https://wodolei.ru/catalog/dushevie_poddony/80x80cm/
– Я не гоняюсь за мужиками, с которыми все равно ничего не выйдет.
Она допивает то, что остается в моем бокале, берет меня под руку. Мы степенно направляемся к выходу. Мне все это не по душе, но приятно, ничего не скажешь. Или лучше так: мне это по душе, но вот смогу ли я совладать с собой – пока это большой вопрос.
Мы говорим уже который час. Не включая свет, сидим на кушетке в гостиной. Окна открыты, душный, сухой ветер, дующий на исходе лета, доносит до нас аромат ночных цветов. Она рассказывает о себе, своей жизни, семье, я – тоже, словом, все то же самое, что входит в арсенал ухаживания, что приберегаешь до тех пор, пока не оказываешься наедине с человеком, который непременно захочет тебя выслушать.
Мы не можем не говорить о нашем деле, ведь оно свело нас и отнимает сейчас все наше время и силы. Она рассказывает мне о городских сплетнях, о том, что большинство жителей настроены против того, чтобы рокеры свободно раскатывали по улицам, о том, что по этому поводу думают наши коллеги по ремеслу.
У нее безоблачное будущее – женщина, молодой адвокат, выступающий защитником по делу о сенсационном убийстве. Мое положение более сложно и шатко. Домыслы насчет моих взаимоотношений с фирмой звучат все громче, все настойчивее, судя по всему, Фред ведет себя не слишком осмотрительно. (Мысленно я даю слово как следует отчитать его при следующей встрече, мы же договорились, и я заставлю этого мерзавца держать слово!) Меня можно сравнить с канатоходцем, которому предстоит еще долгий путь. Если победа окажется на моей стороне, я по-прежнему буду на коне, независимо от того, останусь в фирме или нет, если поражение, тогда придется помучиться.
Мы разговариваем до тех пор, пока говорить уже не о чем, кроме как о том, останется она или уйдет. Я замираю, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой от страха, ведь и в том и в другом случае поделать я все равно ничего не могу.
Мое мнение тут ничего не значит, она действует по собственному плану, который составила задолго до сегодняшнего вечера.
Мы начинаем осыпать друг друга долгими поцелуями, когда, еще не раздевшись, лежим на кровати. Жаркие поцелуи, которым мы обучались в средней школе, поцелуи, которые остаются с тобой навсегда. Затем она раздевается. Я смотрю, как она раздевается – совсем не стыдливо, не торопясь, давая мне возможность вдоволь налюбоваться каждой частичкой своего тела, которое она выставляет напоказ – мне, для меня, для меня одного. У нее красивое тело, вовсе не такое хрупкое, каким кажется в одежде. Такое мягкое, настоящее женское тело. Нигде ни капли жира, наверное, она за этим специально следит. Округлые бедра, очаровательная, пухлая попка, груди, вопреки моим ожиданиям, меньше, чем могли бы быть у женщины ее сложения, матовая, просвечивающая кожа. Выпуклые соски обведены большими кружками. Волос на теле не так уж много, не считая завитков у влагалища. А так кожа у нее везде гладкая, словно воск.
Мое раздевание гораздо прозаичнее, я тоже не тороплюсь. Хочу как можно больше продлить удовольствие, расцеловать ее всю, с головы до пят. Но стоит мне прикоснуться к ней, как все вылетает из головы, она вся пылает, да и я тоже. Мы страстно ласкаем друг друга, не проходит и минуты, как я вхожу в нее.
Ее киска увлажнилась от смазки, но член входит с трудом, ведь она еще не рожала. Почти сразу я чувствую, что еще немного, и кончу, поэтому приходится остановиться – мы замираем в объятиях друг друга, стараясь не шевелиться. Затем начинаем снова, плавно, медленно толкаясь навстречу друг другу, она сжимает руками мои ягодицы, стараясь, чтобы я еще плотнее вошел в нее, покрывая поцелуями лицо и шею, впиваясь ногтями в спину и издавая исступленные стоны.
Я прижимаюсь губами к ее губам, не хочу, чтобы Клаудия нас услышала. Она кончает, несколько раз содрогнувшись всем телом, отчего я испытываю ни с чем не сравнимое блаженство, теперь моя очередь: чувство такое, что внутренности у меня расплавились, как при взрыве, и теперь жидкой массой перетекают в нее.
Мы открываем глаза одновременно и осыпаем друг друга легкими поцелуями. Я не смог бы сейчас сдвинуться с места, даже если бы весь дом был охвачен огнем.
– Уилл?
– Что?
– Как по-твоему, мы профессионально сработали?
– По-моему, мы удержались на очень даже приличном уровне.
– Значит, все о'кей?
– Ну да, о'кей.
– И только-то?
– Нет. Лучше.
– Ты всегда такой экспансивный, после того как позанимаешься любовью? – Вид у нее на редкость довольный.
– Я не привык к любовницам, которые, потрахавшись со мной, употребляют слово «экспансивный». Ну а что касается твоего вопроса, то нет.
– Вот даже как!
Я бросаю взгляд на нее. Она на самом деле любит меня.
– Я больше не хочу спать ни с кем, кроме тебя.
В ответ она ласково гладит меня по щеке.
– Нам придется вести себя осторожно на людях. Я не хочу, чтобы про меня пошли сплетни.
– Я тоже, – заверяю ее я. О Боже, другого мне и не нужно!
– Но я хочу как можно больше быть с тобой. Как по-твоему, я тороплю события?
Внезапно меня охватывает страх; дело не в том, что она думает, что торопит события, а в том, что я хочу ее.
– Надеюсь, что нет.
– Я очень откровенна с тобой, Уилл. Ты можешь сделать мне больно, сам о том не догадываясь.
– Я бы догадался. Успокойся, не сделаю. – Во всяком случае, умышленно.
– О'кей. На этом, пожалуй, пока все.
Свернувшись калачиком, она подвигается поближе ко мне, чтобы заснуть, положив голову мне на плечо. Странное дело – меня это нисколько не удивляет.
В коридоре вспыхивает свет, его полоска выбивается из-под двери.
Я рывком сажусь на постели, голова Мэри-Лу слетает с моей руки на подушку, она широко раскрывает глаза.
– Папа? – слышится голос Клаудии. Он у нее дрожит.
– Сейчас приду, радость моя! – откликаюсь я, ловя на себе вопросительный взгляд Мэри-Лу, в котором читается: может, мне лучше...
Я отрицательно качаю головой, приложив палец к губам. Накинув халат, выхожу в коридор, плотно притворив за собой дверь.
– Что случилось, ангел мой? – Она стоит на пороге своей комнаты, крепко прижимая к груди мишку.
– Мне приснился плохой сон.
Подойдя, я беру ее на руки и на секунду прижимаю к себе. – А что тебе снилось?
– Снилось, что я в пещере, а за мной гонится какое-то чудовище.
– Ты в последнее время смотрела фильмы ужасов? – спрашиваю я. От них, как правило, и снятся кошмары, у некоторых моих друзей дети без конца смотрели «Канун Дня всех святых» или «Пятницу, 13-е» только потому, что никого не нашли, кто бы мог присмотреть за детьми в их отсутствие.
– Да нет. Хотя перед сном я посмотрела по телику фильм вроде ужастика.
– Может, в нем-то все и дело! Впрочем, теперь уже все позади. – Я несу ее обратно в комнату. – Все хорошо, я здесь, рядом. Постарайся снова заснуть.
– Мне очень страшно.
– Не думай об этом. Я побуду с тобой немного.
– Я хочу спать у тебя.
– Нельзя, ангел мой! Не сегодня.
– А я все равно хочу! – Она начинает плакать – то ли на самом деле, то ли понарошку, не поймешь. – Одна я все равно не смогу уснуть.
– Знаешь что, я побуду с тобой, пока ты не заснешь.
– Я все равно проснусь. – Она льнет ко мне еще теснее. – Пожалуйста, папа. Я буду спать спокойно.
Я усаживаю ее на кровать, сам сажусь рядом.
– Не могу, Клаудия. Не сегодня.
– Почему? – Она ничего не понимает, откуда ей понять? – Я же спала у тебя в прошлый раз.
– Потому что я не один.
Мгновение она пристально глядит на меня, потом, отпрянув, поворачивается лицом к стене и принимается плакать. Вытянув руку, я трогаю ее за плечо, она отталкивает мою руку.
– Клаудия...
Кипя от ярости, она резко оборачивается ко мне.
– Мы же решили провести этот уик-энд вместе! – кричит она сквозь слезы. – Ты же обещал!
– Да, обещал.
– Обещал, что будешь один! А не с кем-то еще! – Она снова отворачивается, все ее тело сотрясается от рыданий.
– Девочка моя, я...
Она начинает биться, словно в истерике. О Господи! Она изо всех сил молотит кулачками по матрацу, дрыгает ногами, плачет во весь голос, уткнувшись лицом в подушку. Я отодвигаюсь от нее, сажусь на самый краешек кровати. Тут я – пас, пусть она отведет душу.
– Уилл, – слышится из коридора шепот Мэри-Лу.
Я оборачиваюсь. Одетая, она стоит в полумраке. Встав, я подхожу к ней, прикрыв дверь в комнату Клаудии.
– Я ухожу.
Да, если уж не везет, так не везет.
– Я не хочу, чтобы ты уходила.
– Все в поряде, Уилл, я все понимаю. Я отлично вижу, что она сейчас чувствует, ведь, как и она, я хочу, чтобы ты принадлежал мне. – Она проводит рукой по моей шее. – У нас с тобой еще будут ночи вместе. Совсем скоро.
Вместе с ней я выхожу на улицу, провожаю ее до машины, целую на прощание. Затем возвращаюсь в дом, взяв Клаудию на руки, несу к себе в спальню, кладу на кровать, накрываю одеялом. Я думал, она уже спит, но не тут-то было, она рывком садится на кровати, повернув ко мне лицо.
– Я не хочу тебя ни с кем делить, папа.
– И не нужно, ангел мой. Это ни к чему.
– Я не хочу от тебя уходить. Не хочу уезжать.
Что тут ответишь? Что я тоже этого не хочу? Она и так это знает, а остальное от меня не зависит.
– Но ты же еще здесь. Вот когда настанет пора переезжать, тогда и поговорим.
Слабое утешение и для нее и для меня.
– Жалко, что у тебя голова сейчас занята этим дурацким судом. Жалко, что я не могу приезжать к тебе каждый день, чтобы мы каждый день были вместе.
– Суд уже скоро кончится. К тому же ты ведь знаешь, что сердцем я всегда с тобой.
Она рада моим словам, это все-таки лучше, чем ничего.
– Папа?
– Что, ангел мой?
– Обещай, когда мы вместе, ты никого больше не будешь к себе приводить.
Я обнимаю ее за плечи. Девочка моя.
– Обещаю.
14
– Как она?
– Все в порядке.
Мы с Мэри-Лу сидим в кафе, на первом этаже в здании суда. Мы одни, до начала заседания целый час. Пол и Томми еще не пришли. Вот и хорошо, нам нужно хоть немного побыть наедине.
– А ты?
Глядя на нее, я вздыхаю. Я не выспался, потому что ночью как раз об этом и думал.
– Мы не сможем с тобой больше встречаться. – Я помешиваю ложечкой сахар в чашке, хотя уже размешал его, налив кофе. – Пока она не переедет и не кончится суд.
– Уилл...
– Ни от нее, ни от суда мне никуда не деться. На большее я сейчас просто не способен. Черт побери, Мэри-Лу, у меня хватает и других проблем, о которых ты и не догадываешься!
– Думаю, что догадываюсь.
– Да ну?
– Речь о твоих компаньонах?
Я смотрю на нее, стараясь не показать, права она или нет.
– Ни для кого не секрет, что ты подумываешь, не стоит ли податься куда-нибудь в другое место. Ведь ты из-за этого и ушел в отпуск, правда? Чтобы все хорошенько обдумать?
– В том числе.
– Ладно, давай поговорим о нас с тобой. Не знаю, что и сказать. Ты мне нравишься и... пожалуй, больше ничего говорить и не стоит.
– Ты мне тоже нравишься, Мэри-Лу. Очень!
– Звучит довольно смешно.
– У меня просто голова идет кругом! Нам с тобой это ничего хорошего не сулит, как бы у нас ни сложились отношения дальше.
– Мне непросто будет это сделать.
– Мне тоже. Я очень хочу тебя, я сам этого не ожидал, но нужно какое-то время обождать.
– Разве что какое-то время.
– Вот именно.
– Интересный ты парень, Уилл. Совсем не похож на других.
– Раньше мне казалось, что это здорово. – Подняв голову, я вижу входящего Пола, он нас заметил и идет к нашему столику. – А теперь я просто старею. Знаешь, надо же сказать что-то ради собственного успокоения.
– Если бы ты был таким, я бы на тебя никогда не запала!
Я отвечаю ей кислой улыбкой. На секунду она накрывает мою руку своей, затем убирает ее, как только вблизи появляется Пол.
– Я буду паинькой, – шепчет она, поддразнивая. – Но лишь до тех пор, пока суд не кончится.
– Надеюсь. – Так оно и есть. Я в самом деле на это надеюсь.
15
– Вызовите доктора Милтона Грэйда.
Грэйд не торопясь идет между рядами к месту для дачи свидетельских показаний. Зачитывают присягу – он стоит прямо, как столб, затем садится, осторожно положив ногу на ногу, поддернув брючину указательным и большим пальцами, чтобы не помять тщательно отутюженную складку. Местная молва утверждает, что он – единственный в Нью-Мексико, кому костюмы шьют на заказ в Лондоне. Сейчас он уже в преклонном возрасте, в штате установлен обязательный возраст для ухода на пенсию, но для него из этого правила уже дважды делались исключения. Хотя выглядит он неплохо: густая копна седых волос, пронизывающий взгляд голубых глаз, крупный нос, как у истого римлянина. Одним словом, краса и гордость американской медицины.
На стенде между местом для дачи свидетельских показаний и скамьей присяжных установлен крупный, в натуральную величину снимок Бартлесса, сделанный в тот момент, когда его труп доставили в морг. Фотография отснята на черно-белой пленке и сильно размыта, но все равно зрелище жуткое. Подсудимые с любопытством разглядывают ее, похоже, она не слишком их шокирует, но для меня важнее то, что, судя по всему, они никогда его раньше не видели, по крайней мере в таком вот состоянии.
Снимок производит сильное впечатление. Как только Моузби выставил его на всеобщее обозрение, я, конечно, первым делом бросил взгляд на своих подзащитных, а потом – на присяжных. У одних вырвался судорожный вздох, у других – какое-то невнятное бормотание, но в целом они отнеслись к нему спокойнее, чем я ожидал. Если бы кто-нибудь из женщин завопил не своим голосом, я тут же стал бы ходатайствовать об отводе жюри присяжных на том основании, что оно не способно прийти к единогласному мнению.
Отвернувшись от присяжных, перевожу взгляд на мать убитого. Она внимательно рассматривает снимок, но, к моему удивлению, молчит, словно воды в рот набрала. Либо с ней уже поработало обвинение, предупредив, что ее в два счета выведут из зала, если она даст волю чувствам, либо она с трудом отдает себе отчет в том, что изображено на фотографии.
Грэйд дает свидетельские показания, отвечая на вопросы Моузби, на чем он строил свои выводы, особенно заключение о том, что смерть наступила не от огнестрельных, а от ножевых ранений. Грэйд подробно, на мой взгляд, чересчур подробно, рассказывает об оскорблении убитого, о том, как, судя по всему, это произошло, о том, был погибший еще жив или нет, когда лишился этого органа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Она допивает то, что остается в моем бокале, берет меня под руку. Мы степенно направляемся к выходу. Мне все это не по душе, но приятно, ничего не скажешь. Или лучше так: мне это по душе, но вот смогу ли я совладать с собой – пока это большой вопрос.
Мы говорим уже который час. Не включая свет, сидим на кушетке в гостиной. Окна открыты, душный, сухой ветер, дующий на исходе лета, доносит до нас аромат ночных цветов. Она рассказывает о себе, своей жизни, семье, я – тоже, словом, все то же самое, что входит в арсенал ухаживания, что приберегаешь до тех пор, пока не оказываешься наедине с человеком, который непременно захочет тебя выслушать.
Мы не можем не говорить о нашем деле, ведь оно свело нас и отнимает сейчас все наше время и силы. Она рассказывает мне о городских сплетнях, о том, что большинство жителей настроены против того, чтобы рокеры свободно раскатывали по улицам, о том, что по этому поводу думают наши коллеги по ремеслу.
У нее безоблачное будущее – женщина, молодой адвокат, выступающий защитником по делу о сенсационном убийстве. Мое положение более сложно и шатко. Домыслы насчет моих взаимоотношений с фирмой звучат все громче, все настойчивее, судя по всему, Фред ведет себя не слишком осмотрительно. (Мысленно я даю слово как следует отчитать его при следующей встрече, мы же договорились, и я заставлю этого мерзавца держать слово!) Меня можно сравнить с канатоходцем, которому предстоит еще долгий путь. Если победа окажется на моей стороне, я по-прежнему буду на коне, независимо от того, останусь в фирме или нет, если поражение, тогда придется помучиться.
Мы разговариваем до тех пор, пока говорить уже не о чем, кроме как о том, останется она или уйдет. Я замираю, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой от страха, ведь и в том и в другом случае поделать я все равно ничего не могу.
Мое мнение тут ничего не значит, она действует по собственному плану, который составила задолго до сегодняшнего вечера.
Мы начинаем осыпать друг друга долгими поцелуями, когда, еще не раздевшись, лежим на кровати. Жаркие поцелуи, которым мы обучались в средней школе, поцелуи, которые остаются с тобой навсегда. Затем она раздевается. Я смотрю, как она раздевается – совсем не стыдливо, не торопясь, давая мне возможность вдоволь налюбоваться каждой частичкой своего тела, которое она выставляет напоказ – мне, для меня, для меня одного. У нее красивое тело, вовсе не такое хрупкое, каким кажется в одежде. Такое мягкое, настоящее женское тело. Нигде ни капли жира, наверное, она за этим специально следит. Округлые бедра, очаровательная, пухлая попка, груди, вопреки моим ожиданиям, меньше, чем могли бы быть у женщины ее сложения, матовая, просвечивающая кожа. Выпуклые соски обведены большими кружками. Волос на теле не так уж много, не считая завитков у влагалища. А так кожа у нее везде гладкая, словно воск.
Мое раздевание гораздо прозаичнее, я тоже не тороплюсь. Хочу как можно больше продлить удовольствие, расцеловать ее всю, с головы до пят. Но стоит мне прикоснуться к ней, как все вылетает из головы, она вся пылает, да и я тоже. Мы страстно ласкаем друг друга, не проходит и минуты, как я вхожу в нее.
Ее киска увлажнилась от смазки, но член входит с трудом, ведь она еще не рожала. Почти сразу я чувствую, что еще немного, и кончу, поэтому приходится остановиться – мы замираем в объятиях друг друга, стараясь не шевелиться. Затем начинаем снова, плавно, медленно толкаясь навстречу друг другу, она сжимает руками мои ягодицы, стараясь, чтобы я еще плотнее вошел в нее, покрывая поцелуями лицо и шею, впиваясь ногтями в спину и издавая исступленные стоны.
Я прижимаюсь губами к ее губам, не хочу, чтобы Клаудия нас услышала. Она кончает, несколько раз содрогнувшись всем телом, отчего я испытываю ни с чем не сравнимое блаженство, теперь моя очередь: чувство такое, что внутренности у меня расплавились, как при взрыве, и теперь жидкой массой перетекают в нее.
Мы открываем глаза одновременно и осыпаем друг друга легкими поцелуями. Я не смог бы сейчас сдвинуться с места, даже если бы весь дом был охвачен огнем.
– Уилл?
– Что?
– Как по-твоему, мы профессионально сработали?
– По-моему, мы удержались на очень даже приличном уровне.
– Значит, все о'кей?
– Ну да, о'кей.
– И только-то?
– Нет. Лучше.
– Ты всегда такой экспансивный, после того как позанимаешься любовью? – Вид у нее на редкость довольный.
– Я не привык к любовницам, которые, потрахавшись со мной, употребляют слово «экспансивный». Ну а что касается твоего вопроса, то нет.
– Вот даже как!
Я бросаю взгляд на нее. Она на самом деле любит меня.
– Я больше не хочу спать ни с кем, кроме тебя.
В ответ она ласково гладит меня по щеке.
– Нам придется вести себя осторожно на людях. Я не хочу, чтобы про меня пошли сплетни.
– Я тоже, – заверяю ее я. О Боже, другого мне и не нужно!
– Но я хочу как можно больше быть с тобой. Как по-твоему, я тороплю события?
Внезапно меня охватывает страх; дело не в том, что она думает, что торопит события, а в том, что я хочу ее.
– Надеюсь, что нет.
– Я очень откровенна с тобой, Уилл. Ты можешь сделать мне больно, сам о том не догадываясь.
– Я бы догадался. Успокойся, не сделаю. – Во всяком случае, умышленно.
– О'кей. На этом, пожалуй, пока все.
Свернувшись калачиком, она подвигается поближе ко мне, чтобы заснуть, положив голову мне на плечо. Странное дело – меня это нисколько не удивляет.
В коридоре вспыхивает свет, его полоска выбивается из-под двери.
Я рывком сажусь на постели, голова Мэри-Лу слетает с моей руки на подушку, она широко раскрывает глаза.
– Папа? – слышится голос Клаудии. Он у нее дрожит.
– Сейчас приду, радость моя! – откликаюсь я, ловя на себе вопросительный взгляд Мэри-Лу, в котором читается: может, мне лучше...
Я отрицательно качаю головой, приложив палец к губам. Накинув халат, выхожу в коридор, плотно притворив за собой дверь.
– Что случилось, ангел мой? – Она стоит на пороге своей комнаты, крепко прижимая к груди мишку.
– Мне приснился плохой сон.
Подойдя, я беру ее на руки и на секунду прижимаю к себе. – А что тебе снилось?
– Снилось, что я в пещере, а за мной гонится какое-то чудовище.
– Ты в последнее время смотрела фильмы ужасов? – спрашиваю я. От них, как правило, и снятся кошмары, у некоторых моих друзей дети без конца смотрели «Канун Дня всех святых» или «Пятницу, 13-е» только потому, что никого не нашли, кто бы мог присмотреть за детьми в их отсутствие.
– Да нет. Хотя перед сном я посмотрела по телику фильм вроде ужастика.
– Может, в нем-то все и дело! Впрочем, теперь уже все позади. – Я несу ее обратно в комнату. – Все хорошо, я здесь, рядом. Постарайся снова заснуть.
– Мне очень страшно.
– Не думай об этом. Я побуду с тобой немного.
– Я хочу спать у тебя.
– Нельзя, ангел мой! Не сегодня.
– А я все равно хочу! – Она начинает плакать – то ли на самом деле, то ли понарошку, не поймешь. – Одна я все равно не смогу уснуть.
– Знаешь что, я побуду с тобой, пока ты не заснешь.
– Я все равно проснусь. – Она льнет ко мне еще теснее. – Пожалуйста, папа. Я буду спать спокойно.
Я усаживаю ее на кровать, сам сажусь рядом.
– Не могу, Клаудия. Не сегодня.
– Почему? – Она ничего не понимает, откуда ей понять? – Я же спала у тебя в прошлый раз.
– Потому что я не один.
Мгновение она пристально глядит на меня, потом, отпрянув, поворачивается лицом к стене и принимается плакать. Вытянув руку, я трогаю ее за плечо, она отталкивает мою руку.
– Клаудия...
Кипя от ярости, она резко оборачивается ко мне.
– Мы же решили провести этот уик-энд вместе! – кричит она сквозь слезы. – Ты же обещал!
– Да, обещал.
– Обещал, что будешь один! А не с кем-то еще! – Она снова отворачивается, все ее тело сотрясается от рыданий.
– Девочка моя, я...
Она начинает биться, словно в истерике. О Господи! Она изо всех сил молотит кулачками по матрацу, дрыгает ногами, плачет во весь голос, уткнувшись лицом в подушку. Я отодвигаюсь от нее, сажусь на самый краешек кровати. Тут я – пас, пусть она отведет душу.
– Уилл, – слышится из коридора шепот Мэри-Лу.
Я оборачиваюсь. Одетая, она стоит в полумраке. Встав, я подхожу к ней, прикрыв дверь в комнату Клаудии.
– Я ухожу.
Да, если уж не везет, так не везет.
– Я не хочу, чтобы ты уходила.
– Все в поряде, Уилл, я все понимаю. Я отлично вижу, что она сейчас чувствует, ведь, как и она, я хочу, чтобы ты принадлежал мне. – Она проводит рукой по моей шее. – У нас с тобой еще будут ночи вместе. Совсем скоро.
Вместе с ней я выхожу на улицу, провожаю ее до машины, целую на прощание. Затем возвращаюсь в дом, взяв Клаудию на руки, несу к себе в спальню, кладу на кровать, накрываю одеялом. Я думал, она уже спит, но не тут-то было, она рывком садится на кровати, повернув ко мне лицо.
– Я не хочу тебя ни с кем делить, папа.
– И не нужно, ангел мой. Это ни к чему.
– Я не хочу от тебя уходить. Не хочу уезжать.
Что тут ответишь? Что я тоже этого не хочу? Она и так это знает, а остальное от меня не зависит.
– Но ты же еще здесь. Вот когда настанет пора переезжать, тогда и поговорим.
Слабое утешение и для нее и для меня.
– Жалко, что у тебя голова сейчас занята этим дурацким судом. Жалко, что я не могу приезжать к тебе каждый день, чтобы мы каждый день были вместе.
– Суд уже скоро кончится. К тому же ты ведь знаешь, что сердцем я всегда с тобой.
Она рада моим словам, это все-таки лучше, чем ничего.
– Папа?
– Что, ангел мой?
– Обещай, когда мы вместе, ты никого больше не будешь к себе приводить.
Я обнимаю ее за плечи. Девочка моя.
– Обещаю.
14
– Как она?
– Все в порядке.
Мы с Мэри-Лу сидим в кафе, на первом этаже в здании суда. Мы одни, до начала заседания целый час. Пол и Томми еще не пришли. Вот и хорошо, нам нужно хоть немного побыть наедине.
– А ты?
Глядя на нее, я вздыхаю. Я не выспался, потому что ночью как раз об этом и думал.
– Мы не сможем с тобой больше встречаться. – Я помешиваю ложечкой сахар в чашке, хотя уже размешал его, налив кофе. – Пока она не переедет и не кончится суд.
– Уилл...
– Ни от нее, ни от суда мне никуда не деться. На большее я сейчас просто не способен. Черт побери, Мэри-Лу, у меня хватает и других проблем, о которых ты и не догадываешься!
– Думаю, что догадываюсь.
– Да ну?
– Речь о твоих компаньонах?
Я смотрю на нее, стараясь не показать, права она или нет.
– Ни для кого не секрет, что ты подумываешь, не стоит ли податься куда-нибудь в другое место. Ведь ты из-за этого и ушел в отпуск, правда? Чтобы все хорошенько обдумать?
– В том числе.
– Ладно, давай поговорим о нас с тобой. Не знаю, что и сказать. Ты мне нравишься и... пожалуй, больше ничего говорить и не стоит.
– Ты мне тоже нравишься, Мэри-Лу. Очень!
– Звучит довольно смешно.
– У меня просто голова идет кругом! Нам с тобой это ничего хорошего не сулит, как бы у нас ни сложились отношения дальше.
– Мне непросто будет это сделать.
– Мне тоже. Я очень хочу тебя, я сам этого не ожидал, но нужно какое-то время обождать.
– Разве что какое-то время.
– Вот именно.
– Интересный ты парень, Уилл. Совсем не похож на других.
– Раньше мне казалось, что это здорово. – Подняв голову, я вижу входящего Пола, он нас заметил и идет к нашему столику. – А теперь я просто старею. Знаешь, надо же сказать что-то ради собственного успокоения.
– Если бы ты был таким, я бы на тебя никогда не запала!
Я отвечаю ей кислой улыбкой. На секунду она накрывает мою руку своей, затем убирает ее, как только вблизи появляется Пол.
– Я буду паинькой, – шепчет она, поддразнивая. – Но лишь до тех пор, пока суд не кончится.
– Надеюсь. – Так оно и есть. Я в самом деле на это надеюсь.
15
– Вызовите доктора Милтона Грэйда.
Грэйд не торопясь идет между рядами к месту для дачи свидетельских показаний. Зачитывают присягу – он стоит прямо, как столб, затем садится, осторожно положив ногу на ногу, поддернув брючину указательным и большим пальцами, чтобы не помять тщательно отутюженную складку. Местная молва утверждает, что он – единственный в Нью-Мексико, кому костюмы шьют на заказ в Лондоне. Сейчас он уже в преклонном возрасте, в штате установлен обязательный возраст для ухода на пенсию, но для него из этого правила уже дважды делались исключения. Хотя выглядит он неплохо: густая копна седых волос, пронизывающий взгляд голубых глаз, крупный нос, как у истого римлянина. Одним словом, краса и гордость американской медицины.
На стенде между местом для дачи свидетельских показаний и скамьей присяжных установлен крупный, в натуральную величину снимок Бартлесса, сделанный в тот момент, когда его труп доставили в морг. Фотография отснята на черно-белой пленке и сильно размыта, но все равно зрелище жуткое. Подсудимые с любопытством разглядывают ее, похоже, она не слишком их шокирует, но для меня важнее то, что, судя по всему, они никогда его раньше не видели, по крайней мере в таком вот состоянии.
Снимок производит сильное впечатление. Как только Моузби выставил его на всеобщее обозрение, я, конечно, первым делом бросил взгляд на своих подзащитных, а потом – на присяжных. У одних вырвался судорожный вздох, у других – какое-то невнятное бормотание, но в целом они отнеслись к нему спокойнее, чем я ожидал. Если бы кто-нибудь из женщин завопил не своим голосом, я тут же стал бы ходатайствовать об отводе жюри присяжных на том основании, что оно не способно прийти к единогласному мнению.
Отвернувшись от присяжных, перевожу взгляд на мать убитого. Она внимательно рассматривает снимок, но, к моему удивлению, молчит, словно воды в рот набрала. Либо с ней уже поработало обвинение, предупредив, что ее в два счета выведут из зала, если она даст волю чувствам, либо она с трудом отдает себе отчет в том, что изображено на фотографии.
Грэйд дает свидетельские показания, отвечая на вопросы Моузби, на чем он строил свои выводы, особенно заключение о том, что смерть наступила не от огнестрельных, а от ножевых ранений. Грэйд подробно, на мой взгляд, чересчур подробно, рассказывает об оскорблении убитого, о том, как, судя по всему, это произошло, о том, был погибший еще жив или нет, когда лишился этого органа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70