Упаковали на совесть, привезли быстро
Поперхнувшись, Скотт попытался сплюнуть.
– Глотай! – Дуло пистолета больно вонзилось в ухо Скотту.
И тогда он заплакал. Он не знал, как у него это вышло, но он плакал, как ребенок.
– Почему вы плачете, госпожа? – спросил Ричард с издевкой.
Подняв голову, Скотт посмотрел на него в упор. Что за дурацкий вопрос, черт побери...
– Почему вы плачете? – повторил Ричард. – Тебе же понравилось. Понравилось же, черт побери, разве нет? Признайся, что понравилось!
– Пошел к черту!
– А не пошел бы ты сам!
Присев на корточки, Ричард приблизил свое лицо вплотную к Скотту.
– Тебе очень понравилось. – Его член все стоял, струйки спермы паутинками брызгали в стороны. – Ты плачешь потому , что тебе понравилось. Ты гомик, Скотт. Такой же гомик, как и я. Просто ни за что не хочешь себе в этом признаться. Но теперь, теперь ты должен это сделать.
Ричард засмеялся.
– Такой самец, подумать только! Ты такой же голубой, как и любой педик на 42-й улице в Нью-Йорке. Законченный педик и лишь с виду похож на мужика. Самый настоящий педик, только выдаешь себя за другого. – Нетвердо держась на ногах, он стоял перед Скоттом, тряся перед лицом своим фаллосом, который скрючивался все больше и больше.
– Теперь ты вышел из сортира и больше туда войти уже не сможешь.
Ричард принялся расхаживать, спотыкаясь, взад-вперед, то и дело заливаясь смехом. Он размахивал пистолетом, как пьяный в стельку матрос. Добившись нужного от Скотта, он снова стал самим собой.
– А теперь я хочу доставить удовольствие тебе. Я хочу дать тебе возможность трахнуть меня. Прямо по накатанной дорожке. Готов побиться об заклад, что в этом деле у тебя большая практика.
Руки у Скотта по-прежнему были связаны, и он ничего не мог поделать.
– Представь, что я – одна из тех шлюх, которых ты любишь трахать, закрой глаза и подумай, что на ее месте должен был бы быть мужик. Признайся, что это так, Скотт.
Он был вынужден делать все так, как говорил Ричард. Это испугало Скотта, потому что Ричард был педиком и наркоманом, в голове у него шевельнулась мысль насчет СПИДа, но Ричард все держал пистолет наставленным на него.
Он трахнул Ричарда почем зря. Так, как трахнул бы целочку, которой только исполнилось четырнадцать.
Когда он отошел от Ричарда, тот снова стал задирать его.
– Не говори, что я не шел тебе навстречу. Я только что помог тебе тряхнуть стариной, сынок.
Он уселся прямо голой задницей на землю и хохотал до слез.
В это время веревка с одного конца лопнула, и Скотт почувствовал, как ослаб шнур, стягивающий его запястья.
Он двинулся на Ричарда, а тот в радостном возбуждении не отдавал себе отчета в том, что происходит, что его пленник освободился от пут. У Скотта было такое ощущение, будто он медленно погружается под воду, вот он встал с колен, оттолкнулся руками от земли, и тут Ричард его увидел; на его лице отразился ужас, и он порывисто вскинул пистолет.
– Он направил на меня пистолет, – тихо, дрожащим голосом говорит Скотт, еле сдерживаясь, чтобы не разрыдаться.
– Он собирался застрелить вас, – подхватываю я.
– И застрелил бы. Вне всяких сомнений.
– Почему же он этого не сделал?
– Потому что я его опередил. Он не мог среагировать так быстро, как я.
– Вам удалось выхватить у него пистолет.
Скотт кивает.
– Я вырвал у него пистолет. Я ничего не думал! Я только знал: если я этого не сделаю, он убьет меня.
– И что вы сделали потом?
Подняв голову, он смотрит на меня, по щекам у него ручьем текут слезы.
– Я убил его, старик. Одним выстрелом вышиб ему все мозги.
Он смотрит мимо меня, всем взглядом умоляя понять его.
– Я был вынужден это сделать. Он трахнул меня. Трахнул меня! Я же не педик, старик! Он трахнул меня! Я не педик! И никогда им не стану!
Мартинес объявляет перерыв, чтобы дать Скотту Рэю время прийти в себя. Скотт садится на скамейку в углу пустого коридора, у входа в зал суда, и принимается читать Библию. Стоя поодаль и наблюдая за ним, я слежу, чтобы его никто не беспокоил.
– Что произошло потом? – спрашиваю я, когда зал снова полон.
– После того как я застрелил его?
– Да.
– Точно не помню. Я был сам не свой, я же не собирался его убивать. Похоже, я утратил контроль над собой... вообще, над всем на свете.
Он снова заводится, снова переживает те события, которые случились в горах.
– Не торопитесь, – советую я. – Не торопитесь и постарайтесь рассуждать ясно.
– Я сломался. Помню, как раздалось еще несколько выстрелов, я еще задался вопросом, откуда они, а потом опустил голову, посмотрел на пистолет и подумал: «Почему этот пистолет стреляет?» И тогда я понял, что это я стреляю в него, и я стрелял до тех пор, пока не кончились патроны. Не знаю даже, попал ли в него еще, я не отдавал себе отчета в том, что делал.
Подняв голову, он с мольбой глядит на Мартинеса.
– Я не знаю, что тогда делал. У меня было такое ощущение, что на моем месте кто-то другой, что кто-то меня использует.
– Понимаю, – говорит Мартинес.
Я – весь внимание, то же можно сказать обо всех присутствующих. Мартинес, Робертсон, Мэри-Лу, рокеры – все они сейчас в горах, вместе со Скоттом Рэем.
– Ну а что было дальше? – спрашиваю я, мягко понукая его.
– Я сел на землю. Ноги у меня подкосились.
– Вы сели на землю рядом с трупом.
– Ну да.
– А почему не убежали?
– Я не мог двинуться с места.
– Значит, сели на землю. И сколько вы просидели?
Он качает головой.
– Час?
– Как минимум. Может, и дольше.
– А что стали делать потом?
– Я снова почувствовал, что становлюсь сам не свой. Смотрел и видел, что лицо у него стало бледнеть, словно у мертвой рыбы, знаете, такой бледноватый оттенок, как бывает у мертвой рыбы, – и тогда я снова стал сердиться на него. Сердиться по-настоящему. Я не хотел убивать его. Я просто хотел провернуть с ним сделку и отправиться дальше по своим делам. В жизни мне приходилось совершать дурные поступки, не отрицаю, но никогда еще не приходилось никого убивать. Клянусь. Вы ведь верите мне, правда?
– Да, верю, – отвечаю я, затем, выдержав секундную паузу, прошу: – Продолжайте. Что было потом?
– Я схватил нож, который он привез с собой, и принялся колоть его. Я плакал и ругал его за то, что он вынудил меня убить его без всякой на то причины.
– Вы стали колоть его ножом уже после того, как он умер?
– Он умер в ту секунду, когда прозвучал первый выстрел.
– То есть более чем за час до этого.
– Да.
– У него сильно шла кровь от ножевых ран?
Он качает головой.
– Крови почти не было. Кровь практически и не шла. Она к тому времени уже начала свертываться.
– О'кей. Продолжайте.
– Я понял, что мне надо спрятать его где-нибудь в стороне от дороги, потому что его довольно скоро найдут, а кто-то, может, и видел, как я привез его, или подкинул до мотеля, или еще что-нибудь, вот я и решил оттащить его в кусты.
– И это все? Потом вы ушли?
Он снова качает головой.
– Я отрезал ему член.
– Зачем?
– Потому что он заставил меня взять его в рот! Заставил меня сделать это. – Широко раскрытыми глазами обводит он взглядом зал суда, всматриваясь в лицо каждому, чтобы убедиться в том, что они видят его, убедиться, что они его понимают.
– Он заставил меня сделать ему минет! – кричит он. – Он меня заставил!
– И поэтому вы это сделали, – риторически добавляю я.
– В том числе и поэтому.
– А еще почему?
– Потому что он это заслужил! – с вызовом отвечает Скотт Рэй. – Я же знал, что рано или поздно его найдут. Если бы этого не произошло, я бы сам вызвал полицию. – Он смотрит на меня, во взгляде читается вызов. – Мне хотелось, чтобы все знали, что он собой представляет. Что он не педик, а мошенник-виртуоз. Мне хотелось, чтобы все это поняли.
11
– Занятную историю вы рассказали, господин Рэй.
Робертсон становится лицом к Рэю. Если учесть, сколь ощутимые удары прошлись по его аргументации, держится он относительно спокойно. Но он же убежден в собственной правоте и до конца дней своих будет считать, что это дело рун рокеров, независимо от того, что скажет или сделает кто-то.
– Это не история. Это правда.
– Это вы так говорите.
– Совершенно верно! – В голосе Скотта звучат вызывающие нотки. – Я поклялся на Библии, что расскажу правду, что сейчас и делаю. Я не клянусь именем Иисуса Христа понапрасну.
– Правдоподобная история, – продолжает Робертсон. – Готов это признать.
– Это правда, черт побери! Я говорю правду.
– Не думаю, что правда в этом деле вообще теперь уже существует, господин Рэй. Теперь все это выглядит уже столь безумно, что правды нет. Вы говорите одно, она – другое, мои люди – третье, представители защиты – четвертое. У всех у нас собственное представление об истине, и, насколько я могу судить, ни одно не является истиной в последней инстанции.
– То, что я говорю, правда! – упорствует Рэй.
– В самом деле? – поддевает его Робертсон.
– Да. – «Да» у него как из железа.
Робертсон качает головой в знак несогласия и поворачивается к Мартинесу.
– Все, о чем нам рассказал свидетель, он мог почерпнуть из газет, журналов, телепередач, Ваша честь. В показаниях этого человека нет ничего нового, чтобы суд поверил истории, рассказанной им. Она заслуживает не большего доверия, чем показания Риты Гомес, которая то и дело меняла их.
– Вы что, хотите сказать, что не верите мне? – недоверчиво спрашивает Скотт.
– Я считаю, вы самый отъявленный лжец, которого мне когда-либо доводилось видеть!
– Черт побери, с какой стати мне являться сюда и говорить, что это моих рук дело, говорить, что меня одного нужно сажать в тюрьму, может, в газовую камеру, не знаю, как это делается, если я тут ни при чем?
– Не знаю. Может, кто-то втянул вас в это дело. Может, вы религиозный фанатик, который спит и видит, что только так он может спасти мир.
Я встаю с места.
– Ваша честь, такие заявления выглядят смехотворно. Этот человек сам отдал себя в руки правосудия. Уверен, вы относитесь к этому обстоятельству с должным уважением и пониманием.
Мартинес наклоняет голову в знак согласия.
– Тогда где же улики? – набрасывается на меня Робертсон. – За все время, пока мы слушали здесь сбивчивые, противоречивые показания свидетелей, вы не представили ни одной мало-мальски реальной улики в подтверждение этих непостижимых, смехотворных обвинений. Вы не продемонстрировали ни одного бесспорного вещественного доказательства, из которого следовало бы, что мы имеем дело не со скрупулезно разработанным вымыслом, не с мастерски сотканной паутиной лжи. Ни одного реального факта, опирающегося на вещественные доказательства.
Я гляжу на него секунду, как бы прикидывая, есть ли хоть крупица истины в его словах. Мартинес тоже смотрит на меня: осталось еще одно, господин адвокат, молча говорит он мне, представьте нам хотя бы одно реальное доказательство.
– Где же пистолет, якобы еще не остывший после выстрела? – спрашивает Робертсон.
– Его так и не нашли, – отвечаю я.
– Так и не нашли! – саркастически повторяет Робертсон.
Обойдя стол, за которым расположились представители защиты, я подхожу к месту для дачи свидетельских показаний. У французов есть поговорка: «Месть – это блюдо, которое лучше всего подавать холодным». После двух жутких лет мы с подзащитными сейчас закатим пир, который заслужили сполна. Я никогда больше не размажу по стенке противника в зале суда так, как сейчас сделаю это с Робертсоном.
– Господин Рэй. Хочу задать вопрос насчет пистолета, который вы выхватили у Ричарда Бартлесса и из которого затем убили его. Куда он подевался?
– Я его спрятал.
– А вы помните где?
– Да.
12
Он выбросил пистолет в водопропускную трубу на склоне горы, покидая то место, где произошло убийство. Полиции понадобилось меньше часа на то, чтобы найти его.
13
– Ваша честь! Мы ходатайствуем о снятии судом всех обвинений с наших подзащитных и требуем их незамедлительного освобождения.
– Протест! – безжизненным тоном бросает Робертсон. По крайней мере, в последовательности при отстаивании собственной точки зрения ему не откажешь.
Мартинес взглядом пригвождает его к месту.
– Да будет так!
Он ударяет судейским молотком по столу.
– Подсудимые свободны. И вот что, господа... суд приносит вам свои самые искренние извинения. Уверен, от лица всех, кого коснулось это дело... – он окидывает Робертсона суровым взглядом, – хочу сказать: жаль, что вся эта история вообще имела место.
В зале суда никого не осталось, кроме рокеров и нас с Мэри-Лу. После того как мы вдоволь наобнимались и натанцевались и до каждого дошло, что теперь он свободен, Одинокий Волк бочком протискивается ко мне.
– Ну почему, старик? Почему ты не пошел на попятный? Почему не бросил нас, как остальные?
Тот же вопрос я задавал себе – и неоднократно.
– Потому что хотя бы раз, один раз, хотел сделать все так, как нужно.
14
Уже стемнело. Все разошлись. Мэри-Лу уже дома и сейчас ждет меня.
А я поехал в горы и вот стою неподалеку от того места, где все произошло. Здесь тихо, мирно, ничто не напоминает о насилии и смерти, о страшных событиях, которые еще дают о себе знать. Хотя, может, они скоро забудутся. Возьмут свое дождь, снег, годы, заполненные переездами, невероятным напряжением, борьбой с собой и другими. Многое изменилось, но многое и осталось. И я снова приведу сюда своего ребенка и, пока мы здесь, почувствую небывалый покой. Покой – и ничего больше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
– Глотай! – Дуло пистолета больно вонзилось в ухо Скотту.
И тогда он заплакал. Он не знал, как у него это вышло, но он плакал, как ребенок.
– Почему вы плачете, госпожа? – спросил Ричард с издевкой.
Подняв голову, Скотт посмотрел на него в упор. Что за дурацкий вопрос, черт побери...
– Почему вы плачете? – повторил Ричард. – Тебе же понравилось. Понравилось же, черт побери, разве нет? Признайся, что понравилось!
– Пошел к черту!
– А не пошел бы ты сам!
Присев на корточки, Ричард приблизил свое лицо вплотную к Скотту.
– Тебе очень понравилось. – Его член все стоял, струйки спермы паутинками брызгали в стороны. – Ты плачешь потому , что тебе понравилось. Ты гомик, Скотт. Такой же гомик, как и я. Просто ни за что не хочешь себе в этом признаться. Но теперь, теперь ты должен это сделать.
Ричард засмеялся.
– Такой самец, подумать только! Ты такой же голубой, как и любой педик на 42-й улице в Нью-Йорке. Законченный педик и лишь с виду похож на мужика. Самый настоящий педик, только выдаешь себя за другого. – Нетвердо держась на ногах, он стоял перед Скоттом, тряся перед лицом своим фаллосом, который скрючивался все больше и больше.
– Теперь ты вышел из сортира и больше туда войти уже не сможешь.
Ричард принялся расхаживать, спотыкаясь, взад-вперед, то и дело заливаясь смехом. Он размахивал пистолетом, как пьяный в стельку матрос. Добившись нужного от Скотта, он снова стал самим собой.
– А теперь я хочу доставить удовольствие тебе. Я хочу дать тебе возможность трахнуть меня. Прямо по накатанной дорожке. Готов побиться об заклад, что в этом деле у тебя большая практика.
Руки у Скотта по-прежнему были связаны, и он ничего не мог поделать.
– Представь, что я – одна из тех шлюх, которых ты любишь трахать, закрой глаза и подумай, что на ее месте должен был бы быть мужик. Признайся, что это так, Скотт.
Он был вынужден делать все так, как говорил Ричард. Это испугало Скотта, потому что Ричард был педиком и наркоманом, в голове у него шевельнулась мысль насчет СПИДа, но Ричард все держал пистолет наставленным на него.
Он трахнул Ричарда почем зря. Так, как трахнул бы целочку, которой только исполнилось четырнадцать.
Когда он отошел от Ричарда, тот снова стал задирать его.
– Не говори, что я не шел тебе навстречу. Я только что помог тебе тряхнуть стариной, сынок.
Он уселся прямо голой задницей на землю и хохотал до слез.
В это время веревка с одного конца лопнула, и Скотт почувствовал, как ослаб шнур, стягивающий его запястья.
Он двинулся на Ричарда, а тот в радостном возбуждении не отдавал себе отчета в том, что происходит, что его пленник освободился от пут. У Скотта было такое ощущение, будто он медленно погружается под воду, вот он встал с колен, оттолкнулся руками от земли, и тут Ричард его увидел; на его лице отразился ужас, и он порывисто вскинул пистолет.
– Он направил на меня пистолет, – тихо, дрожащим голосом говорит Скотт, еле сдерживаясь, чтобы не разрыдаться.
– Он собирался застрелить вас, – подхватываю я.
– И застрелил бы. Вне всяких сомнений.
– Почему же он этого не сделал?
– Потому что я его опередил. Он не мог среагировать так быстро, как я.
– Вам удалось выхватить у него пистолет.
Скотт кивает.
– Я вырвал у него пистолет. Я ничего не думал! Я только знал: если я этого не сделаю, он убьет меня.
– И что вы сделали потом?
Подняв голову, он смотрит на меня, по щекам у него ручьем текут слезы.
– Я убил его, старик. Одним выстрелом вышиб ему все мозги.
Он смотрит мимо меня, всем взглядом умоляя понять его.
– Я был вынужден это сделать. Он трахнул меня. Трахнул меня! Я же не педик, старик! Он трахнул меня! Я не педик! И никогда им не стану!
Мартинес объявляет перерыв, чтобы дать Скотту Рэю время прийти в себя. Скотт садится на скамейку в углу пустого коридора, у входа в зал суда, и принимается читать Библию. Стоя поодаль и наблюдая за ним, я слежу, чтобы его никто не беспокоил.
– Что произошло потом? – спрашиваю я, когда зал снова полон.
– После того как я застрелил его?
– Да.
– Точно не помню. Я был сам не свой, я же не собирался его убивать. Похоже, я утратил контроль над собой... вообще, над всем на свете.
Он снова заводится, снова переживает те события, которые случились в горах.
– Не торопитесь, – советую я. – Не торопитесь и постарайтесь рассуждать ясно.
– Я сломался. Помню, как раздалось еще несколько выстрелов, я еще задался вопросом, откуда они, а потом опустил голову, посмотрел на пистолет и подумал: «Почему этот пистолет стреляет?» И тогда я понял, что это я стреляю в него, и я стрелял до тех пор, пока не кончились патроны. Не знаю даже, попал ли в него еще, я не отдавал себе отчета в том, что делал.
Подняв голову, он с мольбой глядит на Мартинеса.
– Я не знаю, что тогда делал. У меня было такое ощущение, что на моем месте кто-то другой, что кто-то меня использует.
– Понимаю, – говорит Мартинес.
Я – весь внимание, то же можно сказать обо всех присутствующих. Мартинес, Робертсон, Мэри-Лу, рокеры – все они сейчас в горах, вместе со Скоттом Рэем.
– Ну а что было дальше? – спрашиваю я, мягко понукая его.
– Я сел на землю. Ноги у меня подкосились.
– Вы сели на землю рядом с трупом.
– Ну да.
– А почему не убежали?
– Я не мог двинуться с места.
– Значит, сели на землю. И сколько вы просидели?
Он качает головой.
– Час?
– Как минимум. Может, и дольше.
– А что стали делать потом?
– Я снова почувствовал, что становлюсь сам не свой. Смотрел и видел, что лицо у него стало бледнеть, словно у мертвой рыбы, знаете, такой бледноватый оттенок, как бывает у мертвой рыбы, – и тогда я снова стал сердиться на него. Сердиться по-настоящему. Я не хотел убивать его. Я просто хотел провернуть с ним сделку и отправиться дальше по своим делам. В жизни мне приходилось совершать дурные поступки, не отрицаю, но никогда еще не приходилось никого убивать. Клянусь. Вы ведь верите мне, правда?
– Да, верю, – отвечаю я, затем, выдержав секундную паузу, прошу: – Продолжайте. Что было потом?
– Я схватил нож, который он привез с собой, и принялся колоть его. Я плакал и ругал его за то, что он вынудил меня убить его без всякой на то причины.
– Вы стали колоть его ножом уже после того, как он умер?
– Он умер в ту секунду, когда прозвучал первый выстрел.
– То есть более чем за час до этого.
– Да.
– У него сильно шла кровь от ножевых ран?
Он качает головой.
– Крови почти не было. Кровь практически и не шла. Она к тому времени уже начала свертываться.
– О'кей. Продолжайте.
– Я понял, что мне надо спрятать его где-нибудь в стороне от дороги, потому что его довольно скоро найдут, а кто-то, может, и видел, как я привез его, или подкинул до мотеля, или еще что-нибудь, вот я и решил оттащить его в кусты.
– И это все? Потом вы ушли?
Он снова качает головой.
– Я отрезал ему член.
– Зачем?
– Потому что он заставил меня взять его в рот! Заставил меня сделать это. – Широко раскрытыми глазами обводит он взглядом зал суда, всматриваясь в лицо каждому, чтобы убедиться в том, что они видят его, убедиться, что они его понимают.
– Он заставил меня сделать ему минет! – кричит он. – Он меня заставил!
– И поэтому вы это сделали, – риторически добавляю я.
– В том числе и поэтому.
– А еще почему?
– Потому что он это заслужил! – с вызовом отвечает Скотт Рэй. – Я же знал, что рано или поздно его найдут. Если бы этого не произошло, я бы сам вызвал полицию. – Он смотрит на меня, во взгляде читается вызов. – Мне хотелось, чтобы все знали, что он собой представляет. Что он не педик, а мошенник-виртуоз. Мне хотелось, чтобы все это поняли.
11
– Занятную историю вы рассказали, господин Рэй.
Робертсон становится лицом к Рэю. Если учесть, сколь ощутимые удары прошлись по его аргументации, держится он относительно спокойно. Но он же убежден в собственной правоте и до конца дней своих будет считать, что это дело рун рокеров, независимо от того, что скажет или сделает кто-то.
– Это не история. Это правда.
– Это вы так говорите.
– Совершенно верно! – В голосе Скотта звучат вызывающие нотки. – Я поклялся на Библии, что расскажу правду, что сейчас и делаю. Я не клянусь именем Иисуса Христа понапрасну.
– Правдоподобная история, – продолжает Робертсон. – Готов это признать.
– Это правда, черт побери! Я говорю правду.
– Не думаю, что правда в этом деле вообще теперь уже существует, господин Рэй. Теперь все это выглядит уже столь безумно, что правды нет. Вы говорите одно, она – другое, мои люди – третье, представители защиты – четвертое. У всех у нас собственное представление об истине, и, насколько я могу судить, ни одно не является истиной в последней инстанции.
– То, что я говорю, правда! – упорствует Рэй.
– В самом деле? – поддевает его Робертсон.
– Да. – «Да» у него как из железа.
Робертсон качает головой в знак несогласия и поворачивается к Мартинесу.
– Все, о чем нам рассказал свидетель, он мог почерпнуть из газет, журналов, телепередач, Ваша честь. В показаниях этого человека нет ничего нового, чтобы суд поверил истории, рассказанной им. Она заслуживает не большего доверия, чем показания Риты Гомес, которая то и дело меняла их.
– Вы что, хотите сказать, что не верите мне? – недоверчиво спрашивает Скотт.
– Я считаю, вы самый отъявленный лжец, которого мне когда-либо доводилось видеть!
– Черт побери, с какой стати мне являться сюда и говорить, что это моих рук дело, говорить, что меня одного нужно сажать в тюрьму, может, в газовую камеру, не знаю, как это делается, если я тут ни при чем?
– Не знаю. Может, кто-то втянул вас в это дело. Может, вы религиозный фанатик, который спит и видит, что только так он может спасти мир.
Я встаю с места.
– Ваша честь, такие заявления выглядят смехотворно. Этот человек сам отдал себя в руки правосудия. Уверен, вы относитесь к этому обстоятельству с должным уважением и пониманием.
Мартинес наклоняет голову в знак согласия.
– Тогда где же улики? – набрасывается на меня Робертсон. – За все время, пока мы слушали здесь сбивчивые, противоречивые показания свидетелей, вы не представили ни одной мало-мальски реальной улики в подтверждение этих непостижимых, смехотворных обвинений. Вы не продемонстрировали ни одного бесспорного вещественного доказательства, из которого следовало бы, что мы имеем дело не со скрупулезно разработанным вымыслом, не с мастерски сотканной паутиной лжи. Ни одного реального факта, опирающегося на вещественные доказательства.
Я гляжу на него секунду, как бы прикидывая, есть ли хоть крупица истины в его словах. Мартинес тоже смотрит на меня: осталось еще одно, господин адвокат, молча говорит он мне, представьте нам хотя бы одно реальное доказательство.
– Где же пистолет, якобы еще не остывший после выстрела? – спрашивает Робертсон.
– Его так и не нашли, – отвечаю я.
– Так и не нашли! – саркастически повторяет Робертсон.
Обойдя стол, за которым расположились представители защиты, я подхожу к месту для дачи свидетельских показаний. У французов есть поговорка: «Месть – это блюдо, которое лучше всего подавать холодным». После двух жутких лет мы с подзащитными сейчас закатим пир, который заслужили сполна. Я никогда больше не размажу по стенке противника в зале суда так, как сейчас сделаю это с Робертсоном.
– Господин Рэй. Хочу задать вопрос насчет пистолета, который вы выхватили у Ричарда Бартлесса и из которого затем убили его. Куда он подевался?
– Я его спрятал.
– А вы помните где?
– Да.
12
Он выбросил пистолет в водопропускную трубу на склоне горы, покидая то место, где произошло убийство. Полиции понадобилось меньше часа на то, чтобы найти его.
13
– Ваша честь! Мы ходатайствуем о снятии судом всех обвинений с наших подзащитных и требуем их незамедлительного освобождения.
– Протест! – безжизненным тоном бросает Робертсон. По крайней мере, в последовательности при отстаивании собственной точки зрения ему не откажешь.
Мартинес взглядом пригвождает его к месту.
– Да будет так!
Он ударяет судейским молотком по столу.
– Подсудимые свободны. И вот что, господа... суд приносит вам свои самые искренние извинения. Уверен, от лица всех, кого коснулось это дело... – он окидывает Робертсона суровым взглядом, – хочу сказать: жаль, что вся эта история вообще имела место.
В зале суда никого не осталось, кроме рокеров и нас с Мэри-Лу. После того как мы вдоволь наобнимались и натанцевались и до каждого дошло, что теперь он свободен, Одинокий Волк бочком протискивается ко мне.
– Ну почему, старик? Почему ты не пошел на попятный? Почему не бросил нас, как остальные?
Тот же вопрос я задавал себе – и неоднократно.
– Потому что хотя бы раз, один раз, хотел сделать все так, как нужно.
14
Уже стемнело. Все разошлись. Мэри-Лу уже дома и сейчас ждет меня.
А я поехал в горы и вот стою неподалеку от того места, где все произошло. Здесь тихо, мирно, ничто не напоминает о насилии и смерти, о страшных событиях, которые еще дают о себе знать. Хотя, может, они скоро забудутся. Возьмут свое дождь, снег, годы, заполненные переездами, невероятным напряжением, борьбой с собой и другими. Многое изменилось, но многое и осталось. И я снова приведу сюда своего ребенка и, пока мы здесь, почувствую небывалый покой. Покой – и ничего больше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70