Гарри никогда не ставил вопрос об интернате. Когда мы поженились, Кэти исполнилось пять лет. Уже в то время у нее был трудный характер, но надо отдать Гарри должное: он сумел преодолеть естественные эмоции и относился к девочке с удивительным терпением и пониманием, чем восхищал меня. Он с самого начала понял хрупкость натуры своей дочери и ее потребность в защите.
Но все это было задолго до того, как Кэти приняла самостоятельное решение.
Я останавливаю машину в воротах.
– Я могу высадить тебя здесь и помочь донести вещи до входа в общежитие…
– Нет! – резко восклицает Кэти. – Не надо! – Она всегда легко раздражается, и хотя ненавидит этот свой недостаток, ничего не может с собой поделать.
– Хорошо, – спокойно говорю я, – тогда ты бери свои вещи и иди в общежитие. Я подожду здесь, пока ты не войдешь в здание, а потом пройду к миссис Андерсон.
– Нет! – Она почти дрожит он напряжения.
Я делаю небольшую паузу и тихо прошу:
– Может, поговорим?
Кэти отворачивается и смотрит в окно. Моя фраза чуть-чуть успокаивает ее, на что я и рассчитывала. Когда мы были в Калифорнии, я обратилась к психотерапевту с невыразительным именем Боб Блок, который оказался блестящим специалистом. Спустя некоторое время уговорила и Кэти придти к нему. Поначалу ей показалась дикой мысль изливать душу перед посторонним человеком, но потом она оттаяла, и судя по всему, сеансы Боба оказали на нее такое же благотворное влияние, как и на меня. Так вот, любимая фраза у Блока была: «Может, поговорим?»
Я чувствую, что буря позади, напряжение покидает Кэти. Она покачивает головой и смотрит на меня.
– Извини, мам.
Я беру ее за руку, некоторое время мы обе молчим. Наконец я говорю:
– У нас был длинный день…
И это правда. Обед начался и закончился с большим опозданием, поэтому, выезжая из Лондона, мы попали в обычный для пятницы затор, а еще через двадцать минут оказались в пробке, образовавшейся от тяжелой аварии на развязке возле Ипсуича. В итоге на дорогу, которая обычно занимает два с четвертью часа, мы потратили больше трех. К тому же было ужасно жарко, а Джош все время жаловался на головную боль.
Но Кэти не готова простить себя за то, что на несколько секунд потеряла контроль над собой. Она резко встряхивает головой.
– Джошу пришлось туго, – пытаюсь я помочь ей, – а Энн была на последнем издыхании.
– Энн была пьяна, – недовольно фыркает Кэти.
– Разве? – деланно изумляюсь я.
– Она выпила почти столько же, сколько и бабушка. – Кэти у нас пуританка. Она всегда обращает внимание на такого рода вещи и не переносит, если кто-то в семье выпивает лишнее. – К тому же она еще и переела. Это же надо, слопать три порции второго!
– Неужели? – воскликнула я. – Она в самом деле столько съела? Но, ты знаешь, ее можно понять: она так не любит, когда пропадает еда. – Судя по виду Кэти, она все еще напряжена, но мое последнее замечание заставляет ее слегка улыбнуться. Мы замолкаем, думая каждый о своем. Здесь, за городом, гораздо прохладнее, чем в Лондоне. Легкий ветерок шумит в кронах дубов… – Ну так что? – осторожно говорю я.
– Подвези меня к общежитию, мама. Пожалуйста. И извини.
Я быстро целую Кэти. Это максимум, на который она согласилась. Никаких объятий, никаких сцен прощания. Мы договорились об этом еще два дня назад. Но меня не оставляет страх перед предстоящим расставанием, и он усиливается по мере того, как мы приближаемся к общежитию, где живет Кэти.
Дочь легко выпархивает из машины и спешит к багажнику. Сумка тяжело плюхается на землю. Кэти подходит к моей дверце и прощается через стекло секундным взмахом руки. Потом она быстро отворачивается от меня и взваливает на плечи свою поклажу.
Я провожаю Кэти взглядом. Она неровным шагом продвигается к входу в здание общежития, пошатываясь под тяжестью сумок. В дверях оборачивается и посылает мне почти что веселую улыбку. Я тоже отвечаю ей улыбкой и беззвучно шепчу сквозь ветровое стекло: «Скоро увидимся.»
Ее улыбка является для меня хорошим знаком. Это символ ее готовности продолжать жить, бороться за успехи в школе. Кстати, именно Боб Блок посоветовал нам тщательно планировать нашу жизнь, выделять отдельные ее сегменты для работы, для развлечений, для переживаний. И Кэти приняла эти наставления. Судя по всему, она сделала для себя вывод о том, что школа предназначена для работы и для того, чтобы быть вежливой и приветливой с окружающими. А переживания и страхи она должна оставить для меня и Пеннигейта.
Как бы мне хотелось, чтобы Кэти была спокойной и беззаботной! Но это ей всегда давалось с трудом, что уж говорить о нынешних днях, когда жизнь нанесла ей такой страшный удар!
Миссис Андерсон, старшая воспитательница общежития, весьма по-деловому высказывает мне соболезнования, и я благодарна ей за то, что она проявляет свою обычную собранность и организованность. Мы обсуждаем с ней школьные дела Кэти, ведь девочке нужно догонять подруг, она пропустила немало занятий. Мы также говорим с миссис Андерсон о поездках моей дочери домой по субботам и воскресеньям. Миссис Андерсон готова отпускать ее так часто, как она пожелает, хотя полагает, что этим не следует злоупотреблять. От интерната до Пеннигейта всего пятнадцать минут пути, но ведь может получиться и так, что Кэти попадет домой тогда, когда там никого не будет. В конце концов мы приходим к согласию: при первой необходимости Кэти будет позволено позвонить мне из кабинета или служебной квартиры миссис Андерсон.
На данном этапе большего я сделать для Кэти не могу. Чтобы не зацикливаться на мыслях о дочери, я еду домой на необычно высокой скорости. Разумеется, высокой для меня. С самого начала моей водительской карьеры узкие дороги и отчаянные водители этой части Саффолка привели меня к мысли о необходимости проявлять за рулем максимальную осторожность. Правда, по непонятной причине Энн убедила себя, что я вожу машину неряшливо, поэтому она постоянно рассказывает мне истории (как ей кажется, для моей же пользы) об ужасных авариях на автодорогах. То, что я неаккуратный водитель, является составной частью общего представления Энн обо мне, как о некой беззаботной артистической натуре, которой чужд здравый смысл. Насколько же этот имидж далек от реальности! Думаю, что в основе его лежит поведение, свойственное мне в юности, когда я училась в художественном колледже и пела блюзы в студенческом ансамбле. Этот период моей молодости был весьма коротким, но почему-то врезался в память Энн настолько прочно, что она ассоциирует с ним всю мою последующую жизнь.
Наш дом стоит в самом конце полуторакилометровой аллеи, пролегающей по имению Пеннигейт. Большая часть его была распродана еще в шестидесятых. Последние несколько лужаек Гарри продал сразу же после того, как четыре года назад мы приобрели дом. Теперь нам принадлежит только сама аллея и пятнадцать акров земли вокруг дома.
Я люблю нашу аллею. Она начинается от заброшенной сторожки у ворот и ведет сквозь поля к берегу почти невидимого ручья, где дорогу окружают красивые высокие каштаны. У ручья аллея сворачивает и дальше идет параллельно его руслу. Место каштанов по ее сторонам занимают сосны и березы. Дорога имеет не очень хорошее покрытие, и ехать по ней нужно осторожно: мы не успели отремонтировать, пока дела у Гарри шли еще неплохо. Но я люблю нашу аллею такой, какая она есть. Поездки по ней позволяют мне любоваться природой и наслаждаться тишиной окружающего ландшафта.
Пока мы с Кэти и Джошем были в отъезде, лето вступило в пору разгара. Каштаны, трава, кустарники – все налилось ярким зеленым цветом. В полях зреют злаковые – пшеница, рожь и овес (честно говоря, я никогда не умела их различать). Вдалеке сквозь деревья ярко сверкают побеги рапса.
Я вспоминаю, что привыкла к жизни в сельской местности неожиданно легко для коренной горожанки. До сих пор не понимаю причин этого. Друзья утверждают, что сейчас я большая патриотка деревни, чем местные жители. Думаю, это правда. Мне сразу пришлась по душе почти семейная близость жителей небольших сельских общин. Мне понравилось печь пироги для местных празднеств и собирать деньги на местную церковь. Сама патриархальность этой жизни давала мне ощущение покоя и уверенности.
Когда десять лет назад мы с Гарри поженились, то жили в небольшом домике на окраине деревни рядом с вересковой пустошью. Я часто гуляла по этой пустоши с Кэти. И с Гарри мы тоже нередко совершали прогулки, хотя он предпочитал не вересковые поля, а тропинки, сбегавшие вдоль реки по направлению к морю. В одну из таких прогулок Гарри и показал мне Пеннигейт. Он сказал, что это один из лучших домов в округе. Конечно, не по архитектурной красоте, а по своему расположению и окружающему простору.
Теперь я вспоминаю, что когда Гарри указал на Пеннигейт, его глаза уже блестели огнем надежды: дом ему сразу понравился. Но не в характере Гарри было раскрывать свои сокровенные задумки кому бы то ни было, даже мне. По крайней мере до тех пор, пока он не был уверен в их воплощении. Гарри всегда боялся не столько самих неудач, сколько необходимости признать их перед другими. Даже я, всегда стремившаяся оказать ему максимальную поддержку во всем, не могла рассчитывать на его откровенность до конца. Поначалу это меня задевало, я старалась незаметно вызнавать его задумки, обсуждать их, но спустя короткое время поняла, что делать этого не следует. Я осознала, что Гарри чрезвычайно раним и ему органически не хватает чувства уверенности в себе, а страх потерпеть неудачу в чем бы то ни было сковывал его откровенность даже передо мной. И я научилась сдерживать свое любопытство в разговорах с Гарри, хотя подчас это давалось нелегко.
Через милю от начала дороги по обеим ее сторонам растут невысокие березки, затем следует последний поворот, и наконец в поле зрения оказываются четыре небольших коттеджа. Они и обозначают начало нашего участка. Гарри как-то пытался убедить владельца одного из коттеджей продать его с тем, чтобы поселить там нашу прислугу, но с деньгами у нас становилось все сложнее и нам так и не удалось нанять хотя бы постоянную горничную.
Сейчас три раза в неделю по утрам ко мне приходит убираться Джилл Хупер. Она живет в одном из коттеджей со своим мужем-фермером. Вот она стоит в воротах своего домика. Голубой костюм, в котором она была на панихиде, Джилл сменила на свои обычные футболку и цветастую юбку. Она энергично и весело машет мне рукой, но вдруг резко опускает ее, как будто усомнившись в уместности своего жеста в такой день. Я притормаживаю и слышу голос Джилл:
– Может быть, напоить Джоша чаем? У меня сегодня замечательный мясной пирог.
Я благодарю ее, объясняя, что Джош сейчас не голоден. И, приветственно взмахнув рукой, трогаюсь. Хорошо, что у нас есть Джилл. Она, конечно, далеко не лучшая горничная в мире, но зато очень добрая и охотно помогает мне с Джошем по первой моей просьбе.
До Пеннигейта остается метров сорок. От коттеджей его закрывают высокая стена и деревья. Со стороны въезда расположены кухня и столовая.
Перед домом стоят машины Маргарет и Чарльза, а также представительная голубая «Вольво» Леонарда, нашего семейного адвоката. Я с некоторой долей радости отмечаю, что на площадке нет «БМВ» Джека. Я ставлю свой автомобиль несколько поодаль от остальных. Выходя из машины, замечаю, что водосточная труба рядом с ванной на втором этаже дала сильную течь, и на фасаде дома образовались некрасивые потеки. Я думаю, что нужно бы вызвать жестянщика, однако понимаю, что сейчас это выше моих сил.
Если говорить честно, то при всем восторге от окружающей природы и тишины я почему-то никогда особенно не любила сам дом. До сих пор не знаю почему. Может потому, что будучи таким громадным (семь спален), он никогда не казался мне удобным. Или оттого, что я не имела права решающего голоса при его покупке. А может, и потому, что здесь мы с Гарри уже никогда не испытывали того счастья, которое познали в домике на вересковой пустоши.
Пеннигейт был построен в двадцатых годах. А тогда строили основательно. Со стороны въезда дом не производит особого впечатления: небольшие окна, грубоватые пилоны, густая тень от деревьев. Эта часть дома кажется темной и сырой в отличие от той, что выходит в сад и на реку.
Я проскальзываю в кухонную дверь и поднимаюсь по дальней лестнице в комнату Джоша. В ней никого нет, что меня не особенно удивляет. Хотя Джош и выглядел изможденным, когда мы вернулись из Лондона, но у него удивительная способность быстро восстанавливать силы. Перед нашим с Кэти отъездом в школу он уже двигался в сторону сада. Сейчас сын или прячется в одной из своих засад, или стреляет самодельными стрелами по деревьям.
Я останавливаюсь возле его стола с кучей открыток и плакатов из «Диснейлэнда», которые, видимо, будут скоро висеть на стене между наклейками с Бэтменом и фотографиями, изображающими вздымающихся из воды хвостовых плавников китов. Мы дважды были в «Диснейлэнде». Я не осознавала тогда, насколько Джош скучал по дому, с каким нетерпением хотел он вернуться к своим играм в саду и на улице. Я так много времени уделяла Кэти, что мальчику, похоже, было скучно и ему казалось, будто о нем забыли. Теперь, когда мы вернулись, я рада, что буду видеть его не только за завтраком, обедом и ужином. Иногда я нервничаю, если Джоша подолгу нет дома, но он знает, что ему не разрешается одному уходить к реке – я всегда беспокоюсь, если дети находятся возле воды. Наш участок земли простирается до самой реки и является частной собственностью, но по нему, особенно вдоль русла, протоптана не одна «дикая» тропинка, по которым ходит много незнакомых людей.
Я тихонько направляюсь по коридору в свою спальню. Наполовину распакованные сумки все еще лежат на полу. В гардеробной почему-то горит свет и видны аккуратно развешанные костюмы Гарри. Заметив, что несколько его рубашек висит не на тех вешалках, машинально перевешиваю их на место. Я внимательно осматриваю костюмы. От них предстоит избавиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55