https://wodolei.ru/catalog/dushevie_ugly/dushevye-ograzhdeniya/bez-poddona/
»
Дыхание Римера в целом позволяло заподозрить, что он недавно сожрал набальзамированного кота; Маккаридж лишь усиливал это впечатление, как будто кот был замаринован в дешевом одеколоне.
Ример навис над ней. Эйлин с отработанной грацией подставила ему макушку, к каковой и приложились его сальные губы. Потом Бендиго заходил по комнате, теребя длинные крашеные пряди – то есть изображая человека, охваченного лихорадочным вдохновением.
«Я живу в сущем кошмаре», – не в первый раз подумала Эйлин Темпл.
И даже не в первый раз за этот вечер. Когда десять лет тому назад на крыльях надежды и юношеского честолюбия она отправилась в Америку, кто бы мог представить, что ее звезда закатится так далеко за край горизонта?
«Странствующая предультимативная антреприза Бендиго Римера».
Ей так и не хватило духу спросить его, известно ли ему значение слова «предультимативная», скорее всего, оно понравилось ему из-за своей непонятности. Бывшему сценическому кумиру женской публики Бендиго Римеру (Оскару Кранцу из Скрэнтона, штат Пенсильвания, – она как-то наткнулась на лежавшее в сейфе труппы его свидетельство о рождении) было пятьдесят два.
«Зря я переспала с ним тогда в Цинциннати».
Проявила в начале турне минутную слабость: с одной стороны, слишком налегала на vino blanco, а с другой – чертов придурок еще мог произвести впечатление почти симпатичного мужчины, особенно в темноте.
«И вообще, – напомнила, извиняя себя, Эйлин, – ты всего лишь человек, и одиночество запросто может привести в твою постель самых странных мужчин».
После того случая ее тревожили их будущие отношения, но отклонить последующие поползновения Римера к близости оказалось до смешного легко: он был слишком занят собой, чтобы питать интерес к другому человеку. А происходивших время от времени побед над какой-нибудь восторженной провинциалкой было более чем достаточно, чтобы удовлетворить его, как бы это помягче выразиться, скудные мужские потребности.
«А как же тогда мои потребности?»
Жизнь на сцене оказалась совсем не такой, какой представлялась; ее радужные надежды, увы, не оправдались. Нет, конечно, были и славные деньки в начале ее артистической карьеры – блистательный Бродвей сулил славу, богатство и несчетное множество сказочно привлекательных мужчин. Это продолжалось, как теперь кажется, с неделю. Увы, театр суров к женщине, когда той переваливает за тридцать, а по правде, дело идет к сорока. Слава богу, у нее есть косметика, длинные густые волосы, тело, которое пока еще в норме, иначе она бы уже осталась без работы. Эйлин, сама того не желая, была и сердцем и умом реалисткой, что в ее профессии, где полно витающих в облаках мечтателей, считалось недостатком. Лучшие роли обычно доставались девицам помоложе, с голодными глазами, а единственное, к чему стремились завсегдатаи кулис, – это провести веселый уик-энд вне надоевшего семейного лона. Не говоря уж об их упорном стремлении напоить вас до смерти шампанским, от которого живот пучит.
Господи, все, что эти женушки знают о сексе, может уместиться в голове комара. С чего бы еще их мужья, лишь выпадет свободная ночь, стремятся на поиски приключений? Эйлин вела скрупулезный перечень своих недостатков, и неумение проявить себя в постели к числу таковых никак не относилось. Беда заключалась в том, что она не могла этим заработать. Не то чтобы ей не случалось задуматься над такой перспективой, да и предложения поступали довольно щедрые… При случае она с благодарностью принимала экстравагантные безделушки от своих поклонников, но никогда не допускала того, чтобы их более откровенные предложения поставили под угрозу ее положение одаренной и старательной любительницы. По ее глубокому убеждению, с превращением секса в бизнес это занятие перестало бы доставлять удовольствие, а удовольствий в ее жизни было не так уж много. Не говоря уж о том, что век куртизанки, как и век актрисы, недолог.
Но каковы бы ни были ее планы, рано или поздно настанет время, когда даже самый никчемный на свете Бендиго Ример не захочет взять ее в третьеразрядное провинциальное турне с «Узником башни Зенда». За все эти годы она так и не отложила денег на черный день; практически все уходило на поддержание гардероба в состоянии, более-менее позволявшем вызывать интерес со стороны мужчин…
«Впрочем, что толку думать о будущем. Живи сегодняшним днем, а завтра пусть само о себе позаботится». Последнее представление в Бьютте, а потом Бойс, штат Айдахо. Три недели уйдет на дорогу в еще большее захолустье: Бендиго только что добавил к гастрольному маршруту городишко неподалеку от Феникса, который она не смогла даже найти на карте. Похоже, как он сказал, поселение какой-то секты вроде мормонов. Его совершенно не волновало, во что они верят и кому молятся, – главное, чтобы у них было желание выкладывать наличные за возможность пристроить задницы на сиденья в зрительном зале. Просто удивительно, к скольким разочарованиям в жизни человек может приспособиться…»
Между тем Бендиго мерил шагами комнату, размахивая руками на манер рассерженной обезьяны. И чего это он так разбушевался?
– …Он не имел никакой законной причины отпускать меня! Я исполнил ту роль блестяще! Бле-стя-ще! Трактовка роли была позаимствована у Кина. Подлинное видение Шекспира! Это все проклятая зависть… Эдвин-Бут-уволил-меня-в– двадцать-шесть-завидуя-моему-гению-единолично-разрушил-мою-репутацию-помешав-моей-карьере-достичь-олимпийских-высот-что-всегда-было-моей-судьбой…
«Ну вот, опять завел свою волынку: так и спятить недолго. Что за наказание – смотреть, как выпускает пар старый клоун. Жаль, что в дополнение к его эпической самооценке у него нет и малой толики настоящего таланта. Впрочем, не будь у него мании величия, разве смог бы он так пыжиться? И уж если быть честной, мисс Разумница, то раз уж ты делишь с ним уборную в этом богом забытом Бьютте, штат Монтана, то стоит задаться простым вопросом: а больше ли пользы принес тебе твой хваленый здравый смысл, чем ему его пустые иллюзии? Да и где он бывает, этот здравый смысл, когда букетик, поднесенный каким-то воздыхателем-ковбоем из прерий, трогает тебя до слез?
Нечего ныть, подруга, может, твоя жизнь и не ахти, но зато это твоя жизнь. У тебя нет мужа, который велел бы тебе стирать и штопать его носки, нет орущих детей, карабкающихся по занавескам. Можно увидеть новые места. Познакомиться с новыми людьми. Всегда остается возможность встретиться где-то за поворотом с чем-то ярким и удивительным. И сколько девушек тешат себя этим каждое утро? “Торжество надежды над опытом” – после того как я отыграю все свои роли и на сцене, и в жизни, пусть эту фразу высекут на моей могильной плите».
ГЛАВА 3
Немецкие флажки на столиках. Немецкие песни, исполняемые в обеденном зале баварским оркестром. Немецкие вина, пиво и немецкая еда, подаваемая немецкими официантами, говорившими с пассажирами-немцами по-немецки.
«Дай им волю, они все устроят на германский лад, – подумал Дойл. – Взять хотя бы декор: прусские знамена, двуглавые орлы, геральдические щиты на стенах. Не хватает только портрета кайзера Вильгельма. Хорошо хоть добрые бюргеры Франкфурта и Мюнхена не воротили носы, когда мы, на свой юмористический лад, отплатили им такой же монетой: Иннес водрузил на стол собственноручно изготовленный “Юнион Джек”, а я реквизировал в оркестре тубу и исполнил собственную инструментальную версию «Боже, храни королеву». Иннес, растрогавшись, даже похлопал меня по спине. Похоже, он почти гордился своим старшим братом. У меня потеплело на сердце. Если на то пошло, Иннес весь день сегодня вел себя вполне пристойно и секретарские обязанности исполнял быстро и эффективно. И о Пинкусе-Пиммеле с ужина даже не заикнулся. Может быть, мне пока рано ставить на пареньке крест».
Братская патриотическая контратака братьев взбодрила сердца немногих находившихся на борту англичан, и Дойл понял, что не стоило беспокоиться о том впечатлении, которое он произвел на немцев; он вообще находил их веселым, общительным народом, хотя порой подозревал, что если бы немец потерпел кораблекрушение и оказался один на необитаемом острове, то одичал бы довольно быстро. Но их аплодисменты после его выступления казались вполне искренними; улыбка тронула даже гранитное лицо капитана Хоффнера. Дойл подметил это не только у него, а вынес из опыта предыдущих путешествий: чем дальше люди оказывались в море, тем менее обременяло и сковывало их то, какими они были на суше.
Однако что же означал тот странный инцидент до ужина? Очевидная, хотя и приглушенная конфронтация близ мостика: капитан Хоффнер и два озабоченных молодых человека. Судя по выговору, американцы еврейского происхождения; они выражали пылкую озабоченность относительно безопасности на борту судна и местонахождения некоего предмета. Вроде бы книги. Еврей помоложе, с жидкой бороденкой и песочными усами, имел вид растерянный и даже напуганный. Тот, что постарше, заметил Дойла, и на его лице отразилась целая гамма переживаний – узнавание, ожидание, облегчение. Хоффнер держался учтиво, но напряженно, словно ему пытались что-то навязать. Он кивнул Дойлу, выждал, пока тот пройдет мимо, и лишь тогда, в нетерпеливом стремлении избавиться от навязанной проблемы, заговорил снова.
За ужином Дойл высматривал их в зале, но странная парочка так и не появилась, и лишь после окончания трапезы старший из них замаячил в холле перед кают-компанией. Вот он – стоит на цыпочках, вытягивает шею, силясь углядеть кого-то в расходящейся толпе.
«Неужели ищет меня?»
Но сейчас заниматься этим человеком некогда; он уже опоздал на вечернее представление.
У Софи Хиллз было большое, чувственное лицо и солидные манеры любимой нянюшки или супруги зеленщика. Невысокая, с сединой. Никаких уступок моде. Глаза ясные и настороженные. Рукопожатие твердое, как у адмирала. Она обходилась без корсета, как суфражистки, но в отличие от них вовсе не выказывала склонности к аффектации, эпатажу и высокопарным речам и, после того как ее представили Дойлу, начала свой сеанс в корабельной библиотеке так, словно это была встреча Уимблдонского клуба садоводов, расположившихся на пяти рядах стульев.
Здесь не было всего того, что казалось неотъемлемой частью любого спиритического сеанса: никто не вращал столики, люди не держались за руки, не трепетали в сумраке свечи. Мисс Хиллз сразу взялась за дело. Один стул был зарезервирован рядом с ней для миссис Сент-Джон, которая взяла на себя роль ведущей. Дойл занял место в первом ряду слева от них. Ни Иннеса, ни американского репортера не было видно; Дойл не сообщил об этом событии брату, и, очевидно, слух о нем не дошел до Пинкуса.
Он заметил, что рыжеволосый ирландский священник устроился позади него, чуть правее. Они не виделись со вчерашней встречи на верхней палубе и сейчас обменялись вежливыми кивками.
Миссис Сент-Джон предварила действо обычной преамбулой, позволяющей уклониться от ответственности за результат. Порой духи следуют собственным предпочтениям, их поведение по меньшей мере непредсказуемо, не всегда объяснимо, и уж, во всяком случае, истинность и даже разумность их высказываний решительно невозможно гарантировать.
– Духи могут быть столь же вздорны, упрямы и недалеки, как живые люди. Особенно наши ближайшие родственники.
Зазвучал добрый смех. Лед сломан. Ловко. Непринужденная атмосфера. Никаких дешевых эффектов, никакой показухи.
Пока.
Дойл огляделся по сторонам.
Молодой еврей – на миг их глаза встретились – скользнул на одно из немногих оставшихся мест.
«Ну а этому что нужно? Впрочем, это скоро выяснится. Постойте-ка: а что это еще за две фигуры позади того молодого человека? Иннес и чертов Пинкус в своей нелепой шляпе».
– А сейчас, дамы и господа, внимание: я попрошу полнейшей тишины, – объявила миссис Сент-Джон.
Софи Хиллз улыбнулась, помахала ладошкой (ну словно ребенок на прощание), закрыла глаза и начала серию глубоких вздохов. Ее тело постепенно расслабилось, потом неожиданно приняло неловкую позу, совершенно не похожую на ту, в которой она находилась до начала своего транса: пальцы сцеплены, руки сомкнуты перед ней на столе. Голова на длинной шее плавно покачивалась из стороны в сторону, как будто балансируя на веретене. По лицу расплылась широкая, загадочная улыбка. Глаза оставались открытыми, но сузились и, кажется, стали как-то странно косить…
«Надо же, а ведь она сейчас похожа на китаянку!»
Женщина рассмеялась – рассыпчатым, звонким смехом.
– Вижу здесь одни лишь дружеские лица, – произнесла она высоким, но, несомненно, мужским, сильно отличающимся по звучанию от ее собственного голосом да еще и с отчетливым мандаринским акцентом. И снова залилась смехом.
Ее аудитория непроизвольно рассмеялась в ответ.
– На этом корабле все счастливы. Все оставили свои невзгоды на берегу. – Она вновь разразилась смехом.
Аура неуемного добродушия заполнила комнату; казалось, сама атмосфера стала более легкой, бодрящей, как животворный источник.
«А что, я ведь и сам, пожалуй, чувствую себя лучше. Интересно, в чем тут фокус? Заряжать счастьем – это что-то новенькое».
– Морская болезнь никого не донимает?
Коллективный стон, еще больше смеха. Одна женщина в среднем ряду подняла руку.
– Да, леди, для вас это нелегко. Вы уж лучше сидите, где сидится, ладно?
Некоторые слушатели уже держались за бока, складываясь пополам.
– Как на этом корабле с едой? Нормально кормят?
– Да, нормально! – крикнули из толпы.
– Да, тут вам не повезло, – обратилась она к женщине, страдавшей морской болезнью. – Обидно упускать хорошую кормежку, пока живой. У нас тут, представьте, вообще никакой еды нет.
Ничего похожего на обычные спиритические сеансы, где медиумы, как правило, вызывают угрюмых духов, мрачный нрав которых заставляет предположить, что они и духами-то стали, покончив с опостылевшей жизнью. Этот дух, безусловно, являлся самым веселым и беззаботным из всех, кого вызывали медиумы в присутствии Дойла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Дыхание Римера в целом позволяло заподозрить, что он недавно сожрал набальзамированного кота; Маккаридж лишь усиливал это впечатление, как будто кот был замаринован в дешевом одеколоне.
Ример навис над ней. Эйлин с отработанной грацией подставила ему макушку, к каковой и приложились его сальные губы. Потом Бендиго заходил по комнате, теребя длинные крашеные пряди – то есть изображая человека, охваченного лихорадочным вдохновением.
«Я живу в сущем кошмаре», – не в первый раз подумала Эйлин Темпл.
И даже не в первый раз за этот вечер. Когда десять лет тому назад на крыльях надежды и юношеского честолюбия она отправилась в Америку, кто бы мог представить, что ее звезда закатится так далеко за край горизонта?
«Странствующая предультимативная антреприза Бендиго Римера».
Ей так и не хватило духу спросить его, известно ли ему значение слова «предультимативная», скорее всего, оно понравилось ему из-за своей непонятности. Бывшему сценическому кумиру женской публики Бендиго Римеру (Оскару Кранцу из Скрэнтона, штат Пенсильвания, – она как-то наткнулась на лежавшее в сейфе труппы его свидетельство о рождении) было пятьдесят два.
«Зря я переспала с ним тогда в Цинциннати».
Проявила в начале турне минутную слабость: с одной стороны, слишком налегала на vino blanco, а с другой – чертов придурок еще мог произвести впечатление почти симпатичного мужчины, особенно в темноте.
«И вообще, – напомнила, извиняя себя, Эйлин, – ты всего лишь человек, и одиночество запросто может привести в твою постель самых странных мужчин».
После того случая ее тревожили их будущие отношения, но отклонить последующие поползновения Римера к близости оказалось до смешного легко: он был слишком занят собой, чтобы питать интерес к другому человеку. А происходивших время от времени побед над какой-нибудь восторженной провинциалкой было более чем достаточно, чтобы удовлетворить его, как бы это помягче выразиться, скудные мужские потребности.
«А как же тогда мои потребности?»
Жизнь на сцене оказалась совсем не такой, какой представлялась; ее радужные надежды, увы, не оправдались. Нет, конечно, были и славные деньки в начале ее артистической карьеры – блистательный Бродвей сулил славу, богатство и несчетное множество сказочно привлекательных мужчин. Это продолжалось, как теперь кажется, с неделю. Увы, театр суров к женщине, когда той переваливает за тридцать, а по правде, дело идет к сорока. Слава богу, у нее есть косметика, длинные густые волосы, тело, которое пока еще в норме, иначе она бы уже осталась без работы. Эйлин, сама того не желая, была и сердцем и умом реалисткой, что в ее профессии, где полно витающих в облаках мечтателей, считалось недостатком. Лучшие роли обычно доставались девицам помоложе, с голодными глазами, а единственное, к чему стремились завсегдатаи кулис, – это провести веселый уик-энд вне надоевшего семейного лона. Не говоря уж об их упорном стремлении напоить вас до смерти шампанским, от которого живот пучит.
Господи, все, что эти женушки знают о сексе, может уместиться в голове комара. С чего бы еще их мужья, лишь выпадет свободная ночь, стремятся на поиски приключений? Эйлин вела скрупулезный перечень своих недостатков, и неумение проявить себя в постели к числу таковых никак не относилось. Беда заключалась в том, что она не могла этим заработать. Не то чтобы ей не случалось задуматься над такой перспективой, да и предложения поступали довольно щедрые… При случае она с благодарностью принимала экстравагантные безделушки от своих поклонников, но никогда не допускала того, чтобы их более откровенные предложения поставили под угрозу ее положение одаренной и старательной любительницы. По ее глубокому убеждению, с превращением секса в бизнес это занятие перестало бы доставлять удовольствие, а удовольствий в ее жизни было не так уж много. Не говоря уж о том, что век куртизанки, как и век актрисы, недолог.
Но каковы бы ни были ее планы, рано или поздно настанет время, когда даже самый никчемный на свете Бендиго Ример не захочет взять ее в третьеразрядное провинциальное турне с «Узником башни Зенда». За все эти годы она так и не отложила денег на черный день; практически все уходило на поддержание гардероба в состоянии, более-менее позволявшем вызывать интерес со стороны мужчин…
«Впрочем, что толку думать о будущем. Живи сегодняшним днем, а завтра пусть само о себе позаботится». Последнее представление в Бьютте, а потом Бойс, штат Айдахо. Три недели уйдет на дорогу в еще большее захолустье: Бендиго только что добавил к гастрольному маршруту городишко неподалеку от Феникса, который она не смогла даже найти на карте. Похоже, как он сказал, поселение какой-то секты вроде мормонов. Его совершенно не волновало, во что они верят и кому молятся, – главное, чтобы у них было желание выкладывать наличные за возможность пристроить задницы на сиденья в зрительном зале. Просто удивительно, к скольким разочарованиям в жизни человек может приспособиться…»
Между тем Бендиго мерил шагами комнату, размахивая руками на манер рассерженной обезьяны. И чего это он так разбушевался?
– …Он не имел никакой законной причины отпускать меня! Я исполнил ту роль блестяще! Бле-стя-ще! Трактовка роли была позаимствована у Кина. Подлинное видение Шекспира! Это все проклятая зависть… Эдвин-Бут-уволил-меня-в– двадцать-шесть-завидуя-моему-гению-единолично-разрушил-мою-репутацию-помешав-моей-карьере-достичь-олимпийских-высот-что-всегда-было-моей-судьбой…
«Ну вот, опять завел свою волынку: так и спятить недолго. Что за наказание – смотреть, как выпускает пар старый клоун. Жаль, что в дополнение к его эпической самооценке у него нет и малой толики настоящего таланта. Впрочем, не будь у него мании величия, разве смог бы он так пыжиться? И уж если быть честной, мисс Разумница, то раз уж ты делишь с ним уборную в этом богом забытом Бьютте, штат Монтана, то стоит задаться простым вопросом: а больше ли пользы принес тебе твой хваленый здравый смысл, чем ему его пустые иллюзии? Да и где он бывает, этот здравый смысл, когда букетик, поднесенный каким-то воздыхателем-ковбоем из прерий, трогает тебя до слез?
Нечего ныть, подруга, может, твоя жизнь и не ахти, но зато это твоя жизнь. У тебя нет мужа, который велел бы тебе стирать и штопать его носки, нет орущих детей, карабкающихся по занавескам. Можно увидеть новые места. Познакомиться с новыми людьми. Всегда остается возможность встретиться где-то за поворотом с чем-то ярким и удивительным. И сколько девушек тешат себя этим каждое утро? “Торжество надежды над опытом” – после того как я отыграю все свои роли и на сцене, и в жизни, пусть эту фразу высекут на моей могильной плите».
ГЛАВА 3
Немецкие флажки на столиках. Немецкие песни, исполняемые в обеденном зале баварским оркестром. Немецкие вина, пиво и немецкая еда, подаваемая немецкими официантами, говорившими с пассажирами-немцами по-немецки.
«Дай им волю, они все устроят на германский лад, – подумал Дойл. – Взять хотя бы декор: прусские знамена, двуглавые орлы, геральдические щиты на стенах. Не хватает только портрета кайзера Вильгельма. Хорошо хоть добрые бюргеры Франкфурта и Мюнхена не воротили носы, когда мы, на свой юмористический лад, отплатили им такой же монетой: Иннес водрузил на стол собственноручно изготовленный “Юнион Джек”, а я реквизировал в оркестре тубу и исполнил собственную инструментальную версию «Боже, храни королеву». Иннес, растрогавшись, даже похлопал меня по спине. Похоже, он почти гордился своим старшим братом. У меня потеплело на сердце. Если на то пошло, Иннес весь день сегодня вел себя вполне пристойно и секретарские обязанности исполнял быстро и эффективно. И о Пинкусе-Пиммеле с ужина даже не заикнулся. Может быть, мне пока рано ставить на пареньке крест».
Братская патриотическая контратака братьев взбодрила сердца немногих находившихся на борту англичан, и Дойл понял, что не стоило беспокоиться о том впечатлении, которое он произвел на немцев; он вообще находил их веселым, общительным народом, хотя порой подозревал, что если бы немец потерпел кораблекрушение и оказался один на необитаемом острове, то одичал бы довольно быстро. Но их аплодисменты после его выступления казались вполне искренними; улыбка тронула даже гранитное лицо капитана Хоффнера. Дойл подметил это не только у него, а вынес из опыта предыдущих путешествий: чем дальше люди оказывались в море, тем менее обременяло и сковывало их то, какими они были на суше.
Однако что же означал тот странный инцидент до ужина? Очевидная, хотя и приглушенная конфронтация близ мостика: капитан Хоффнер и два озабоченных молодых человека. Судя по выговору, американцы еврейского происхождения; они выражали пылкую озабоченность относительно безопасности на борту судна и местонахождения некоего предмета. Вроде бы книги. Еврей помоложе, с жидкой бороденкой и песочными усами, имел вид растерянный и даже напуганный. Тот, что постарше, заметил Дойла, и на его лице отразилась целая гамма переживаний – узнавание, ожидание, облегчение. Хоффнер держался учтиво, но напряженно, словно ему пытались что-то навязать. Он кивнул Дойлу, выждал, пока тот пройдет мимо, и лишь тогда, в нетерпеливом стремлении избавиться от навязанной проблемы, заговорил снова.
За ужином Дойл высматривал их в зале, но странная парочка так и не появилась, и лишь после окончания трапезы старший из них замаячил в холле перед кают-компанией. Вот он – стоит на цыпочках, вытягивает шею, силясь углядеть кого-то в расходящейся толпе.
«Неужели ищет меня?»
Но сейчас заниматься этим человеком некогда; он уже опоздал на вечернее представление.
У Софи Хиллз было большое, чувственное лицо и солидные манеры любимой нянюшки или супруги зеленщика. Невысокая, с сединой. Никаких уступок моде. Глаза ясные и настороженные. Рукопожатие твердое, как у адмирала. Она обходилась без корсета, как суфражистки, но в отличие от них вовсе не выказывала склонности к аффектации, эпатажу и высокопарным речам и, после того как ее представили Дойлу, начала свой сеанс в корабельной библиотеке так, словно это была встреча Уимблдонского клуба садоводов, расположившихся на пяти рядах стульев.
Здесь не было всего того, что казалось неотъемлемой частью любого спиритического сеанса: никто не вращал столики, люди не держались за руки, не трепетали в сумраке свечи. Мисс Хиллз сразу взялась за дело. Один стул был зарезервирован рядом с ней для миссис Сент-Джон, которая взяла на себя роль ведущей. Дойл занял место в первом ряду слева от них. Ни Иннеса, ни американского репортера не было видно; Дойл не сообщил об этом событии брату, и, очевидно, слух о нем не дошел до Пинкуса.
Он заметил, что рыжеволосый ирландский священник устроился позади него, чуть правее. Они не виделись со вчерашней встречи на верхней палубе и сейчас обменялись вежливыми кивками.
Миссис Сент-Джон предварила действо обычной преамбулой, позволяющей уклониться от ответственности за результат. Порой духи следуют собственным предпочтениям, их поведение по меньшей мере непредсказуемо, не всегда объяснимо, и уж, во всяком случае, истинность и даже разумность их высказываний решительно невозможно гарантировать.
– Духи могут быть столь же вздорны, упрямы и недалеки, как живые люди. Особенно наши ближайшие родственники.
Зазвучал добрый смех. Лед сломан. Ловко. Непринужденная атмосфера. Никаких дешевых эффектов, никакой показухи.
Пока.
Дойл огляделся по сторонам.
Молодой еврей – на миг их глаза встретились – скользнул на одно из немногих оставшихся мест.
«Ну а этому что нужно? Впрочем, это скоро выяснится. Постойте-ка: а что это еще за две фигуры позади того молодого человека? Иннес и чертов Пинкус в своей нелепой шляпе».
– А сейчас, дамы и господа, внимание: я попрошу полнейшей тишины, – объявила миссис Сент-Джон.
Софи Хиллз улыбнулась, помахала ладошкой (ну словно ребенок на прощание), закрыла глаза и начала серию глубоких вздохов. Ее тело постепенно расслабилось, потом неожиданно приняло неловкую позу, совершенно не похожую на ту, в которой она находилась до начала своего транса: пальцы сцеплены, руки сомкнуты перед ней на столе. Голова на длинной шее плавно покачивалась из стороны в сторону, как будто балансируя на веретене. По лицу расплылась широкая, загадочная улыбка. Глаза оставались открытыми, но сузились и, кажется, стали как-то странно косить…
«Надо же, а ведь она сейчас похожа на китаянку!»
Женщина рассмеялась – рассыпчатым, звонким смехом.
– Вижу здесь одни лишь дружеские лица, – произнесла она высоким, но, несомненно, мужским, сильно отличающимся по звучанию от ее собственного голосом да еще и с отчетливым мандаринским акцентом. И снова залилась смехом.
Ее аудитория непроизвольно рассмеялась в ответ.
– На этом корабле все счастливы. Все оставили свои невзгоды на берегу. – Она вновь разразилась смехом.
Аура неуемного добродушия заполнила комнату; казалось, сама атмосфера стала более легкой, бодрящей, как животворный источник.
«А что, я ведь и сам, пожалуй, чувствую себя лучше. Интересно, в чем тут фокус? Заряжать счастьем – это что-то новенькое».
– Морская болезнь никого не донимает?
Коллективный стон, еще больше смеха. Одна женщина в среднем ряду подняла руку.
– Да, леди, для вас это нелегко. Вы уж лучше сидите, где сидится, ладно?
Некоторые слушатели уже держались за бока, складываясь пополам.
– Как на этом корабле с едой? Нормально кормят?
– Да, нормально! – крикнули из толпы.
– Да, тут вам не повезло, – обратилась она к женщине, страдавшей морской болезнью. – Обидно упускать хорошую кормежку, пока живой. У нас тут, представьте, вообще никакой еды нет.
Ничего похожего на обычные спиритические сеансы, где медиумы, как правило, вызывают угрюмых духов, мрачный нрав которых заставляет предположить, что они и духами-то стали, покончив с опостылевшей жизнью. Этот дух, безусловно, являлся самым веселым и беззаботным из всех, кого вызывали медиумы в присутствии Дойла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60