Немного успокоившись, звоню Джилл. Она сообщает мне, что Джош как раз садится за ужин. Ветчина, жареная картошка, горошек и клубника из своего сада. Он в отличном настроении.
Я прошу ее посмотреть, не подъезжают ли трое мужчин к ее дому. Она выглядывает в окно и говорит, что никого не видно. Да и кому вдруг придет в голову навестить ее? К ней уже давно не заезжали мужчины моложе шестидесяти, за исключением ее мужа, Алана, но он не в счет.
Она смеется, но замолкает, когда я говорю ей, что, по-видимому, к ней зайдут полицейские по вопросу о разрешении на ружье, которое Гарри где-то оставил, возможно, во время охоты в Шотландии. Мы никак не можем его отыскать, и до тех пор полиция вынуждена считать его украденным и вести расследование. Последнее слово я произношу с усмешкой и одновременно с усталостью в голосе, показывая, что мне эта история уже надоела.
Джилл молча меня выслушивает и вздыхает.
– И когда закончится вся эта волокита?
Положив трубку, я убеждаю себя, что, может быть, все еще обойдется. У меня появляется надежда, но все же я решаю завтра поведать историю насчет охоты в Шотландии Маргарет и Морису. И конечно же, я расскажу Кэти об исчезновении ружья прямо сейчас, пока она не услышала об этом от кого-нибудь другого.
Кэти, запыхавшись, берет трубку. Она говорит, что миссис Андерсон перехватила ее по пути на теннисный корт. Я рассказываю ей, как Джош убежал из школы.
– Дурачок! – восклицает она со смехом. – Может, мне с ним поговорить? – уже серьезнее добавляет Кэти.
– Похоже, у тебя хорошее настроение, дорогая.
– Да, я наконец-то развязалась с историей. Ну так что, может, мне повидать своего глупого братца в воскресенье и немного вправить ему мозги?
– Если бы ты смогла… Мы можем погулять после обеда. Я уверена, что со мной он не станет разговаривать. – Мне не хочется развивать тему о Джоше, но все же не сдерживаюсь: – Он говорит, что хочет в интернат.
– Да что ты!
– Может, он и прав, – спокойно отзываюсь я.
– А как же ты, мамочка?
– Ничего, я переживу. Послушай… – Наигранно беспечным голосом я рассказываю Кэти о том, как полицейские, приехав продлить разрешение на хранение оружия, обнаружили, что одно ружье пропало, и что они собираются расследовать это дело, потому что всегда серьезно относятся ко всему, что связано с оружием, а так как все соседи любят посплетничать, она может услышать об этом от кого-нибудь постороннего.
– Визит полицейских прошел нормально? – несколько настороженно спрашивает Кэти.
– Да, все прошло нормально.
Молчание.
– Мамуль, ты в порядке? – Она всегда так называет меня, когда за меня беспокоится.
– Я? У меня все отлично.
Настолько отлично, что, положив трубку, я обхватываю голову руками и сижу так, пока очередной звонок не возвращает меня к жизни. Это звонит Диана. Она жалуется, что ее замучили постоянные хлопки в водопроводе, а от водопроводчика никакого толку нет. Я понимаю, что это предлог, хотя бы разговором со мной скрасить свое одиночество. И я говорю ей то, что она хочет сейчас услышать:
– Я все равно собиралась к тебе заехать.
ГЛАВА 8
Как раз о таком жилище на будущее я и думала. Дом, который арендует Морланд, – типично саффолкский. Аккуратный и уютный, с толстыми кирпичными стенами и невысокими потолками, с окнами, выходящими в старый, несколько запущенный сад, с большим камином и тремя спальнями на втором этаже. Коттедж стоит в ряду подобных домов на краю деревни – достаточно большой для того, чтобы после отъезда отдыхающих с уик-энда жизнь здесь не замирала полностью.
Единственное, что мне здесь не очень нравится, это вид на реку. Она отсюда слишком близко. Практически между домом Морланда и берегом стоит лишь одно строение – деревенская гостиница «Мэйбуш». Отсюда, из сада, вода кажется ровной и ленивой. По ней взад и вперед порхают небольшие парусные лодки и степенно двигаются солидные яхты с высокими серебристыми матчами и белоснежными полотнищами парусов. Вроде бы красиво и умиротворенно. Но стоит мне прислушаться, как ветер доносит до меня хлопки надувающейся парусины. Я ощущаю запах морской соли, и на меня сразу обрушиваются воспоминания. И я снова испытываю страх.
Морланд появляется с подносом в руках – на нем еда и еще одна бутылка вина.
– Извините, но особых деликатесов нет.
– Что вы, все чудесно!
И действительно: вино великолепное, фрукты свежие, сыр и хлеб вкусные.
Морланд ставит поднос на столик и располагается в плетеном кресле напротив меня.
– Я думаю, что для рыбалки с Джошем лучше всего подойдет суббота. – Он вопросительно поднимает бутылку и подливает вина в мой бокал. – Около восьми утра будет прилив. Я могу подойти на лодке прямо к вашему причалу, и мы опять попробуем с Джошем половить кефаль. – Морланд пододвигает бокал ко мне. – Если, конечно, вы согласитесь на такой вариант. – Морланд улыбается своей теплой и одновременно серьезной улыбкой.
Вино темное и терпкое. Я делаю большой глоток. В саду со стороны яблони, стоящей прямо у окна, раздается трель черного дрозда.
– Ричард, вы расскажите мне все, что будет говорить Джош, ладно? Даже если это будет что-то такое, чего мне не хотелось бы слышать.
Я чувствую, что Морланда подталкивает любопытство, но он удерживает себя от дополнительных вопросов и говорит:
– Я уверен, что ничего такого в нашем разговоре не будет. – Мне хотелось бы согласиться, но я все еще ощущаю весьма неприятный словесный укол, который мне нанесла Диана. После того как мы обсудили водопроводчика и целый ряд других проблем моей свекрови (а их у нее становится все больше), мы перешли к Джошу, и я рассказала Диане о происшествии с его исчезновением. По ее реакции я поняла, что свекровь уже знает об этом эпизоде (видимо, от Энн). Наклонившись вперед в кресле с рюмкой водки в руке, Диана пристально посмотрела мне в глаза и раздельно произнесла:
– Мальчик совсем отбился от рук. Его просто необходимо отдать в интернат.
Я ничего ей не ответила. Просто не нашлась, что сказать. Несколько секунд молчала, потом продолжила обсуждение других вопросов. Но Диана на этом не успокоилась. Когда я уже пошла к двери, она бросилась за мной и схватила за руку.
– Дети должны воспитываться с другими детьми, а не сидеть под крылом у матери, – произнесла она поучающим тоном. – Уж ты мне поверь.
Я отъехала от ее дома, еле сдерживая возмущение. Почему Диана не хочет попытаться понять меня, как я стараюсь понять ее? Разве она не мучила Гарри всю жизнь? Видимо, остатки раздражения сохранялись на моем лице вплоть до того момента, когда я подъехала к дому Морланда и он вышел встретить меня. Во всяком случае, Ричард внимательно посмотрел мне в глаза, пригласил в сад, где усадил в кресло и дал в руку бокал с вином. Разговор он, видимо намеренно, начал с каких-то отвлеченных тем. Может, под воздействием вина, а, может, ровного и спокойного голоса Морланда злость во мне скоро ушла, уступив место усталости.
Наблюдая, как Ричард аккуратно режет хлеб, я задумчиво произношу:
– Все это очень странно. Ведь Джош никогда ничего от меня не утаивал. И я считала, что так будет всегда.
Рука у Морланда на секунду замирает.
– Я думаю, любому человеку нелегко выразить свои внутренние переживания. Видимо, и Джош не всегда понимает, что именно его беспокоит, – говорит он.
– Может быть, – соглашаюсь я. – Но ведь в Америке у него все было в порядке. – Я делаю еще один глоток, и явно превышаю свою обычную норму. Вино слегка ударяет мне в голову, но я не обращаю на это внимания.
Морланд кладет ломтики хлеба и куски сыра на тарелку и ставит ее передо мной. Я послушно делаю бутерброд.
– Мне кажется, он меня за что-то винит, – продолжаю я. – За то, что неправильно сделано мною.
Но я не знаю, что именно. Единственное, что приходит в голову, – это то, что в последнее время я невольно уделяла ему меньше внимания. После смерти Гарри Кэти была в таком ужасном состоянии, что я оказалась вынужденной сосредоточить силы на ней. Нет, я не забыла о нем… – Я смотрю в сад невидящим взглядом и подбираю слово. – …Просто я исходила из того, что у Джоша все более или менее нормально.
Морланд тоже делает себе бутерброд и задумчиво жует.
– Дети с возрастом всегда ставят перед своими матерями сложные проблемы. Это неотделимо от процесса взросления. Таким образом подросток постигает мысль о том, что когда-нибудь он все равно расстанется с матерью. Все дети таковы. С возрастом с ними становится все труднее. И я был таким. В тот период, когда начал ощущать в себе потребность в самостоятельности.
Я пытаюсь представить себе Морланда, который не в ладах со своей матерью.
– Мне что-то в это не верится.
С грустной улыбкой он пропускает мое замечание мимо ушей и спрашивает:
– А с вами разве такого не случалось?
– Иногда я бывала просто несносной. Но на это имелись причины. – Я делаю паузу, и не потому, что не хочу быть откровенной с Морландом. Нет, я все больше проникаюсь к нему симпатией. Просто все эти воспоминания тяжелы для меня. – Моя мать была… Как бы поточнее, сказать… сложной. С ней было трудно не только мне, но и моему отцу. Она умела поставить все с ног на голову, умела заставить нас думать, что в любых бедах или несчастьях нашей семьи виноваты прежде всего мы с отцом. Когда папе становилось невтерпеж, он уходил из дома, обычно в гольф-клуб, и допоздна не возвращался. А я… – Неожиданно у меня перехватывает горло, старые обиды не дают говорить. – В общем, с ней было нелегко.
– У вас не было братьев или сестер?
– К сожалению, нет. Может, это могло бы… – Я пожимаю плечами. – Короче, я постаралась покинуть дом как можно раньше. Поступила в художественный колледж и встретилась с первым в моей жизни интересным мужчиной. Точнее, необычным мужчиной.
– Он тоже учился живописи?
– Нет, музыке. В Королевской Академии. И играл на пианино в джазовом ансамбле, в котором участвовала и я.
– Вы участвовали в джазовом ансамбле? – Морланд присвистнул. – Вот это да! На чем же вы играли?
– Я не играла, я пела джаз.
– Пели? Джаз? – Ричард смеется в откровенном удивлении.
– Да, джазовые мелодии. Мне это очень нравилось. – Обычно я не люблю рассказывать о своей музыкальной молодости, но вино и настроение развязывают мне язык. – В ансамбле я не ощущала одиночества. В молодости я была очень застенчивой, друзей у меня почти не было. Пение придавало мне уверенность в себе.
– Понимаю, понимаю. – Морланд слегка качает головой, как бы соглашаясь со мной. – Ну и… – Он смотрит на меня с удивлением и восхищением. – Ну и что же случилось дальше?
– Дальше? Появилась Кэти. Мне пришлось бросить колледж, а Джонни, отцу, академию. Точнее, он сам захотел оставить учебу, потому что примкнул к группе протеста против апартеида и разных там несправедливостей. У них был свой небольшой джаз-банд, и он играл там на клавишных. Они все время разъезжали. Приходилось ездить и мне с Кэти. Это была трудная жизнь. Ни денег, ни перспектив на будущее. И слишком много наркотиков. – Я замолкаю. Закатное солнце освещает сад желтовато-янтарными отблесками. Уходящая на восток река становится серо-черной. Я встряхиваюсь и с деланым оживлением спрашивают Морланда: – А вы? Как было у вас?
Глаза у Ричарда светлеют, на лице появляется легкая улыбка.
– Вы имеете в виду, как у меня было с матерью? Да в целом ничего. Просто у меня не хватало духу сопротивляться. Иногда мне хотелось разозлиться, но я старался всю свою энергию направлять на спорт. Потом собирался поступать в университет, но это оказалось сложно, и я выбрал более простой путь – пошел в армию, в морскую пехоту. Я не планировал задерживаться там надолго, думал прослужить года четыре, а вышло двенадцать. В конце концов привык к армии.
– Чувство уверенности в себе и стабильность?
– Да, и это тоже, – соглашается Ричард и откусывает от своего бутерброда.
Я смотрю на него и, немного выждав, осторожно спрашиваю:
– А что еще?
Морланд медленно жует, как бы обдумывает ответ.
– Как вам сказать… Морская пехота – это очень своеобразная часть армии. Там вы можете показать, на что способны, проявить инициативу и самостоятельность. В рамках строгой системы, разумеется. Такого нет даже в воздушно-десантных войсках. В моей части мы были соединены в небольшие, человека по четыре, группы. И перед каждой ставилась отдельная конкретная задача. Группа должна была выполнять ее сообразуясь с обстановкой. Это-то меня и привлекало. Возможность принимать собственные решения, импровизировать. Если хотите, возможность самореализации. – Морланд улыбается, и в его улыбке есть что-то извиняющееся. – Пока холодная война была в разгаре, служба в армии казалась мне очень важной. У нас была цель – защита системы и страны. – Ричард делает глоток вина. – И кроме того, в морской пехоте традиционно существует атмосфера взаимной поддержки. Она распространяется и на семьи личного состава.
Я смотрю на Морланда и вдруг меня пронзает мысль. Ну, конечно! Как же я раньше не подумала об этом. Ричард и жена! Мужчина типа Морланда вряд ли не был ни разу женат к своим сорока или около того. Эта мысль мне неожиданно неприятна, я даже не понимаю, почему. Может, я просто корю себя за то, что раньше не догадалась?
Что-то внутри не дает мне удержаться от приступа любопытства. Но пока я формулирую в уме вопрос, Морланд начинает рассказывать о своем отце, и я упускаю момент для того, чтобы выяснить, был Ричард женат или нет. Я незаметно сбрасываю туфли и поджимаю под себя в кресле ноги, стремясь защититься от вечерней прохлады. Морланд рассказывает, что его отец прослужил в морской пехоте двадцать лет, а после выхода в отставку основал небольшую виноторговую фирму в Беркшире. Он активно взялся за дело, много занимался рекламой, и бизнес у него пошел.
Морланд часто взглядывает на меня, как бы ища поддержки, и по этим взглядам я понимаю, что он нечасто рассказывает о себе так подробно. И по какой-то причине именно я удостоилась такой чести.
Я обращаю внимание на руки Ричарда. Они у него очень выразительные, и он много жестикулирует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55