Батарейки у моего «вокмэна» совсем сели.
– Купим новые в аэропорту.
Кэти не отвечает и идет в соседнюю спальню Джоша. Я слышу, как там хлопают дверцы шкафа и стучат выдвигаемые ящики прикроватной тумбочки. Я заглядываю в комнату. Кэти стоит у какой-то коробки и держит в руках листок бумаги, похожий на письмо.
– Вот! Полюбуйся!
Я уже хочу укорить дочь за то, что она роется в чужих вещах, но что-то в выражении ее лица тревожит меня, и я беру листок из ее рук.
Передо мной почерк Морланда. Письмо адресовано Джошу и датировано июнем. Я не собиралась читать его, однако не могу оторваться. Из письма понятно, что оно не первое и что на предыдущие письма автор получал ответы.
– Ты знала? – спрашивает Кэти.
Я отрицательно качаю головой.
– Как он смеет? Панк несчастный! Я возвращаюсь к началу письма.
«Дорогой Джош! Я тоже не люблю крикет. Эти многочасовые ожидания мяча. А когда он наконец летит в твою сторону, тебя сковывает страх пропустить его.»
– Тебе нужно было сказать, чтобы он исчез из нашей жизни.
Я медленно складываю письмо.
– И это после того, как он так подло ушел! – Кэти всматривается в мое лицо и вздыхает. – Мам, да он ничтожество.
– Нет, ты ошибаешься.
– Вот так взять и уйти! – Но в голосе Кэти звучит обида, потому что она тоже любила Ричарда.
– Я говорила тебе, что это я попросила его уйти.
Видно, что дочь не хочет спорить со мной, но и не верит мне.
– На это были свои причины.
– Понимаю, – уже спокойнее говорит она.
– Ему было тяжело, – объясняю я, заталкивая письмо в коробку.
– Ах вот как? – язвительно восклицает Кэти.
И вот тут, глядя ей прямо в глаза, я говорю повзрослевшей дочери то, чего никогда не сказала бы раньше.
– Ричард пришел к выводу, что я помогла Гарри покончить с собой. Или хуже того, сама направила на него ружье.
– Почему?
– Он понял, что я лгала ему. Он выяснил, что в тот вечер я взяла ружье и ушла с ним к реке. До того, как раздался выстрел.
На лице у Кэти проступает понимание.
– Ему рассказал об этом Джош?
– Да. Но мальчика в этом винить нельзя.
– Мамочка, почему же ты мне не сказала?
«Потому что не хотела тебя расстраивать», – но вслух я этого не произношу. Просто пожимаю плечами.
Кэти внимательно смотрит мне в глаза, на лице у нее отражаются все испытываемые переживания. Потом она подходит ко мне и крепко обнимает.
– О, мамочка!
Несколько секунд мы стоим, тесно прижавшись друг к другу. Наконец Кэти отстраняется от меня.
– Ты не должна была так поступать с Ричардом.
– Все равно бы у нас ничего не получилось. Всплыло бы еще что-то. Нет. Нам нужно было расстаться.
– Но ты же можешь все рассказать ему. Почему бы тебе… – Кэти явно принимает какое-то серьезное решение. Наконец она произносит: – Почему бы тебе не намекнуть ему… ну, обо мне? Я не против. Если только ему.
Но я знаю, что в глубине души она боится этого.
– Это хорошая мысль, дорогая, но теперь уже поздно.
– Почему?
– Так уж получилось. Уже слишком поздно. – «Да и не поверит он теперь ничему», – думаю я про себя.
– Нет, я действительно не против. Если бы это помогло. – Судя по тону, она немного обиделась на то, что я отказалась от ее предложения.
– Дорогая моя… Нет. Это, правда, уже не нужно. – На этот раз я стараюсь, чтобы в моем голосе не было и тени сомнения.
На лице у Кэти появляется встревоженное выражение. Так происходит всегда, когда на поверхность всплывает наше прошлое горе. Кэти пока еще не в состоянии подавлять страшные воспоминания.
– Хватит об этом, дорогая, – быстро говорю я. – Давай завершать сборы, пока мы обе не сошли от них с ума.
В этот вечер Кэти не ложится допоздна. Я так толком и не знаю, в котором часу она выключила свет в своей спальне. Но утром ее было не поднять. Наконец она встает и целый час бесцельно слоняется по дому, прежде чем одеться. Затем, как будто намереваясь довести меня до белого каления, объявляет, что потеряла свой билет. Когда наконец мы выезжаем на шоссе – я, Джош, Кэти, Бифф и авиабилет – то отстаем от графика уже на полчаса, и я несусь вперед, стиснув зубы от напряжения.
В конечном счете мы нагоняем время, напряжение спадает, и я уже в состоянии воспринимать шутки детей. В аэропорту я веду себя образцово, говорю не очень много, только необходимые в такие минуты слова. Мне очень жалко Биффа. Кэти посылает его опустить в ящик письмо, а когда он запыхавшись возвращается, лишь коротко бросает «Пока!» и одаривает его отвлеченным взглядом, которым уставшие звезды удостаивают своих несколько надоевших поклонников. Мы с Джошем получаем улыбки и мимолетные объятия.
Я машу Кэти вслед. Я рада за нее. На обратном пути у меня нет настроения говорить и я довольна, что мальчики оживленно обсуждают спортивные дела, не обращая на меня особого внимания.
У меня остается всего один день для того, чтобы собрать Джоша в школу. И вот я в панике разыскиваю его куда-то запропастившиеся школьные и спортивные принадлежности и обувь, которая вдруг оказывается тесной. Мы сидим с Джошем у его чемодана и ставим галочки в списке вещей, которые необходимо собрать. Джош делает замечания по поводу ненужных ему рубашек и кроссовок, а я удивляюсь уверенности, которая появилась в нем за это лето.
Меня все еще бросает в дрожь при мысли о том, что видел в тот вечер мальчик и как тяжело ему было молчать все это время. Утешаю себя лишь тем, что Джош, наверное, старался не вспоминать об увиденном до тех пор, пока не обнаружили тело его отца. Но позже, когда рядом с телом Гарри нашли ружье, Джош, видимо, очень испугался.
Мне было тяжело противостоять Доусону, но тяжелее всего оказалось придумать правдоподобное объяснение для сына. Я должна была не только логически оправдать в его глазах свои действия, но и сохранить веру Джоша в меня и в Гарри. Не могла же я рассказать десятилетнему мальчику о сексуальном насилии, которому подверглась его сестра! Не в силах была убедить его и в том, что допустила самоубийство Гарри на своих глазах. В конце концов я выбрала версию трагического случая, в результате которого погиб его отец. Когда Джош повзрослеет, он может обнаружить в этой версии зияющие пустоты. Так что мне нужно хорошенько подготовиться к его будущим вопросам. Но пока мои доводы его вполне устроили. Я думаю, он страстно желал услышать хоть какое-то объяснение, которое освободило бы его от ощущения вины за то, что он увидел, и от страха, что меня арестуют.
Сейчас, как и любой другой его сверстник, Джош всецело поглощен мыслями о школе, друзьях, книжках и видеоновинках, и если прошлое и волнует его, то внешне это никак не проявляется.
По дороге в интернат я чуть не задаю сыну вопрос о Ричарде. Меня подмывает спросить, как долго они переписываются и не упоминал ли тот в письмах обо мне. Но я отказываюсь от этой идеи – не хочу заставлять сына защищаться или говорить неправду.
Я возвращаюсь домой, где никого нет, если не считать пляшущего от счастья Джиффа, и сразу впадаю в уныние. Тут же звонит Молли, прекрасно изучившая все мои настроения, и обещает вскоре появиться с бутылкой вина. Но даже она не спасает меня от чувства одиночества. Я до сих пор не знаю, что буду делать в незнакомом поселке без двух своих замечательных детей. Через пару дней я, конечно, приду в себя и снова заживу своей обычной жизнью. Может быть, даже приму участие в каких-нибудь местных благотворительных мероприятиях или съезжу с Молли в театр. Но сейчас мне очень тяжело. Сижу в гостиной, тупо глядя то на стены, то на пол, которые еще требуют кое-каких доделок. Наконец заставляю себя встать и подняться наверх, чтобы хотя бы перестелить постели детей.
В спальне Кэти я не была с тех пор, как она уехала. На ее подушке лежит конверт. Сердце у меня переполняется чувством благодарности к дочери. Надо же, подумала о матери и написала отдельное письмо. Это так похоже на нее!
На конверте подпись:
«Мамочка! Не сердись на меня. Но это что-то вроде моего подарка тебе. Я все тщательно обдумала и хочу поступить именно таким образом. Я люблю тебя. Ты у меня самая хорошая.»
Я торопливо раскрываю конверт и достаю из него четыре листка – это ксерокопия письма, написанного рукой Кэти. Я пробегаю текст с замирающим сердцем и возвращаюсь к началу письма. Да, это Кэти. Она ничего не забыла. У меня перехватывает дыхание.
Потом я вдруг ощущаю страх, осознав, какому риску подвергает нас моя дочь.
– О, Кэти! – вскрикиваю я.
Стараясь сдержать дрожь в руках, я судорожно нахожу свою записную книжку. Потом бросаюсь к телефону. Смотрю на часы. Снова прочитываю письмо и опять подхожу к телефону. Я набираю номер Морланда.
Не дождавшись гудков, я бросаю трубку. Нет, телефон здесь не поможет. Сердце мое не успокоится до тех пор, пока я не найду оригинал письма Кэти и не увижу, что он уничтожен.
Улица, на которой теперь живет Морланд, находится на окраине города. Двухэтажные дома из серого кирпича тесно жмутся друг к другу. Перед каждым – крохотный палисадник без деревьев. Чувствуется, что владельцы домов пытались облагородить их внешний вид: свежепокрашенные окна, наборные двери и железные цветочницы, прикрепленные к стенам цепями. Здесь живет новый средний класс.
Машин так много, что мне приходится запарковаться на соседней улице и вернуться назад пешком. В доме Морланда голубая входная дверь, а на ней – красивое бронзовое кольцо, которое, однако, давно не чистили. Холл выдается на улицу эркером, и сквозь его незашторенные окна я вижу диван, покрытый современным обивочным материалом, простую настольную лампу и симпатичную гравюру на белой стене. Через узкую щель для почты рассмотреть ничего невозможно – с внутренней стороны двери она закрыта откидывающейся пластиной. Я иду обратно к машине, сажусь внутрь и жду. Как только начинает темнеть, проезжаю на улицу, где стоит дом Морланда, и нахожу место для парковки почти напротив.
Сейчас девять часов, а люди все еще возвращаются с работы. Молодые девушки, похожие на секретарш, и молодые люди в полосатых галстуках. Всем до сорока. В домах вспыхивают экраны телевизоров, задергиваются шторы, на фоне окон появляются тени оживленно общающихся людей с бокалами в руках.
А меня мучает страх. Мысли мечутся между оценкой стабильности работы почты и тем, как у Морланда организовано получение корреспонденции, пока он в отъезде. Может, вернулась его жена? И почтой занимается она? Не исключено, что именно жена Ричарда откроет мне дверь.
К десяти я нестерпимо хочу в туалет. Мне приходится оставить на время свой наблюдательный пост и проехать в расположенный неподалеку паб. Когда я возвращаюсь, в доме Морланда горит свет.
Я паркуюсь, иду к его дому и громко стучу. Слышу, как внутри хлопает дверь и ко мне приближаются уверенные шаги. Я чувствую, что на меня смотрят в глазок. Затем щелкает тяжелый замок, и входная дверь резко распахивается. На пороге под светом лампы стоит удивленный Морланд.
Я не даю ему сказать ни слова и выпаливаю:
– Мне нужно знать, получал ли ты письмо от Кэти.
Ричард очень загорелый, и весь его облик такой, будто он только что вернулся с отдыха. Морланд безотрывно смотрит на меня и как-то странно шевелит губами. Впечатление такое, что он не понимает моего вопроса. Наконец, словно уловив суть моих слов, оглядывается и делает неопределенный жест рукой.
– Не знаю. Я только что вернулся из поездки. – Морланд коротко улыбается мне и отступает внутрь холла. Берет в руки пачку писем, лежащих на небольшом столике, и просматривает конверты. Наконец находит нужный.
– Почему ты не зайдешь? – спрашивает Ричард.
– Нет, – торопливо отвечаю я. – Просто хотела убедиться, что письмо не пропало. И что ты пообещаешь мне уничтожить его.
– Почему?
– Так хочет Кэти.
– Вот как? Можно мне сначала прочесть его? – спрашивает Морланд, не ожидая отказа.
– Я бы тебе не советовала. Ричард хмурится.
– А Кэти? Она тоже не хочет, чтобы я прочел это письмо?
Несколько секунд я молчу, потом отрицательно качаю головой.
– Что ты имеешь в виду? – спрашивает Морланд с легкой усмешкой.
Я не отвечаю, и тогда он говорит с характерной для него твердостью:
– Ты бы лучше вошла.
– Нет. – Я уже стою на дорожке палисадника. – Вернусь через несколько минут. – С этими словами я быстро ухожу, не дав ему ничего сказать.
Я сажусь в машину и меня начинает бить дрожь – настолько напряжены нервы. Я еле-еле успокаиваюсь.
Представляю себе, как Морланд включает лампу, садится на диван и разворачивает письмо.
Я достаю из своей сумки ксерокопию письма и вновь прочитываю его.
«Дорогой Ричард, когда ты ушел, я очень расстроилась. Мама старалась не показать этого, но она тоже сильно переживала. Это нелегко, когда у твоей мамы есть друг. Потому что не хочется делить свою маму с кем бы то ни было. Конечно, эгоистично, но с этим трудно что-либо поделать. А после всего, что мы с мамой пережили, мне не хотелось, чтобы у нас появился еще кто-то. Но я должна сказать, что с тобой все было нормально. Ты был добр и честен в отношениях с нами, в особенности, с Джошем. Если я иногда и доставляла тебе неприятности, извини. Ничего плохого у меня и в мыслях не было. Просто я всегда очень переживаю за маму. Она у меня замечательная. Она для меня не только мама, но и лучший друг. Я пишу тебе потому, что…» – здесь одна строка зачеркнута – «…потому что считаю, что в Рождество ты поступил по отношению к ней неправильно. Ты не должен думать о ней плохо, потому что ничего плохого она не сделала. Сейчас уже, может быть, все равно, но я хочу, чтобы ты знал, что произошло на самом деле. Только умоляю тебя, ради меня и моей мамы, никому ничего не говори. Прошу тебя сжечь это письмо, как только ты его прочтешь.»
Кэти, моя дорогая. Такая вера в людей. После всего, что случилось…
«Должна сообщить тебе, что я подвергалась сексуальному насилию со стороны своего отчима. Мама долгое время не знала об этом, а я не могла ей сказать. Мне было так стыдно. Я думала, что сама в чем-то виновата. Что если я притворюсь, будто ничего не происходит, то все пройдет само собой. В Америке я ходила к психиатру и теперь могу об этом говорить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55