Мы договорились, что она в любую минуту может уехать в гостиницу, но она, вроде, в порядке. Во всяком случае, судя по тому, как спокойно смотрит на меня и остальных собравшихся.
Джош ведет себя как обычно. Все такой же активный, с подвижным лицом, но одновременно сохраняющий невозмутимость.
Вот и знакомьте из Саффолка. Женщины целуют и обнимают меня, но у них встревоженные взгляды. Они спрашивают, чем могли бы мне помочь, когда я вернусь домой, и берут с меня обещание непременно позвонить им. Детям они говорят, что друзья скучают без них и с нетерпением ждут встречи. Мужчины целуют меня более сдержанно и повторяют сказанное женами: они готовы сделать для меня все, что в их силах.
Затем Молли обнимает меня так, что я чуть не задыхаюсь. Молли – моя лучшая подруга. Неугомонная, а по мнению некоторых, невыносимая, она занимается открытием приюта для малолетних правонарушителей и вовлекла меня в сбор денег на этот проект.
– О, Эллен! – вскрикивает она, и когда отступает, глаза у нее блестят и искрятся. – Боже, да ты похудела!
Я недоуменно пожимаю плечами.
– Вы вернулись?
– Да.
– Пока будешь в Англии?
– Да, конечно.
– Когда мы сможем увидеться?
– Ну, наверное, скоро.
– Скоро! – восклицает Молли, не подавая вида, что расценивает это как уклонение от встречи. – Когда? Завтра?
Я делаю неопределенный жест рукой.
– Не могу сказать точно.
Она разочарованно смотрит на меня и хрипло шепчет:
– Почему ты не позвонила перед тем как уехать?
Я качаю головой, потому что не могу сейчас это объяснять.
– Я так ждала твоего звонка. Я бы все для тебя сделала, все!
– Знаю, – отвечаю я, дотронувшись до ее руки.
Она опять сжимает меня в объятиях, попав рукавом мне в глаз, отчего я начинаю часто моргать. Я обнимаю ее более сдержанно. Я люблю и доверяю Молли больше всех остальных на свете, кроме детей, но сейчас мое душевное равновесие слишком хрупко, чтобы испытывать его таким бурным участием.
Молли неохотно отходит, поджав губы в невысказанном упреке.
Передо мной останавливается высокий мужчина лет пятидесяти. Его выправка, покрой двубортного пиджака, звон металлических набоек на каблуках, когда он щелкает ими, выдают в нем военного еще до того, как Джек представляет его как командира Гарри, полковника. Имени я, по обыкновению, не улавливаю. Впервые я встречаю человека, связанного с Гарри службой на Фолклендах. Никогда не могла понять, почему Гарри, происходивший из семьи офицера, не общался со своими однополчанами, как делает большинство людей с военным прошлым. Я считала, что жизнь Гарри слишком разошлась с их жизнью, что бизнес и политика не оставляли ему достаточного времени на воспоминания о прошлом. Но если раньше это и вызывало у меня некоторый интерес, то сейчас он исчез, к тому же сегодня не время удовлетворять свое любопытство. Я выслушиваю ритуальные слова полковника. Его немигающие глаза холодны и бесстрастны, хотя, скорее всего, он искренне сочувствует мне. Интересно, насколько хорошо он знал Гарри?
Слабый кивок, и полковник отворачивается.
Опять люди из Саффолка. Местный строитель, большую часть прошлого года реставрировавший Пеннигейт. Джилл Хупер, которая убирается в доме и присматривает за Джошем, когда я в отъезде. И наконец, Морис, наш садовник. Я благодарю их за то, что они приехали сюда издалека.
Я здороваюсь с каким-то человеком с баками на грубоватом обветренном лице. Он вынужден представиться сам, так как Джек ненадолго отвлекся. Он говорит что-то невнятное, у него саффолкский акцент. Через некоторое время я понимаю, что этот человек работает в береговой охране и что именно он руководил поисками Гарри. Чтобы компенсировать мою замедленную реакцию, я высказываю ему самую искреннюю признательность. Благодарю его за то, что он пришел, за то, что организовал, с моей точки зрения, очень тщательные поиски, за то, что сделал все, что мог. Качая головой, мужчина отказывается принять мою благодарность. Похоже, он считает эти поиски профессиональной неудачей, позорным пятном на своей карьере. Ни яхта, ни тело не найдены. Я заверяю, что нисколько не виню его и что никто другой ничего больше сделать не смог бы. Он нехотя пожимает плечами. Несколько секунд мы молча топчемся на месте, затем я еще раз пожимаю ему руку. Благодарный, что его отпускают, мужчина быстро исчезает.
Люди продолжают подходить. Я и не знала, что у нас с Гарри столько знакомых. Мне уже трудно запомнить, что и кому я только что говорила. По опыту нескольких месяцев в качестве супруги кандидата в члены парламента я решительно улыбаюсь и благодарю людей по несколько раз.
Поток лиц и протянутых рук, наконец, начинает истощаться. Как раз вовремя. При сильных переживаниях у меня обычно ослабевают ноги, мышцы как будто наливаются свинцом. В Калифорнии мы с Кэти прошли курс, помогающий научиться преодолевать стрессовые ситуации. Вспомнив наши занятия, я выравниваю дыхание, расслабляю плечи и изо всех сил пытаюсь успокоиться.
Топтавшийся поблизости Джон Бэрроу, функционер местного отделения консервативной партии, наконец подходит ко мне. У него, как обычно, грустное выражение лица, придающее ему вид безумно уставшего человека. Я думаю, что ему никогда не нравился сам Гарри, а тем более Гарри как кандидат в члены парламента. Мой муж прекрасно знал, что после его неудачи на выборах в 1987 году Бэрроу тайно пытался вытеснить его с политической сцены. Бэрроу считал, что в этом округе консерватор вполне мог выиграть и обвинил Гарри в потере места в парламенте. Даже когда четыре года спустя место освободилось (прошедший от либералов священник умер от сердечного приступа) и Гарри победил на дополнительных выборах с небольшим преимуществом, Бэрроу не ликовал. Гарри, который всегда был одержим желанием знать, что о нем говорят окружающие, услышал от кого-то, что Бэрроу сомневался в его способности удержаться в парламенте на приближавшихся всеобщих выборах. Бэрроу объяснил победу Гарри на дополнительных выборах его недолгой популярностью, завоеванной после организации благотворительного концерта в помощь румынским сиротам. Это мероприятие прошло на ура, так как Гарри уговорил принять в нем участие две популярные рок-группы и киноактрису – обладательницу Оскара. Однако сам он в газетах по этому поводу не мелькал, и я не думаю, что это сыграло настолько большую роль в его победе, как считал Бэрроу.
Сомнения Бэрроу насчет перспектив Гарри были обоснованны. На выборах 1992 года, проходивших всего через пять месяцев после победы Гарри, избиратели, протестуя против государственной политики, проголосовали и против него.
Бэрроу пожимает мне руку и говорит, дескать, служба была прекрасно организована, что ему приятно видеть так много собравшихся, особенно если учесть, что панихида проходила в Лондоне.
Мне бы тоже хотелось, чтобы служба состоялась поближе к дому, в Вудбридже или Ипсуиче, но Энн и слышать об этом не хотела. Члены парламента и министры ни за что на свете не поехали бы так далеко от Вестминстера. К тому же, мне кажется, проведение службы именно в Лондоне имеет для Гарри особый смысл.
– Я думаю, вы уже знаете, что мы подбираем нового кандидата. У нас и список подготовлен, – доверительным тоном сообщает Бэрроу. При этом внимательно смотрит на меня и я понимаю, что его интересует моя реакция. Он добавляет: – Мы выдержали необходимую паузу, прошло уже достаточно времени… Что поделаешь, начатое дело нужно продолжать. Это нормально.
А для кого это может быть ненормальным? Для меня? Он что, думал, меня это оскорбит? И мне хотелось бы, чтобы это место навсегда осталось вакантным?
– Конечно же, вы должны продолжать. Я уверена, что Гар… – Странно, мне до сих пор неловко произносить его имя в разговоре с малознакомыми людьми, – Гарри одобрил бы ваше решение. У вас есть многообещающие кандидатуры?
– Я думаю, да. – Судя по искорке в глазах, у него уже есть сильный кандидат.
Кэти дергает меня за руку. Она собралась уходить. И терпение Джоша, уже несколько минут тихонько, но настойчиво пинавшего мою ногу, видимо, достигло возможных для девятилетнего ребенка пределов. Маргарет, проработавшая секретарем Гарри почти десять лет и в совершенстве освоившая искусство вмешаться в нужный момент, понимает меня без слов и подходит, чтобы забрать детей.
Не глядя мне в глаза, Кэти произносит: «Увидимся, мам», – и шагает в сторону, держа Джоша за руку. Когда они исчезают, я чувствую внезапную острую боль. Что бы вы ни делали для своих детей, сколько бы любви и поддержки им ни давали, вы все равно не в состоянии оградить их от всех жизненных трудностей. Со многими им предстоит справляться самим.
– Окончательный выбор будет сделан не раньше конца месяца, – говорит Бэрроу. – Может, вы могли бы прийти познакомиться с новым кандидатом? Было бы здорово, если бы вы, так сказать, благословили его, передали эстафету. Многим бы это понравилось.
Я представляю себе толпу людей, фотокорреспондентов, болтовню приглашенных и внутренне содрогаюсь, но не знаю, как поприличнее отказаться.
– Мне трудно пока сказать…
– А вы не торопитесь с решением.
– Не знаю точно. Я…
– Ни слова больше. – Бэрроу изображает улыбку и она сразу смягчает его грубое лицо. Как бы он ни отзывался о способностях Гарри, ко мне всегда был добр. – Мы поговорим об этом позже. – Он отходит, затем останавливается, словно раздумывая, стоит ли мне говорить. – Может быть, вам будет интересно: я хочу, чтобы кандидатом был Кроули.
– Кроули? – Я в замешательстве. Это фамилия Джека. Я переспрашиваю: – Кроули?
– Да, он, – подтверждает Бэрроу.
И вдруг я понимаю, что было причиной возбужденно-приподнятого состояния Джека. Перед ним награда, и не меньшая, чем деньги или женщины. Джек занял место Гарри.
Он стоит на другом конце крыльца с какими-то людьми. Руки на груди скрещены. Четкие черты лица выражают сосредоточенность. Джек быстро и возбужденно говорит, бурно жестикулируя.
Пришел его час.
Вхождение в политику для него закономерно. Броская внешность, ореол успеха в бизнесе, убедительная и приятная манера говорить – просто идеальный кандидат. Да еще поддержка Бэрроу. Джек обязательно своего добьется.
– Вы ведь уже знали об этом? – нерешительно спрашивает Бэрроу. По выражению его лица я понимаю, что кто-то, может быть, сам Джек, должен был поставить меня в известность.
Я стараюсь смягчить ситуацию.
– Пока до меня что-нибудь дойдет… – Всем своим видом хочу показать, что мне все равно, говорили мне об этом или нет. И на самом деле это так. Политическая карьера Гарри была для меня важна лишь постольку, поскольку она была важна для него. Теперь его нет и кандидатура на место в парламенте меня не волнует. Все, что я чувствую, это облегчение: мне больше не нужно соответствовать стандартам супруги политика. Похоже, те дни, когда я добросовестно зубрила историю родного края, издания по социологии и носила соответствующую положению мужа одежду, остались в далеком прошлом.
Бэрроу, видимо, считает, что мое безразличие – это своего рода одобрение кандидатуры Джека. По крайней мере, выглядит довольным. Но если он думает, что мое мнение имеет хоть какое-нибудь значение, то ошибается.
Видя, что еще немало людей ждут очереди побеседовать со мной, Бэрроу отодвигается, уступая место молодому человеку, которого я сразу узнаю, но не могу вспомнить, откуда он. Озадаченное выражение лица, наверное, выдает меня, так как молодой человек поспешно представляется Тимом Шварцем. Теперь я вспоминаю. Он – директор благотворительного фонда помощи румынским сиротам, которому была перечислена прибыль от организованного Гарри концерта. Я видела его однажды на благотворительном приеме, а затем – уже в толпе на самом концерте. С виду он очень серьезный и достаточно жесткий человек с маленькими внимательными круглыми глазами, словно у зверька. На лице гримаса постоянного раздражения. Мне кажется, он очень способный. Я извиняюсь перед ним за провал в памяти.
Шварц изображает понимание и останавливает на мне свой странный взгляд.
– Миссис Ричмонд, мне весьма неудобно вас беспокоить, но получили ли вы мое письмо?
– Понимаете, я только что вернулась из Америки. У меня пока ни до чего не дошли руки. Я скоро займусь почтой. На следующей неделе.
По его глазам видно, что он уже обдумывает следующий вопрос.
– Вы знаете, в воскресенье я буду недалеко от вашего дома. Может быть, вы позволите мне зайти к вам на полчаса?
Я рассеянно улыбаюсь, соображая, как бы от него избавиться. Мы прилетели из Америки всего два дня назад, и выходные кажутся мне желанным раем. Можно будет хоть немного передохнуть.
– Боюсь, что в воскресенье это невозможно, – говорю я.
– Всего полчаса, – повторяет Шварц, изобразив неубедительную улыбку, тут же исчезнувшую, и с нетерпением добавляет: – Это срочное дело. Связано со счетами фонда. Мы не можем продолжать дела, пока с ними не все улажено… – Он запинается, как будто ему трудно объяснить, а мне – понять все это.
– Если это касается концерта, то не уверена, что смогу помочь вам, поскольку я почти не занималась его организацией.
– Вероятно, вы правы, но я уже несколько раз пытался поговорить с советниками вашего супруга и… – Он разводит руками, показывая бесполезность этой затеи. – Послушайте, может быть, в понедельник будет удобнее?
– С какими советниками мужа вы говорили?
– С юрисконсультом Леонардом Брейтуэйтом и бухгалтером по фамилии Гиллеспи.
– И они не смогли быть вам полезными?
– Сказали, что не могут.
– Ну что же, тогда…
– Понимаете, вы – единственная, кто может помочь.
Этот аргумент для моей уставшей головы оказывается слишком сильным.
– Ну что, значит, в понедельник? – повторяет он.
– Понедельник? – растягивая слово переспрашиваю я. – Не уверена. У меня так много дел…
– Я был бы весьма вам признателен. Это действительно очень важно.
Я чувствую, что мне не удастся от него отделаться.
– Хорошо, – усталым голосом говорю я и понимаю, что мы договорились о встрече и что мне придется уделить ему время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55