул, не поднимая головы. Наступило продолжительное молчание. Затем Уортон подошла к Билроту вплотную и скомандовала:
– Ну-ка встань и выверни карманы.
При этом лицо парня стало таким испуганным, что Уортон невольно улыбнулась.
– Зачем? – пробормотал он, переводя взгляд с ее лица на Джонсона и обратно.
– Если не хочешь делать это здесь, можем отправиться в участок, – предупредила она усталым голосом.
У Тима не осталось выбора. Медленно и очень неохотно он подчинился, и среди листков обыкновенной и папиросной бумаги, табака, кулька мятных леденцов и нескольких мелких монет на стол легло пять пакетиков героина.
Уортон, никак не прокомментировав это, спросила, глядя ему в глаза:
– Зачем эта работа?
– Что вы хотите сказать? – Вид у него теперь был совершенно запуганный, как будто Уортон угрожала ему ножом.
– Почему ты устроился в Музей анатомии и патологии?
– А почему бы и нет? – состроил он гримасу.
Она подождала секунду.
– Ну да, понятно. Это интересное место. Столько увлекательных экспонатов. Так познавательно!
Тим лишь молча смотрел на нее.
– Столько хороших ножей! И шприцев…
– Я же сказал, я больше не употребляю наркотики! – бросил он.
Неожиданно Джонсон схватил его за запястье. Билрот попытался вывернуться, но безуспешно. Джонсон закатал рукав его фуфайки, и на руке Тима открылись следы уколов.
– Значит, не употребляешь? – улыбнулась Уортон.
Джонсон разжал руку, и Билрот молча опустил рукав.
– Итак, мы убедились, что насчет наркотиков ты врешь. Как насчет остального?
Парень ничего не ответил.
Сев перед ним, Уортон вплотную приблизила к нему лицо.
– Как насчет убийства? Решил попробовать себя в новом амплуа?
– Что вы имеете в виду?! – в панике воскликнул он.
– Убийство, Тим, убийство. Что тут непонятного? Даже насильник в состоянии понять, что такое убийство.
Джонсон насчитал три секунды, в течение которых взгляд Билрота метался от одного полицейского к другому.
– Я никого не убивал! – прокричал он. – Что вы еще придумали?
«Он не врет», – подумал Джонсон. Однако если Уортон думала так же, то хорошо скрывала свои мысли.
– Ты хочешь сказать, что ничего не знаешь?
Взгляд парня по-прежнему перебегал с одного лица на другое, будто его глаза дергали в разные стороны за ниточки.
– Что случилось? – спросил он.
Уортон, словно учительница, диктующая домашнее задание, произнесла:
– Была убита студентка, Тим. В музее. А перед тем как ее убить… угадай, что с ней сделали?
Хотя вид у Билрота был испуганный и вел он себя как загнанный в угол маленький зверек, Джонсон понимал: парень догадывается о том, что произошло. Он открыл рот и спросил голосом, в котором даже глухой уловил бы боязнь услышать подтверждение своим догадкам:
– Что?
Улыбка Уортон теперь походила на улыбку убийцы, готового нанести удар.
– Ее изнасиловали, Тим, – прошептала она.
– Это он убил, Джонсон.
Джонсон ничего не ответил. Она, конечно, имела право считать Билрота убийцей – масса косвенных улик была против него. Но Джонсон не любил скоропалительных выводов.
– Так что? – спросила она так, будто его согласие имело решающее значение.
– Похоже на то, что он мог это сделать, – признал он.
– Готова поспорить, это его рук дело!
«Кого, интересно, она пытается убедить? – подумал Джонсон.
– Где старший инспектор?
– Полагаю, все еще у декана.
Уортон состроила недовольную мину. Тот факт, что она сама спровадила его туда, не был в ее глазах извинительной причиной.
– Ну что ж, придется опять взять инициативу в свои руки.
Можно подумать, что это для нее непредвиденное затруднение.
– И что вы собираетесь предпринять?
– Мистер Билрот отвезет меня к себе домой, чтобы я могла познакомиться с его квартирой.
– Он уже успел выразить свой восторг по этому поводу?
– Еще нет.
Инспектор даже не улыбнулась. Джонсон всеми силами старался скрыть, что не одобряет ее методов, но, видимо, это плохо ему удалось, потому что она довольно резко бросила:
– Я хочу, чтобы вы допросили профессора анатомии Гамильтона-Бейли. После этого отыщите машину девушки, а также разузнайте все, что возможно, о Джейми.
Джонсон молча кивнул. Его лицо при этом осталось полностью бесстрастным.
– А затем, – продолжила Уортон после небольшой паузы, которую сделала то ли набирая в легкие воздух, то ли борясь с раздражением, – сходите в канцелярию школы и найдите все, что там имеется о Никки Экснер. После чего осмотрите ее квартиру. Поговорите с соседями.
А после ланча? Джонсон открыл было рот, чтобы задать этот вопрос, но передумал и лишь молча кивнул.
– А как насчет заключения патологоанатома?
Инспектор взглянула на часы:
– Оно будет готово не раньше пяти. Времени вполне достаточно, чтобы найти кое-какие вещественные доказательства, после чего Билроту будет уже не отвертеться.
Найти доказательства? Или подкинуть?
– Вы хотите, чтобы я при этом присутствовал?
Уортон неопределенно пожала плечами:
– Если вы к тому моменту уже покончите со всем остальным…
Между сотрудниками медицинской школы существовало негласное правило: перед ежедневной встречей профессорско-преподавательского состава за ланчем заскочить минут на пятнадцать в буфет и поболтать.
Именно там декан Шлемм и подловил профессора Рассела. Он взял профессора под локоть и с выражением величественной озабоченности отвел его в сторону. Волнистая линия нахмуренных бровей декана с регулярным чередованием пиков и впадин пришлась бы впору олимпийцу. Казалось, весь облик Шлемма излучает спокойствие.
– Что происходит в музее?
По тону декана Рассел понял, что лучше всего будет изобразить высокомерное неведение.
– Одному Богу известно, декан.
В разговоре со Шлеммом считалось очень важным почти в каждую фразу вставлять слово «декан» – это тоже было одним из неписаных правил школы.
Шлемм понимающе кивнул:
– Надеюсь, это не слишком мешает вашей работе? Рассел фыркнул:
– Почти все утро меня продержали в плену, как заложника! Придется перенести всю текущую работу на вечер. Какое право они имеют лишать меня свободы передвижения? Как будто я как-то связан с этой кровавой историей!
– Да, да!
– И как вы, конечно, понимаете, декан, подобные события отвлекают персонал от работы. Я с большим трудом заставил их вернуться к своим обязанностям.
– Ох да, представляю, – произнес декан таким тоном, каким два представителя высшей расы могли бы обсуждать недостойные выходки более низких существ.
Мимо них прошел Гамильтон-Бейли. Он ничего не ел со вчерашнего дня, и по его виду можно было подумать, что он вообще решил никогда больше не есть. Даже в этой академической обстановке, которую и в обычные-то дни нельзя было назвать оживленной, он выделялся своей замкнутостью. Шлемм, окликнувший его, не удостоился никакого ответа.
– Александр! – Декан не столько повысил голос, сколько придал ему суровости.
Профессор резко поднял голову. Глаза его расширились, и он изобразил на лице некое подобие улыбки.
– Декан?
– Мы как раз говорили об этом досадном происшествии в музее. Бэзил жалуется, что оно мешает работе его отделения.
Гамильтон-Бейли открыл рот, очевидно, чтобы выпустить на свободу какие-то слова, но те, похоже, не желали покидать своего убежища, а когда наконец застенчиво выглянули наружу, то прозвучали с неестественной взволнованностью:
– О каком происшествии?
– Не могли же вы не слышать об этом!
Но оказалось, что он мог. Даже декан вежливо, насколько позволяли правила приличия, выразил свое недоумение:
– Вы, похоже, единственный, кого не затронул этот инцидент.
Никто из присутствующих не решился как-либо прокомментировать слово «инцидент».
Гамильтон-Бейли озадаченно нахмурился, и без того тонкие черты его лица, казалось, стали еще тоньше.
– Так что все-таки случилось?
И опять эта фраза прозвучала как-то неестественно.
В этот момент декан увидел, что кто-то в другом углу буфета пытается привлечь его внимание, и, извинившись и кинув «Бэзил объяснит», оставил Гамильтона-Бейли в обществе Рассела, тут же утратив все свое олимпийское благолепие. Странно, но Рассел, глянув в том же направлении, почему-то не увидел никого, кто претендовал бы на внимание декана.
Оставшись наедине, оба профессора смотрели друг на друга в некотором замешательстве. Бэзил коротко рассказал коллеге, что утром в музее был найден труп, и Александр изобразил на лице потрясение.
– Кошмар! – произнес он магическое слово, способное не хуже нервно-паралитического газа пресечь в зародыше всякое конструктивное обсуждение какой-либо проблемы.
– Жуткое кровавое месиво.
– Кровавое месиво?!
– Ну да. Подвешена к потолку, как туша в мясной лавке, а внутренности вывалены наружу. Всюду сплошные кишки и кровь. Все равно что…
Но тут Рассел обнаружил, что Гамильтон-Бейли его просто не слышит – Александра объял самый настоящий ужас.
– О боже! – выдохнул он, борясь с подступающей тошнотой. Казалось, профессор вот-вот потеряет сознание.
Рассел посмотрел на коллегу с нескрываемым изумлением:
– Вам плохо, Александр?
Гамильтон-Бейли, чье лицо серело буквально на глазах, спустя некоторое время все же нашел в себе силы ответить, что чувствует себя прекрасно.
– Я думаю, в скором времени вам нанесет визит полиция, – не преминул «обнадежить» его Рассел.
В глазах Гамильтона-Бейли заметался испуг.
– Мне?! Зачем?
– У вас есть ключ от музея. Они считают это важной уликой.
Это сообщение, похоже, окончательно подкосило профессора анатомии, вогнав его в предобморочное состояние.
В этот момент декан, прервав беседу Гамильтона-Бейли и Рассела, пригласил всех присутствующих в зал заседаний. Рассел еще долго не сводил глаз с профессора анатомии, и в голове у него роился целый сонм вопросов.
В целом Уортон была довольна тем, как все складывалось. Конечно, Сайденхем далеко не тот патологоанатом, которого она пригласила бы сама, но даже он на начальной стадии расследования дал ей кое-какую ценную инфррмацию. Оказалось, что Экснер умерла уже после полуночи – возможно, часа в три ночи. Причиной смерти, по всей вероятности, послужила потеря крови, так что вскрывали ее еще живую. А вот к тому моменту, когда ее повесили, она (опять же по утверждению Сайденхема) была уже мертва. Ну или почти мертва.
Никаких следов взлома в музее обнаружено не было, и это тоже весьма обрадовало Уортон, поскольку существенно сужало круг подозреваемых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56