Тот слегка пошевелил рукой, и черный парик слетел с головы артиста и понесся скачками по воздуху.
Смех в зале достиг своего апогея и вдруг оборвался.
– А теперь скажите мне, мистер Ример: правду ли мне говорили, что вы мечтаете сыграть Гамлета? – осведомился преподобный с преувеличенно гнусавым деревенским выговором.
Задыхавшийся Бендиго слегка кивнул, причем сделал это сам. Эйлин даже заметила в глазах этого жалкого шута отблеск чего-то, отдаленно похожего на гордость.
– Ну что ж, в таком случае не стесняйтесь; почему бы вам не представить нам образ меланхолического датчанина?
Публика разразилась бурными аплодисментами, затопала и засвистела, поощряя к выступлению. Бендиго отсалютовал преподобному мечом, поблагодарил грациозным взмахом оружия зрителей, отступил на шаг в воздухе и склонил голову, как бы входя в образ перед игрой.
Зрители замерли.
Бендиго завертелся волчком, подпрыгивая, как пробка в воде. Из-за тесного корсета голос Бендиго звучал пародией на его природный богатый баритон.
«Быть или не быть – таков вопрос; что благородней духом – покоряться…»
Преподобный облокотился на ограждение ложи, подперев подбородок: пальцы одной его руки постукивали по щеке, кистью другой он небрежно помахивал в воздухе.
Откликаясь на жесты преподобного, словно дирижировавшего монологом, Бендиго принялся наносить себе удары по всему телу. По рукам, по ногам, спине, груди, шее, лицу. После каждого взмаха меча появлялись кровавые раны.
– «…пращам и стрелам яростной судьбы иль, ополчась на море смут, сразить их противоборством?»
Эйлин знала, что все клинки труппы были затуплены во избежание несчастных случаев во время сценических баталий, но Бендиго наносил себе удары с нечеловеческой силой. Кровь дождем пролилась на зрителей, но люди в белом на это не реагировали: они смотрели наверх как зачарованные, и никто даже не поднял ладони, чтобы прикрыться от кровавой капели.
– «Умереть, уснуть – и только; и сказать, что сном кончаешь тоску и тысячу природных мук…»
Страшный удар едва не лишил Бендиго запястья: кость была перерублена, и теперь кисть висела на полоске кожи. Кровь из порезов на голове заливала его лицо, мука наполняла каждое произнесенное им слово, и Эйлин казалось, что она слышит за любым из них вопль отчаяния.
– «Наследье плоти – как такой развязки не жаждать?»
Бендиго закричал, когда кончик меча вонзился ему в низ живота под корсетом. Обе руки напряглись, пропихивая тупой клинок, чтобы он, пройдя насквозь, прорвал кожу на спине.
Эйлин, рыдающая, ослепленная слезами и яростью, отвернулась.
Преподобный Дэй, стоя напротив Бендиго, медленно захлопал, и собравшиеся подхватили размеренный ритм его хлопков.
– «И видеть сны, быть может? Вот в чем трудность; какие сны приснятся в смертном сне…»
Голос Бендиго упал, и лицо обмякло, сделавшись пепельно-серым, остаток жизни и чувств оказался вложенным в последние слова:
– «Когда мы сбросим этот бренный шум… «
С открытыми глазами, в бессилье опустив руки, Бендиго умер. Зрители поднялись с мест, разразившись громовыми аплодисментами.
– Браво! Браво! – вскричал преподобный Дэй.
Его поддержали издевательские возгласы зрителей.
Преподобный повертел ладонью, и тело Бендиго повернулось и отвесило поклон в каждом направлении, бессловесно выражая благодарность зрителям, устроившим ему впервые за всю его долгую, но ничем не примечательную карьеру овацию стоя.
Эйлин, спотыкаясь, не видя ничего перед собой, добралась до задней стены, сорвала с крюка висевший возле двери фонарь и бросила его в опущенный занавес. Фонарь разбился, растекшееся масло воспламенилось от горящего фитиля.
Она поспешно выбежала из театра через заднюю дверь.
Данте до сего случая никогда не видел спектаклей. Они с Фридрихом явились с опозданием, после того, как представление уже началось, и уселись на места в ложе над сценой, позади преподобного.
Он полагал, что актеры там, внизу, рассказывают какую-то историю, но никогда не испытывал особого интереса к словам и не имел желания в них вникать. Ему нравились цветные декорации, а еще забавно было смотреть на солдат в ярко-красных мундирах со множеством сверкающих пуговиц. Но больше всего ему нравилась эта девица с черными волосами и сиськами, выпиравшими из низкого выреза платья. Он запустил руку в свой саквояж и нащупал лезвие одного из ножей – как здорово было бы опробовать его на ней! Преподобный и Фридрих дали ему возможность почувствовать себя таким свободным, что все казалось возможным. Когда дело будет сделано, он попросит отдать эту девку ему для забавы.
Все пошло не так с того момента, как в ложу ввалился этот малый, Корнелиус. Он заявил, что кто-то стрелял и некоторые стражи убиты, после чего преподобный встал и пронзительно закричал. От него распространялось большое красное облако, как будто взорвалась бочка с черным порохом.
Что бы там ни кричал преподобный людям внизу, их это по-настоящему напугало. Даже Фридрих слегка побледнел, однако, по убеждению Данте, это означало, что вот-вот начнется настоящее развлечение. Ну а уж когда толстый артист воспарил перед ними в воздух и начал сам себя резать, Скруджс понял, что не ошибся: зрелище было почище любой интермедии с участием уродов.
Когда огонь занялся, преподобный Дэй снова крикнул людям в белом:
– По местам! Живо, живо! Ждите сигнала!
Сила, удерживавшая тело актера, какова бы ни была ее природа, перестала действовать, и, как моток веревки, труп шлепнулся вниз, на зрительские кресла. Люди в белом так рьяно, с криками и воплями, рванули к выходу, что в давке сбивали друг друга с ног, шли прямо по телам, и нескольких попросту затоптали.
Данте Скруджс перевесился через ограждение ложи и смотрел оттуда на происходящее, давясь смехом: это было чертовски забавно, куда забавнее, чем все, что изображали никчемные актеры.
– Поднимай отряд! – велел преподобный Дэй Корнелиусу. – Каждый знает свои обязанности: действовать в соответствии с планом.
– Да, сэр! – отчеканил Корнелиус и выбежал из зала.
– Сколько у тебя осталось людей? – спросил преподобный у Фридриха.
– Около шестидесяти, – ответил тот.
– Собери их возле церкви для святого действа. Потом придешь в часовню и принесешь мне книгу, как только прибудут наши гости. До начала действа у тебя есть один час.
– А что насчет пожара? – осведомился Фридрих, кивком указывая на языки пламени, лизавшие занавес.
– Пусть горит. Пусть это все горит.
Фридрих жестом призвал Данте следовать за ним, но преподобный удержал его за руку.
– Нет, этот малый останется со мной.
Скруджс видел, как сжались челюсти Фридриха. Тот был в ярости, но не сказал ни слова, щелкнул каблуками, отрывисто кивнул и отбыл. Преподобный Дэй протянул Данте руку, и они, выйдя из ложи, прошествовали через холл бельэтажа. Дым клубился вокруг них, наполняя воздух, становилось все жарче и жарче, но они не ускоряли шагов.
– Как самочувствие, мистер Скруджс?
– Прекрасно, сэр. Лучше не бывает.
– Это замечательно, мой мальчик. Просто чудесно, – бормотал Дэй, привлекая его к себе, когда они начали спускаться по лестнице. – Ибо это будет ночь славы.
ГЛАВА 16
Воздух загустел, поднявшийся ветер взметал облака пыли. Колокола на колокольне собора звенели не умолкая. Осторожно пробираясь к главной улице, Фрэнк и Канацзучи видели небольшие патрули белорубашечников, спешившие с оружием и факелами к центру города. Небо в той стороне окрасилось красным заревом.
– Похоже, полыхнуло в театре, – пробормотал Фрэнк. – А там Эйлин.
– Она выберется оттуда.
– И куда денется? Огонь распространится по всем хижинам, по всему городу.
Иаков пропал, Эйлин тоже неизвестно где: дерьмо, его план рушился!
Он поймал на себе изучающий взгляд Канацзучи.
– Что?
– Могу я дать совет?
– Думаю, мы знаем друг друга достаточно хорошо.
– События движутся нарастающим потоком. Струйки сливаются в ручьи, ручьи – в общее русло.
– Это лекция о природе?
– Чем больше воды, тем больше сила. Тем труднее сопротивляться ее напору. Это половодье, сметающее все на своем пути. И мы здесь и сейчас оказались на пути такого потока.
Макквити видел множество вооруженных людей, собравшихся у Дома надежды, и узнал среди них Корнелиуса Монкрайфа; тот размахивал ружьем и выкрикивал приказы.
– Итак, если ноги все равно промокли, то лучше уж прыгнуть в воду, это ты имеешь в виду?
– Ага, а если прыгнул, лучше не суетиться: река сама тебя понесет. Нужно верить в лучший исход.
– Ладно.
Через плечо японца он увидел, как мелькнула белая рубаха человека, подкрадывавшегося к ним сзади; Оленья Кожа, используя винтовку как бейсбольную биту, припечатал преследователя прикладом к стене. Тот упал, не подавая признаков жизни.
– Проклятье! – пробормотал Фрэнк. – Уже началось.
Бесполезно ждать удачного момента, чтобы пересечь главную улицу – ее заполнил народ. Люди в белом направлялись к церкви на краю города; возле нее, освещая мрачный фасад, уже горели сотни факелов. А по направлению к ним маршировала бригада ополченцев: по ходу движения отдельные взводы высылались для проверки боковых улиц.
«Ищут нас», – сообразили оба.
Опустив оружие, они выждали, когда толпа запрудит улицу, и спокойно двинулись через нее. Никто не обращал на них внимания: ополченцы еще находились примерно в четверти мили отсюда, а взгляды находившихся здесь людей были обращены к церкви.
Добравшись до переулка, они припустили бегом; Канацзучи, вырвавшись вперед, обнажил меч. У следующего перекрестка из-за угла прямо на них вышел патруль в белых одеждах. Японец стремительно бросился вперед, меч его двигался неуловимо для глаза, и ни один из четверых патрульных не успел ни выстрелить, ни даже вскрикнуть. Три изрубленных тела упали на землю, четвертого пристрелил Фрэнк.
Впереди были видны движение и свет, там находился склад; люди в белом толпились у широких дверей главного входа, получая от людей в черном винтовки и коробки с патронами. Фрэнк последовал за Канацзучи к задним дверям склада.
Внутри, справа от дверей, группа чернорубашечников готовила пулеметы и зарядные ящики к транспортировке. От этой группы отделились двое и направились к выходу с пистолетами наготове. Увидев незнакомцев, они мгновенно вскинули оружие. Канацзучи бросился на землю, перекатился, и вылетевший из его рук длинный нож пронзил правую руку противника. Правда, тот все же успел нажать на курок, но пуля просвистела над головой Макквити, а подскочивший японец прикончил стрелявшего одним взмахом «косца» прежде, чем тот успел хотя бы вскрикнуть. Его напарник прицелился в нападавших, Фрэнк опередил его; враг упал, однако выпущенная им пуля разорвала ему щеку и задела кость. Хлынула кровь, лицо обожгло болью.
На стрельбу последовала немедленная реакция: все работы на складе прекратились, сотни глаз шарили повсюду, высматривая источник тревоги. Канацзучи вырвал вакидзаси из руки мертвого охранника; они выбежали со склада, пересекли открытую площадь и нырнули в проулок.
Небо озаряли оранжевые и багровые всполохи, значит, пожар стремительно распространялся. Судя по долетавшему шуму, из помещения склада на боковые улицы выплеснулось множество людей; поиски возмутителей спокойствия становились все интенсивнее.
Фрэнк спотыкался, пытаясь поспеть за Канацзучи: японец видел в темноте, как кот. Шагов через пятьдесят он нырнул в какой-то сарай, индеец поспешил следом. Оленья Кожа тяжело дышал, Канацзучи закрыл глаза, втянул воздух, направляя энергию внутрь, и прислушался. Снаружи с криками промчалась группа людей. Минуту спустя – другая, в противоположном направлении. Однако в основном с улицы доносились рев и треск пламени, отдаленные, искаженные ветром крики, грохот рушащихся строений. Пахло гарью. Красные отблески проникали в сарай, озаряя его зловещим тусклым светом, позволявшим Фрэнку различать напряженные черты лица всматривавшегося в ночь японца.
Фрэнк перезарядил кольт и вдруг услышал еще один звук, внезапный, изумляющий, совершенно неожиданный. Пение. Хор детских голосов.
– Что за чертовщина? – прошептал он.
Японец мгновенно встрепенулся.
– Идем.
Они покинули укрытие и проследовали на голоса, по проулку до следующей улицы. Впереди плотной колонной, в окружении одетых в белое взрослых, маршировало около сотни детей, тех самых, которых Канацзучи видел в загоне. Они распевали про ферму старины Макдональда. Некоторые, самые маленькие, плакали, но в большинстве своем они не выглядели напуганными.
– Что они делают? – спросил Фрэнк.
– Ведут детей в церковь. Они все направляются в церковь.
Впервые глаза Канацзучи вспыхнули гневом.
Когда до города оставалось несколько миль, они увидели зарево. Заданный Джеком выматывающий темп заставил их растянуться на четверть мили, но, когда их небольшой отряд оказался в пределах видимости ворот и караульного помещения, Спаркс сбавил скорость, чтобы Ходящая Одиноко могла его догнать. По правую руку от них в лунном свете поблескивало хаотическое нагромождение скал.
– Трое, – шепнул Джек, когда женщина поравнялась с ним.
– Направо, – ответила она.
Обогнув ворота, они спешились, привязали лошадей у входа в узкий проход и с ножами наготове скользнули туда.
На открытом участке посередине скального формирования они обнаружили возле остывшего кострища трех лошадей; обменявшись жестами, они разделились и стали бесшумно подбираться к двум проходам на том конце участка, что был обращен к караульному помещению. Джек вскарабкался для обзора на высокую скалу, индианка осталась внизу, дожидаясь указаний.
Трое мужчин в свободных черных одеждах, рассредоточившись на расстоянии в сотню ярдов, занимали позиции на краю скал. Все трое – со снайперскими винтовками, у одного имелся еще и полевой бинокль.
Указав Ходящей Одиноко на караульного, находившегося слева, Джек мягко спрыгнул вниз и двинулся к чернорубашечнику на центральной позиции.
Индианка бросила горсточку гальки на скалы слева от стража, а как только он обернулся на звук, выскочила справа и полоснула его ножом по горлу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60