Выбор супер, цена супер
– неожиданно для себя громко восклицаю я. – Знал, как запустить двигатель «Минервы» и как управляться со скоростной плоскодонкой? – И добавляю со смехом: – Что-то мне не верится.
Морланд тоже коротко улыбается.
– Ну, судовые двигатели и моторы для Аткинса не проблема. Сам он из семьи рыбаков. Река… Это да. Эту реку он, конечно, не знал.
Я в изумлении смотрю на Ричарда.
– Вы что, проводили сбор данных о нем?
– Да. Я наводил кое-какие справки.
– А Доусон?
– Думаю, он тоже предпринимал определенные розыскные действия.
Перед моими глазами встает картина: Аткинс арестован за преступление, которого не совершал.
– Но вы же не думаете, будто в этом что-то есть? – спрашиваю я и повторяю почти просительно: – Не думаете?
– Я полагаю… – Морланд внимательно смотрит на меня. – Я полагаю, что это Аткинс совершил убийство.
Я вздыхаю с облегчением.
– И вы сказали об этом Доусону?
– Да, я обратил его внимание на две существенные детали. – Десантник никогда не прибегнул бы к помощи ружья. Зачем? Много шума, случайные свидетели. Он же натренирован на бесшумное убийство. Его основное оружие в ближнем бою – нож. И еще. Почему его никто нигде не видел? Ну хотя бы на обратном пути, когда он возвращался после того, как высадился на берегу?
– На обратном пути? – эхом повторяю я.
– Ну да. Высадившись на берегу, он же должен был добраться до какого-то транспортного средства, чтобы уехать из этого района. Доусон об этом не подумал.
– Не подумал, – автоматически повторяю я. Мои мысли сейчас далеко.
– И потом, вы правильно говорите. Зачем было затоплять яхту? – добавляет Морланд.
Я с трудом возвращаюсь к реальности.
– Так Доусон понимает все это?
– Видите ли, Эллен, дело в том, что Аткинс направил это письмо не в первый раз. Маргарет сказала и мне, и Доусону, что подобного рода злобные письма приходили и раньше.
– Раньше?! – в изумлении восклицаю я. – Почему же Маргарет… – И тут же я понимающе поднимаю руку. – Ясно, она не хотела меня расстраивать.
Морланд дипломатично молчит.
– Сколько их было всего, этих писем? – спрашиваю я.
– Маргарет говорит, что, по меньшей мере, три.
«И она рассказала тебе об этом», – думаю я. А собственно, почему бы и нет?
– И все от одного и того же лица?
– Подписи не было. Но автор один и тот же. От кофе мне становится жарко. Потолок давит.
Я откидываюсь на спинку кресла и яростно тру веки кончиками пальцев.
– Боже!
Я слышу, что Морланд встает, подходит к моему креслу и садится в ногах на корточки.
– Эллен, успокойтесь…
– Но это же ужасно! Я думала, что мы уже знаем, что причина гибели Гарри – самоубийство. И вот все по новой…
– Эллен, извините, здесь есть и моя вина.
– Да, да, есть!
Ричард глубоко вздыхает.
– Но, поверьте, я никогда не хотел причинить вам хоть малейшее зло.
– Я понимаю… Хорошо, скажите мне вот что…
Морланд придвигается к моему креслу, ставит локоть на подлокотник и опирается щекой на костяшки пальцев. Он смотрит на меня обычным для него взглядом, в котором я нахожу поддержку, симпатию и интерес. Под этим взглядом я готова открыться и довериться ему полностью. И чувствую уверенность, что он меня не предаст.
– Скажите мне вот что… – Я заглядываю ему прямо в глаза. – Зачем вам все эти хлопоты? Все эти заботы обо мне и моих делах?
Ричард молчит. Выражение его лица становится сосредоточенным.
– Не подумайте, что я не испытываю благодарности. Хотя благодарность, может, и не совсем подходящее слово. Я ценю это. Но ведь Гарри не был вашим близким другом. Даже приятелем. Что касается той ссуды… В конце концов это не Бог весть какие деньги. Так почему тогда?
Морланд долго не отвечает. Он опускает глаза вниз, а когда вновь поднимает, я вижу в них незнакомый мне свет.
– В какой-то степени – из благодарности к Гарри… Во всяком случае, сначала. Частично – из профессионального интереса. Мне хотелось доказать, что я смогу найти яхту. Наивно полагая, будто таким образом помогу вам в финансовых проблемах. – Ричард снова смотрит вниз, и я ощущаю, что он нервничает. Неожиданно я понимаю, о чем идет речь, и меня тоже пронзает нервная дрожь. – Но потом… Потом основной причиной моих действий стала забота о ваших, Эллен, интересах. И интересах ваших детей. – Взгляд Ричарда упирается мне в лицо, и я читаю в нем все, что боюсь и, в то же время, хочу прочесть. Я чувствую, что между нами происходит нечто важное. На ум приходит вопрос и я его задаю:
– Забота?
– Мне хотелось бы, чтобы у вас все было хорошо. – Ему тоже нелегко даются новые для нас слова.
Понимая, что этот момент может не повториться, и просто не зная, что сказать, я протягиваю руку, чтобы дотронуться до его руки. Мне кажется, проходит вечность, и все это время я ощущаю на себе взгляд Морланда. Сердце у меня бьется так сильно, что готово выпрыгнуть из груди. Наконец дотянувшись до его руки, я легко касаюсь ее кончиками пальцев. Ричард сжимает мою руку и подносит к своей щеке.
– Я хотел, чтобы все было хорошо, Эллен.
– Я знаю.
– Я хотел избавить вас от всего этого кошмара.
– Я знаю.
Он целует мою руку. А его глаза, наполненные светом, безотрывно смотрят на меня. Пространство между нами словно раскалено. Голова гудит от ощущения свободы. Раньше любовь для меня была обдуманным шагом, сплавом чувства и мыслей о будущем. Теперь намного проще. Теперь она отделена от будущего. И никакие сомнения уже не мучают.
Неожиданно во мне возникает сильное желание. Я хочу Ричарда. Я хочу, чтобы он защитил меня от пустоты и утопил мою боль.
Я делаю движение первой. Придвигаюсь к нему и крепко обнимаю одной рукой, как обнимают человека, которого не хотят потерять.
Мы наслаждаемся поцелуем. Наши языки переплетаются. Я медленно сползаю с кресла, и вот уже мы стоим на коленях, прижавшись друг к другу.
Через некоторое время он слегка отстраняется от меня. Я тянусь к нему губами. Ричард мягко берет меня за подбородок.
– Эллен, Эллен… Подожди, я должен объяснить…
– Ничего не надо объяснять.
– У меня непростая ситуация.
Я отрицательно качаю головой и продолжаю искать его губы.
– Триция и я собираемся разойтись. Фактически мы уже расстались…
– Это неважно, – смеюсь я и касаюсь пальцами его губ.
– Я не хотел бы, чтобы ты…
– А я и не буду.
– Но ты же не знаешь, что я хочу сказать, – смеется Ричард.
– Знаю.
Больше я не даю ему говорить и припадаю к губам Ричарда. Я опускаю руки на его мускулистые ягодицы, затем делаю то, что еще недавно поразило бы меня: сама закрываю нам все пути к отступлению. Я медленно встаю, и Ричард встает вместе со мной. Затем кладу его руки себе на плечи и откровенно прижимаюсь к нему всем телом.
Такая я стала бесстыдная.
Мы раздеваемся при свете. У Ричарда красивое тело – мускулистое и стройное. В самый последний момент перед нашей близостью он почти грубо сжимает мое лицо руками и говорит:
– Эллен, я никогда не хотел тебе зла.
Позже, когда разгоряченные мы лежим, тесно прижавшись друг к другу, он снова заговаривает о будущем, но я перевожу разговор на другое.
И только в предрассветных сумерках, когда Ричард выходит проводить меня к машине и мы стоим, оттягивая момент расставания поцелуями, ему удается перебить меня и вернуться к тому, что он, видимо, хотел сказать:
– Я постараюсь поговорить с Доусоном, – серьезным тоном произносит он. – Но, думаю, что уже слишком поздно. Мне кажется, он серьезно уцепился за версию убийства и поставил перед собой задачу найти злодея.
ГЛАВА 16
– Они хотят нас видеть в час тридцать, – как бы жалуясь сообщает Леонард на другом конце провода. – Приглашение весьма неожиданное. Я сказал им, что нам неудобно. Очень невежливый молодой полицейский, этот Фишер. Может, нам следует отказаться? Я склоняюсь к тому, чтобы отказаться. – В тоне Леонарда сквозит редкое для него раздражение.
Я подозреваю, что отказаться от этого приглашения не так уж и легко, и говорю Леонарду, что предпринимать такие попытки не стоит. Затем спрашиваю, не подхватит ли он меня на своей машине, хотя это и займет у него лишних сорок минут. Я чувствую (хотя и не объясняю Леонарду), что сегодня не смогу сама вести машину.
Полушутливо сообщаю Кэти о вызове в полицию. Говорю, что меня приглашают на допрос, и если, дескать, не вернусь домой к полуночи, пусть приедет в участок и внесет за меня залог. Но мой шутливый тон, похоже, не способен обмануть Кэти. Она, видимо, чувствует, что я перепугана. Предлагает мне помочь с выбором одежды. Я надеваю свободный жакет и тонкие брюки. Кэти причесывает меня и сует в руку помаду и тушь для ресниц. Стоит рядом и смотрит, как я подмазываю губы и глаза. Потом спускается вместе со мной на кухню и заставляет меня проглотить стакан апельсинового сока и съесть тост.
Кэти, моя защитница! Сквозь охватившее меня напряжение я понимаю, что все это время отводила ей только роль пострадавшей стороны. И, стараясь защитить дочь, обостряла в ней чувство полного бессилия. А она не хочет находиться в роли жертвы.
На пороге дома дочь крепко целует меня и шутливо поводит пальцем перед моим носом:
– Не давай себя в обиду!
По дороге в Ипсуич я почти не прислушиваюсь к мерному журчанию речи Леонарда. Что-то об оформлении завещания, цене на дом, о документах, которые он готовит мне на подпись.
В полицейском участке многолюдно. За стойкой дежурной части сидят три офицера: заполняют какие-то документы, беседуют с посетителями. Пока Леонард пытается привлечь их внимание к нам, я сажусь на скамейку между небритым мужчиной в засаленных брюках и негритянкой с грустным и обреченным выражением лица: дескать, все мы проведем в этом заведении долгие часы. Когда Леонарду все же удается пробиться к одному из полицейских, тот говорит с кем-то по телефону и просит нас подождать. Если в этой части здания и имеются кондиционеры, то работают они не самым лучшим образом. В воздухе висит застарелый запах дешевой еды и непромытых тел. Леонард вышагивает взад и вперед вдоль стойки, время от времени останавливаясь и спрашивая, сколько еще нас будут заставлять ждать. Поровнявшись со мной, он возмущенно шепчет:
– Какая наглость! Как могут они так поступать с вами в вашем положении!
«В моем положении». Вот именно. Это как раз и означает, что оно существенно изменилось.
Наконец около двух часов появляется Фишер и длинными сумрачными коридорами приводит нас в ту самую холодную комнату, где я уже была раньше. Доусон тяжело встает и выходит из-за стола, чтобы пожать мне руку. Лицо у него одутловатое и усталое. Он бросает мне короткую улыбку.
Пока мы ждем чай, царит молчание. И когда Доусон сморкается в платок, звук этот гулко отдается от стен комнаты.
В отличие от прошлого раза женщина в полицейской форме, которая принесла нам поднос с пластиковыми стаканчиками, не уходит, а устраивается на стуле возле двери. Я обращаю внимание на то, что сегодня, помимо Фишера, в комнате присутствует еще один молодой полицейский, сидящий на табурете у стены.
После того, как мы с Леонардом усаживаемся, Доусон поворачивается ко мне, включает магнитофон и произносит обычные вступительные фразы. Нос у него заложен, и голос от этого глухой и болезненный. Назвав место, время и участников процедуры, инспектор неожиданно вздергивает подбородок и, смотря мне прямо в глаза, произносит:
– Миссис Ричмонд, я должен уведомить вас, что с сегодняшнего дня мы возбуждаем уголовное дело по факту смерти вашего мужа. Расследование по нему ведется как по делу об убийстве.
Я вижу, как Леонард вскидывает голову и делает протестующий жест рукой.
– Здесь какая-то ошибка!
Не думаю, что в данном случае это подходящая реплика. Может быть, Леонард блестящий специалист при составлении завещаний, но в этой ситуации он явно делает что-то не то.
Проигнорировав восклицание Леонарда, Доусон вновь переводит взгляд на меня.
– Я понимаю, миссис Ричмонд, что для вас это неожиданность. Если вы хотите, мы можем на некоторое время прервать нашу беседу.
Я понимаю, что от меня ждут какой-то реакции. В горле першит, в желудке похолодело. В изумлении я произношу громким шепотом:
– Я не могу… Я не понимаю… Кто? Почему?
– На эти вопросы нам и предстоит ответить.
– Но у вас уже есть какие-то соображения?
– Расследование находится на начальной стадии. Пока ничего определенного сказать нельзя.
– Но вы уверены..? – восклицаю я. – Уверены, что кто-то..?
– Да, у нас есть основания для того, чтобы сделать такое предположение.
Несколько раз я произношу одно слово: «Боже!»
– Может, вы хотите, чтобы мы прервались на несколько минут? – повторяет Доусон свое предложение.
Видя, что от Леонарда мне помощи сейчас не дождаться, я отрицательно качаю головой. Вдруг лицо Доусона болезненно морщится и он едва успевает отвернуться в сторону, чтобы громко чихнуть в торопливо подставленный платок.
Неожиданно для меня самой из моих глаз скатываются две крупные слезы и звонко шлепаются на руки. Я быстро вытираю глаза тыльной стороной ладони.
Занятый своим носом, Доусон, кажется, не замечает этого. Он комкает платок и говорит:
– Я думаю, вы понимаете, миссис Ричмонд, что при сложившихся обстоятельствах мы обязаны проводить расследование весьма интенсивно. Нам придется вновь вернуться ко всем обсуждавшимся ранее вопросам, но уже максимально подробно.
Я молча киваю.
– Могли бы мы начать с двух моментов? – полуспрашивает, полуутверждает Доусон. Теперь его слова звучат как слова полицейского. – В тот день, когда вы помогали своему мужу подготовиться к плаванию, то есть в пятницу двадцать шестого марта, видели ли вы ружье, которое могло принадлежать мистеру Ричмонду?
Вопрос гулко отдается у меня в голове. Почему он снова спрашивает меня об этом? Неужели что-то знает? Я судорожно обдумываю ответ.
– Нет. Я не видела ружья.
– Ни в машине, ни на яхте?
– Я не была на яхте в тот день, – замечаю я.
Доусон принимает замечание легким наклоном головы.
– А возле яхты?
– Нет.
– Значит, вы нигде ружья не видели? – Инспектор задумчиво поглаживает свой нос.
– Нет, – повторяю я с некоторым трудом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Морланд тоже коротко улыбается.
– Ну, судовые двигатели и моторы для Аткинса не проблема. Сам он из семьи рыбаков. Река… Это да. Эту реку он, конечно, не знал.
Я в изумлении смотрю на Ричарда.
– Вы что, проводили сбор данных о нем?
– Да. Я наводил кое-какие справки.
– А Доусон?
– Думаю, он тоже предпринимал определенные розыскные действия.
Перед моими глазами встает картина: Аткинс арестован за преступление, которого не совершал.
– Но вы же не думаете, будто в этом что-то есть? – спрашиваю я и повторяю почти просительно: – Не думаете?
– Я полагаю… – Морланд внимательно смотрит на меня. – Я полагаю, что это Аткинс совершил убийство.
Я вздыхаю с облегчением.
– И вы сказали об этом Доусону?
– Да, я обратил его внимание на две существенные детали. – Десантник никогда не прибегнул бы к помощи ружья. Зачем? Много шума, случайные свидетели. Он же натренирован на бесшумное убийство. Его основное оружие в ближнем бою – нож. И еще. Почему его никто нигде не видел? Ну хотя бы на обратном пути, когда он возвращался после того, как высадился на берегу?
– На обратном пути? – эхом повторяю я.
– Ну да. Высадившись на берегу, он же должен был добраться до какого-то транспортного средства, чтобы уехать из этого района. Доусон об этом не подумал.
– Не подумал, – автоматически повторяю я. Мои мысли сейчас далеко.
– И потом, вы правильно говорите. Зачем было затоплять яхту? – добавляет Морланд.
Я с трудом возвращаюсь к реальности.
– Так Доусон понимает все это?
– Видите ли, Эллен, дело в том, что Аткинс направил это письмо не в первый раз. Маргарет сказала и мне, и Доусону, что подобного рода злобные письма приходили и раньше.
– Раньше?! – в изумлении восклицаю я. – Почему же Маргарет… – И тут же я понимающе поднимаю руку. – Ясно, она не хотела меня расстраивать.
Морланд дипломатично молчит.
– Сколько их было всего, этих писем? – спрашиваю я.
– Маргарет говорит, что, по меньшей мере, три.
«И она рассказала тебе об этом», – думаю я. А собственно, почему бы и нет?
– И все от одного и того же лица?
– Подписи не было. Но автор один и тот же. От кофе мне становится жарко. Потолок давит.
Я откидываюсь на спинку кресла и яростно тру веки кончиками пальцев.
– Боже!
Я слышу, что Морланд встает, подходит к моему креслу и садится в ногах на корточки.
– Эллен, успокойтесь…
– Но это же ужасно! Я думала, что мы уже знаем, что причина гибели Гарри – самоубийство. И вот все по новой…
– Эллен, извините, здесь есть и моя вина.
– Да, да, есть!
Ричард глубоко вздыхает.
– Но, поверьте, я никогда не хотел причинить вам хоть малейшее зло.
– Я понимаю… Хорошо, скажите мне вот что…
Морланд придвигается к моему креслу, ставит локоть на подлокотник и опирается щекой на костяшки пальцев. Он смотрит на меня обычным для него взглядом, в котором я нахожу поддержку, симпатию и интерес. Под этим взглядом я готова открыться и довериться ему полностью. И чувствую уверенность, что он меня не предаст.
– Скажите мне вот что… – Я заглядываю ему прямо в глаза. – Зачем вам все эти хлопоты? Все эти заботы обо мне и моих делах?
Ричард молчит. Выражение его лица становится сосредоточенным.
– Не подумайте, что я не испытываю благодарности. Хотя благодарность, может, и не совсем подходящее слово. Я ценю это. Но ведь Гарри не был вашим близким другом. Даже приятелем. Что касается той ссуды… В конце концов это не Бог весть какие деньги. Так почему тогда?
Морланд долго не отвечает. Он опускает глаза вниз, а когда вновь поднимает, я вижу в них незнакомый мне свет.
– В какой-то степени – из благодарности к Гарри… Во всяком случае, сначала. Частично – из профессионального интереса. Мне хотелось доказать, что я смогу найти яхту. Наивно полагая, будто таким образом помогу вам в финансовых проблемах. – Ричард снова смотрит вниз, и я ощущаю, что он нервничает. Неожиданно я понимаю, о чем идет речь, и меня тоже пронзает нервная дрожь. – Но потом… Потом основной причиной моих действий стала забота о ваших, Эллен, интересах. И интересах ваших детей. – Взгляд Ричарда упирается мне в лицо, и я читаю в нем все, что боюсь и, в то же время, хочу прочесть. Я чувствую, что между нами происходит нечто важное. На ум приходит вопрос и я его задаю:
– Забота?
– Мне хотелось бы, чтобы у вас все было хорошо. – Ему тоже нелегко даются новые для нас слова.
Понимая, что этот момент может не повториться, и просто не зная, что сказать, я протягиваю руку, чтобы дотронуться до его руки. Мне кажется, проходит вечность, и все это время я ощущаю на себе взгляд Морланда. Сердце у меня бьется так сильно, что готово выпрыгнуть из груди. Наконец дотянувшись до его руки, я легко касаюсь ее кончиками пальцев. Ричард сжимает мою руку и подносит к своей щеке.
– Я хотел, чтобы все было хорошо, Эллен.
– Я знаю.
– Я хотел избавить вас от всего этого кошмара.
– Я знаю.
Он целует мою руку. А его глаза, наполненные светом, безотрывно смотрят на меня. Пространство между нами словно раскалено. Голова гудит от ощущения свободы. Раньше любовь для меня была обдуманным шагом, сплавом чувства и мыслей о будущем. Теперь намного проще. Теперь она отделена от будущего. И никакие сомнения уже не мучают.
Неожиданно во мне возникает сильное желание. Я хочу Ричарда. Я хочу, чтобы он защитил меня от пустоты и утопил мою боль.
Я делаю движение первой. Придвигаюсь к нему и крепко обнимаю одной рукой, как обнимают человека, которого не хотят потерять.
Мы наслаждаемся поцелуем. Наши языки переплетаются. Я медленно сползаю с кресла, и вот уже мы стоим на коленях, прижавшись друг к другу.
Через некоторое время он слегка отстраняется от меня. Я тянусь к нему губами. Ричард мягко берет меня за подбородок.
– Эллен, Эллен… Подожди, я должен объяснить…
– Ничего не надо объяснять.
– У меня непростая ситуация.
Я отрицательно качаю головой и продолжаю искать его губы.
– Триция и я собираемся разойтись. Фактически мы уже расстались…
– Это неважно, – смеюсь я и касаюсь пальцами его губ.
– Я не хотел бы, чтобы ты…
– А я и не буду.
– Но ты же не знаешь, что я хочу сказать, – смеется Ричард.
– Знаю.
Больше я не даю ему говорить и припадаю к губам Ричарда. Я опускаю руки на его мускулистые ягодицы, затем делаю то, что еще недавно поразило бы меня: сама закрываю нам все пути к отступлению. Я медленно встаю, и Ричард встает вместе со мной. Затем кладу его руки себе на плечи и откровенно прижимаюсь к нему всем телом.
Такая я стала бесстыдная.
Мы раздеваемся при свете. У Ричарда красивое тело – мускулистое и стройное. В самый последний момент перед нашей близостью он почти грубо сжимает мое лицо руками и говорит:
– Эллен, я никогда не хотел тебе зла.
Позже, когда разгоряченные мы лежим, тесно прижавшись друг к другу, он снова заговаривает о будущем, но я перевожу разговор на другое.
И только в предрассветных сумерках, когда Ричард выходит проводить меня к машине и мы стоим, оттягивая момент расставания поцелуями, ему удается перебить меня и вернуться к тому, что он, видимо, хотел сказать:
– Я постараюсь поговорить с Доусоном, – серьезным тоном произносит он. – Но, думаю, что уже слишком поздно. Мне кажется, он серьезно уцепился за версию убийства и поставил перед собой задачу найти злодея.
ГЛАВА 16
– Они хотят нас видеть в час тридцать, – как бы жалуясь сообщает Леонард на другом конце провода. – Приглашение весьма неожиданное. Я сказал им, что нам неудобно. Очень невежливый молодой полицейский, этот Фишер. Может, нам следует отказаться? Я склоняюсь к тому, чтобы отказаться. – В тоне Леонарда сквозит редкое для него раздражение.
Я подозреваю, что отказаться от этого приглашения не так уж и легко, и говорю Леонарду, что предпринимать такие попытки не стоит. Затем спрашиваю, не подхватит ли он меня на своей машине, хотя это и займет у него лишних сорок минут. Я чувствую (хотя и не объясняю Леонарду), что сегодня не смогу сама вести машину.
Полушутливо сообщаю Кэти о вызове в полицию. Говорю, что меня приглашают на допрос, и если, дескать, не вернусь домой к полуночи, пусть приедет в участок и внесет за меня залог. Но мой шутливый тон, похоже, не способен обмануть Кэти. Она, видимо, чувствует, что я перепугана. Предлагает мне помочь с выбором одежды. Я надеваю свободный жакет и тонкие брюки. Кэти причесывает меня и сует в руку помаду и тушь для ресниц. Стоит рядом и смотрит, как я подмазываю губы и глаза. Потом спускается вместе со мной на кухню и заставляет меня проглотить стакан апельсинового сока и съесть тост.
Кэти, моя защитница! Сквозь охватившее меня напряжение я понимаю, что все это время отводила ей только роль пострадавшей стороны. И, стараясь защитить дочь, обостряла в ней чувство полного бессилия. А она не хочет находиться в роли жертвы.
На пороге дома дочь крепко целует меня и шутливо поводит пальцем перед моим носом:
– Не давай себя в обиду!
По дороге в Ипсуич я почти не прислушиваюсь к мерному журчанию речи Леонарда. Что-то об оформлении завещания, цене на дом, о документах, которые он готовит мне на подпись.
В полицейском участке многолюдно. За стойкой дежурной части сидят три офицера: заполняют какие-то документы, беседуют с посетителями. Пока Леонард пытается привлечь их внимание к нам, я сажусь на скамейку между небритым мужчиной в засаленных брюках и негритянкой с грустным и обреченным выражением лица: дескать, все мы проведем в этом заведении долгие часы. Когда Леонарду все же удается пробиться к одному из полицейских, тот говорит с кем-то по телефону и просит нас подождать. Если в этой части здания и имеются кондиционеры, то работают они не самым лучшим образом. В воздухе висит застарелый запах дешевой еды и непромытых тел. Леонард вышагивает взад и вперед вдоль стойки, время от времени останавливаясь и спрашивая, сколько еще нас будут заставлять ждать. Поровнявшись со мной, он возмущенно шепчет:
– Какая наглость! Как могут они так поступать с вами в вашем положении!
«В моем положении». Вот именно. Это как раз и означает, что оно существенно изменилось.
Наконец около двух часов появляется Фишер и длинными сумрачными коридорами приводит нас в ту самую холодную комнату, где я уже была раньше. Доусон тяжело встает и выходит из-за стола, чтобы пожать мне руку. Лицо у него одутловатое и усталое. Он бросает мне короткую улыбку.
Пока мы ждем чай, царит молчание. И когда Доусон сморкается в платок, звук этот гулко отдается от стен комнаты.
В отличие от прошлого раза женщина в полицейской форме, которая принесла нам поднос с пластиковыми стаканчиками, не уходит, а устраивается на стуле возле двери. Я обращаю внимание на то, что сегодня, помимо Фишера, в комнате присутствует еще один молодой полицейский, сидящий на табурете у стены.
После того, как мы с Леонардом усаживаемся, Доусон поворачивается ко мне, включает магнитофон и произносит обычные вступительные фразы. Нос у него заложен, и голос от этого глухой и болезненный. Назвав место, время и участников процедуры, инспектор неожиданно вздергивает подбородок и, смотря мне прямо в глаза, произносит:
– Миссис Ричмонд, я должен уведомить вас, что с сегодняшнего дня мы возбуждаем уголовное дело по факту смерти вашего мужа. Расследование по нему ведется как по делу об убийстве.
Я вижу, как Леонард вскидывает голову и делает протестующий жест рукой.
– Здесь какая-то ошибка!
Не думаю, что в данном случае это подходящая реплика. Может быть, Леонард блестящий специалист при составлении завещаний, но в этой ситуации он явно делает что-то не то.
Проигнорировав восклицание Леонарда, Доусон вновь переводит взгляд на меня.
– Я понимаю, миссис Ричмонд, что для вас это неожиданность. Если вы хотите, мы можем на некоторое время прервать нашу беседу.
Я понимаю, что от меня ждут какой-то реакции. В горле першит, в желудке похолодело. В изумлении я произношу громким шепотом:
– Я не могу… Я не понимаю… Кто? Почему?
– На эти вопросы нам и предстоит ответить.
– Но у вас уже есть какие-то соображения?
– Расследование находится на начальной стадии. Пока ничего определенного сказать нельзя.
– Но вы уверены..? – восклицаю я. – Уверены, что кто-то..?
– Да, у нас есть основания для того, чтобы сделать такое предположение.
Несколько раз я произношу одно слово: «Боже!»
– Может, вы хотите, чтобы мы прервались на несколько минут? – повторяет Доусон свое предложение.
Видя, что от Леонарда мне помощи сейчас не дождаться, я отрицательно качаю головой. Вдруг лицо Доусона болезненно морщится и он едва успевает отвернуться в сторону, чтобы громко чихнуть в торопливо подставленный платок.
Неожиданно для меня самой из моих глаз скатываются две крупные слезы и звонко шлепаются на руки. Я быстро вытираю глаза тыльной стороной ладони.
Занятый своим носом, Доусон, кажется, не замечает этого. Он комкает платок и говорит:
– Я думаю, вы понимаете, миссис Ричмонд, что при сложившихся обстоятельствах мы обязаны проводить расследование весьма интенсивно. Нам придется вновь вернуться ко всем обсуждавшимся ранее вопросам, но уже максимально подробно.
Я молча киваю.
– Могли бы мы начать с двух моментов? – полуспрашивает, полуутверждает Доусон. Теперь его слова звучат как слова полицейского. – В тот день, когда вы помогали своему мужу подготовиться к плаванию, то есть в пятницу двадцать шестого марта, видели ли вы ружье, которое могло принадлежать мистеру Ричмонду?
Вопрос гулко отдается у меня в голове. Почему он снова спрашивает меня об этом? Неужели что-то знает? Я судорожно обдумываю ответ.
– Нет. Я не видела ружья.
– Ни в машине, ни на яхте?
– Я не была на яхте в тот день, – замечаю я.
Доусон принимает замечание легким наклоном головы.
– А возле яхты?
– Нет.
– Значит, вы нигде ружья не видели? – Инспектор задумчиво поглаживает свой нос.
– Нет, – повторяю я с некоторым трудом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55