По тому, что она говорит, даже тогда, когда корчит из себя взрослую, я вижу, что она еще девственница. Ее мать поздно начала половую жизнь, пройдет, может, еще два-три года, прежде чем ее станут волновать «тампаксы» и прочая дребедень. Хотя когда у твоей собственной матери силиконовые груди, ты и сама должна быть не лыком шита. Я читал недавно (раньше такие вещи вообще не замечал), что сейчас наблюдается резкий всплеск раннего полового созревания, связанный со стрессом, которому в наши дни подвергаются и дети, что заставляет их взрослеть раньше, чем полагается. Не знаю, по-моему, жизнь детей всегда была довольно бесшабашной, но твердо знаю, что хочу, чтобы она как можно дольше оставалась ребенком.
День выдался теплый. Место празднования дня рождения выбрано к северу от города, на ранчо моего друга Лукаса (в прошлом хиппи, занимавшегося освоением земельных участков), того самого парня, в чьих ручьях мы с Клаудией удили рыбу, когда был найден труп Ричарда Бартлесса, после чего и заварилась вся эта каша. Местечко на редкость славное, помимо конюшен и домов, там есть теннисный корт, бассейн, ванна с гидромассажем. Лукас не только остался моим другом и клиентом после того, как я порвал отношения с фирмой, но и направляет ко мне заказчиков, что иной раз оборачивается непосредственным ущербом для Фреда и Энди. Лукаса вся эта история приводит в восторг. По его мнению, мои рокеры просто недотроги, и слишком рано их осуждать. Поэтому мы с ним и выпиваем вместе, а они – нет, а я не прочь усвоить преподанный мне очередной урок.
Своих детей у них с Дороти нет, они слишком привыкли жить в свое удовольствие, но всегда души не чаяли в Клаудии, осыпали ее подарками. Сегодняшний день – не исключение: они подарили ей качину, эта кукла-амулет, сделанная индейцами племени пуэбло, стоит пятьсот долларов, а к ней ожерелье цвета спелой тыквы. Она уже достаточно взрослая, чтобы оценить подарки по достоинству, и принимается ахать и охать над ними, как и подобает в таких случаях.
По идее я должен бы возражать против такой щедрости с их стороны, но я этого не делаю. Никому другому я бы не позволил баловать ее подобным образом, но, по-моему, богатые крестная и крестный – это вполне допустимо. В нашем мире с кем только ни приходится поддерживать отношения, так что пускай привыкает к тому, чтобы делать это как полагается.
На вечеринку приглашены полдюжины лучших подруг Клаудии. Все они страшно счастливы побыть вместе. В Сиэтле все о'кей, но дом все-таки здесь.
Все ранчо празднично украшено в ковбойском стиле. На день каждой девочке выделили по лошади. Утром мы отправляемся верхом к подножиям холмов, виднеющихся на востоке, – семь девчушек в джинсах и шлемах для верховой езды едут след в след. Я замыкаю кавалькаду и, удерживая на плече видеокамеру и стараясь, чтобы кадры получались четкими, стремлюсь запечатлеть все события сегодняшнего дня для будущего, для нее, чтобы она могла посмотреть, когда подрастет, для ее детей, для меня самого, когда она вырастет и будет слишком далеко, чтобы туда можно было долететь самолетом за два часа.
– Папа режет торт! – объявляет она, обращаясь ко всем сразу. – Оставь мне кусок с розой, папа!
Девчонки сейчас в купальниках. Дело уже близится к вечеру, жарко. Вечеринка мало-помалу подходит к концу, сейчас мы съедим торт с мороженым и будем двигаться в обратном направлении. Сам того не желая, я обращаю внимание на формы кое-кого из ее подружек. У некоторых тела уже вполне сформировавшиеся. Маленькие, только начинающие оформляться груди, округляющиеся бедра. Похоже, они еще не отдают отчета в собственной сексуальной притягательности, а может, и наоборот, не знаю. Но я помню, как сам целовал девчонок в пятом классе и стал приставать к ним в шестом. А ведь я жил в провинции.
– Очень вкусный торт, – говорит Элли Годсуайлинг. Мы сидим в креслах-качалках у бортика бассейна. Ее дочь – в числе приглашенных. Элли приехала на машине, чтобы отвезти кое-кого из девочек домой.
Девчонки раскинулись на траве неподалеку. Они болтают друг с другом, смеясь и нисколько не смущаясь. Я спрашивал у Клаудии, не надо ли пригласить мальчиков.
– От мальчишек будет одна обуза, – ответила она. – Да они только и делали бы, что строили из себя героев. А я сама хочу быть в центре внимания.
– Торт сами пекли? – спрашивает Элли.
– Ну конечно! – отвечаю я. – С самых азов начали.
– Я имела в виду не тебя, – говорит она, слегка заливаясь румянцем. – Я подумала, что, может, торт испекла твоя девушка.
– Девушка?
– Клаудия говорила Мэрайе, что у тебя есть постоянная подружка. Кто-то из коллег по работе, – говорит она полувопросительным тоном.
Подняв голову и щурясь на послеполуденном солнце, я смотрю на нее. Неужели она на меня нацелилась? Она примерно одного со мной возраста, разведена, недурна собой.
– Не совсем, – с ленцой отвечаю я, кривя душой. Ничего из этого не выйдет, мне хочется поиграть с ней в кошки-мышки и посмотреть, куда это заведет.
– Вот как!
– Торт был куплен в универмаге. У «Лукавича».
– Неудивительно! – восклицает она. – У них торты лучше, чем домашние. Чем те, что я сама пеку, во всяком случае, – добавляет она, осторожно улыбаясь. Мне кажется, она положила на меня глаз, но не знает, как подступиться, может, она не так уж много встречается с мужчинами сейчас, а то и не встречается вообще. Слегка подавшись вперед, чтобы, грациозно поддев вилкой кусочек торта, отправить его в рот, она на минутку приоткрывает передо мной ложбинку в низком вырезе платья. У нее большая нежная грудь, сверху слегка покрытая веснушками. В постели она, наверное, будет вести себя как глупая, сентиментальная барышня, о том, чтобы трахнуть ее, находясь в здравом уме и доброй памяти, не может быть и речи.
Попробовать можно. Можно сегодня вечером устроить так, чтобы мы с ней остались наедине. Великодушное предложение со стороны дорогого папы: мы продолжим вечеринку у меня дома, а Клаудия может пригласить всех на пиццу, я же знаю, как она скучает по подругам и хочет за то ограниченное время, что гостит здесь, провести с ними как можно больше времени, она сама мне об этом говорила. Временами я ревную ее к остальным, хочу, чтобы она целиком принадлежала мне, но у меня времени не хватает. Она об этом тоже думает.
Девочки уже достаточно взрослые, чтобы на время оставить их одних вечером, и я держу пари, что Элли не замедлит ко мне присоединиться, придумав какой-нибудь благовидный предлог, например, скажет, что боялась, что мне не хватит чашек, тарелок или банок с кока-колой. Мы могли бы оставить девчонок одних и пойти в какой-нибудь бар неподалеку, чтобы пропустить стаканчик и посидеть вдали от шума. Выпьем по одной, а там, глядишь, и до трех дело дойдет, потом она уже будет слишком навеселе, чтобы ехать обратно одной, я предложу подвезти ее до дому, это недалеко. А затем, само собой, провожу до дверей, ведь я же джентльмен, дружески поцелую на прощание, желая спокойной ночи, и тогда мы почувствуем, что хотим друг друга, начнем щупать друг друга, а остальное будет уже делом техники. Это в моих силах, но поступить так было бы жестоко. Но, даже несмотря на это, я способен так поступить. Я сижу и смотрю на ее усыпанные веснушками груди, на мягкое, полное тело, перспектива обладать им вызывает во мне легкое возбуждение. Легкое, не более того.
Я бы возбудился по-настоящему, если бы прыгнул на тело Мэри-Лу и мы с ней начали один из наших марафонских любовных забегов. Мы условились, что уик-энд проведем отдельно друг от друга. Она не захотела вмешиваться в то время, которое Клаудия проводит со мной. Благородный поступок, который кажется еще более благородным сейчас, когда я сижу и размышляю об этом, нашедший выражение скорее в мыслях, нежели в конкретных делах. Клаудия мало-помалу начинает чувствовать себя все свободнее с Мэри-Лу, но всякий раз, когда я нахожусь в обществе и той и другой, мое внимание раздваивается. Поскольку сегодня у Клаудии день рождения, она заслуживает, чтобы я безраздельно ей принадлежал. Если мне станет совсем худо, то, посадив Клаудию на самолет в воскресенье вечером, можно будет заглянуть домой к Мэри-Лу.
Я выбрасываю из головы мысль о том, чтобы трахнуть Элли. Если бы она сама на меня набросилась, я не смог бы оказать сопротивление, но, родившись как бы заново, я хочу теперь быть добрым. Мне хотелось бы верить, что у меня достаточно силы воли для того, чтобы отмахнуться от такого поведения, хотя раньше от подобных возможностей я никогда не отказывался.
– Тебе было весело, папа?
– Да. А тебе?
– Никогда в жизни так не веселилась!
– Я рад. К тому же смотри, сколько тебе всего подарили!
– Мне так нравится новая кукла!
Та сидит на почетном месте на полке, рядышком с плюшевым мишкой и пингвином, ее самыми старыми и самыми любимыми игрушками, которые она, ложась вечером спать, берет с собой в кровать.
– И ожерелье тоже. Лукас и Дороти такие милые!
– Они души в тебе не чают. Для них ты все равно что дочь.
– Но папа у меня один-единственный, – говорит она, прижимаясь ко мне. – Ты у меня лучше всех.
– Спасибо, ангел мой! – О Боже, неужели я мог пожертвовать этим вечером ради обвислой попки! Или хорошенькой попки, загодя ведь никогда не скажешь. Впрочем, не важно, этот вечер все равно лучше, о разнице даже говорить не приходится.
– А у меня только одна дочь, и она тоже лучше всех.
– У нас в семье вообще все самые лучшие.
– Мы с тобой – уж точно.
– Мама тоже. Она тоже лучше всех.
– Да.
На мгновение мы умолкаем, каждый думает о своем.
– Мама скучает по тебе.
– Неужели? – Неужели. Это еще почему?
Она кивает.
– Очень.
– По-моему, нет. – Мне не нравится, какое направление ни с того ни с сего принял разговор, хочется перевести его на другую тему, пока он не зашел слишком далеко.
– Она хорошо ко мне относится, – говорю я, ощупью двигаясь дальше, – мы всегда оставались друзьями, хотя недолго жили друг с другом, может, она поэтому и скучает. Я тоже по ней скучаю, но потому, что она всегда меня ждала и я всегда виделся с ней из-за тебя. Может, и она примерно так же ко мне относится. Вот и все. Теперь у нее совершенно новая жизнь, которая по-настоящему насыщенна, новая работа у нее гораздо более многообещающая, чем прежняя, может, время от времени она ее и достает, может, иной раз и обронит фразу типа: «В Санта-Фе мне жилось намного легче!», что-нибудь в этом роде.
Я смотрю на нее, имеет ли смысл то, что я говорю?
– Это так, – говорит она, – там на самом деле было намного легче. Мне было намного легче, да и намного беззаботнее. Мы виделись с тобой всякий раз, когда мне этого хотелось, а не только раз в месяц.
– Я почти весь летний отпуск проведу с тобой, – напоминаю ей я. – Ты будешь со мной все лето.
– Это не одно и то же. Конечно, а как же иначе?
– Но ведь в Сиэтле неплохо. У тебя появились симпатичные друзья и подруги, в том числе и те, с которыми я познакомился. Ты мне сама говорила, что тебе нравятся ребята и девчонки, что там живут.
– Ну да, но они не такие, как мои друзья и подруги здесь. Настоящие друзья и подруги.
– Они станут такими. На это нужно время.
Она не верит тому, что я говорю. Я сам не верю тем словам, которые срываются у меня с уст, а она, черт побери, все нутром чует почище любого радара!
– Я хочу обратно.
– По-моему, это невозможно, моя хорошая. Во всяком случае, не сейчас.
– Почему?
– Потому.
– Почему потому?
– Потому что сейчас ты живешь с матерью, а молоденькой девушке нужно быть вместе с матерью. Большую часть времени.
– А если бы я была мальчиком?
– Не думаю, что от этого что-то изменилось бы. К тому же ты ведь не мальчик.
– Ты сам всегда говорил, что не важно, кто я – девочка или мальчик.
– Это действительно не важно.
– Тогда почему это не не важно, если я – девочка и хочу жить вместе с тобой?
– Я имел в виду другое. Маленьким детям, как правило, нужно жить с матерями.
– Но не всегда. Мы же с тобой отлично ладим, разве нет?
– Конечно.
– Тогда почему это не не важно?
О Боже! Я вроде бы считаюсь одним из лучших адвокатов в городе, который мыслит на редкость логично, а она, черт побери, ставит меня в тупик!
– По-моему, тут ты права.
Подняв голову, она улыбается: ну вот видишь?
– Но дело не только в этом.
– Я знаю, что ты сейчас скажешь.
– Ну и что же?
– Что я стану взрослой девушкой, а взрослой девушке нужна мать, которая бы ее опекала. – Она говорит изменившимся тоном, стараясь подражать взрослой женщине, скажем, Патриции.
– Ну... это действительно так.
– Мэри-Лу могла бы мне в этом помочь.
– Мэри-Лу?
– Разве она не твоя девушка?
– В известном смысле. – У меня такое ощущение, что я стою на месте для дачи свидетельских показаний и мне сильно не по себе.
– Ну вот, она и могла бы.
– Это не ее дело. Это дело твоей матери.
– Сейчас у мамы нет на это времени. Она вкалывает почем зря.
Ну вот, приплыли.
– Я тоже, – осторожно говорю я.
– Так и должно быть.
– Как это понимать?
– Отцы и должны вкалывать почем зря. А она – мать.
– Мэри-Лу тоже очень много работает.
– Этого бы не было, если бы у нее был ребенок, – парирует она.
– На это мне ответить нечего, потому что ребенка у нее нет, к тому же это все равно не имеет значения, потому что твоя мать – Патриция, а не Мэри-Лу. Речь идет о двух разных женщинах.
– Мы с мамой почти не видимся! – со злостью говорит она. Судя по всему, злость копилась в ней давно, а сейчас вырвалась наружу. – Иногда бывает так, что я ложусь спать, когда ее еще нет. Мне это до смерти надоело! – восклицает она с настоящей обидой.
Черт! Как дела могли зайти так далеко? С какой стати она должна страдать от наших амбиций? Она ведь еще совсем ребенок, который заслуживает того, чтобы рядом находился кто-нибудь из родителей. Интересно, думаю я, знает ли Патриция на самом деле, что творится?
– У мамы новая работа, – говорю я, стараясь быть терпимым и по возможности справедливым к ней. – Иной раз ничего не поделаешь. Скоро все будет по-другому.
– А если нет?
– Послушай! Занятия в школе кончаются через месяц, ты все лето будешь со мной, тогда обо всем и поговорим, о'кей?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70