Женщины – что ни говори, а на них зиждется вся его жизнь. Как Фрэнк ни старался, он так и не смог полностью постичь природу своего неуничтожимого тяготения к прекрасному полу. Что они видят, когда смотрят на него? Имело ли это отношение к тому, что он убил женщину на глазах у толпы – бедная Молли, лучшее в нем умерло вместе с ней, – и к тому, что его имя попало в газеты, отчего все стали кружиться вокруг него, как мухи?
Большинство женщин, которые наведывались к нему в тюрьму, наслушаться не могли рассказов о том, кого, как и почему он лишил жизни, это вызывало у них какое-то болезненное возбуждение. Фрэнк этого не понимал: как человеку принципа, ему больше всего хотелось бы вовсе вычеркнуть всех убитых им людей из памяти.
Может быть, этот нездоровый интерес явился одним из побочных эффектов чтения уймы вышедших за все эти годы и рассчитанных как раз на дамочек книжек с дурацкими картинками на обложках. Черт, он ведь и сам приложил к этому руку, поощряемый тюремщиками, которые использовали эту писанину для привлечения туристов.
«Фрэнк Оленья Кожа», «Кошмар Джеронимо», «Я скакал с Уайаттом», «Невидимка Тумстоуна»… Полдюжины других. И ведь вся эта муть прекрасно продавалась!
Приходилось смотреть фактам в лицо: он сам, собственными стараниями добился славы, отнявшей у него право на личный покой, хоть эта опостылевшая популярность и донимала его порой почище гнилого зуба. Хорошо еще, что, сидя в тюрьме, он был избавлен от бесконечных требований вести себя в соответствии с идиотскими представлениями, рождавшимися в женских головах. Быть паинькой, вести себя как следует (то есть подстраиваться под все ее прихоти) – иными словами, быть на сто процентов не самим собой, а женской выдумкой. Главная причина, по которой женщина хочет, чтобы рядом с ней находился мужчина, состоит в желании бомбардировать его множеством идиотских вопросов, от которых распирает ее голову. Нравится ли ему это платье? Не полнит ли оно? А как насчет этого оттенка красного? Нравится он ему или лучше проблески розового? Может ли он представить себе, сколько дерут в лавке галантереи и тканей за ярд набивного ситца? Правда ведь, как хорошо сидеть, взявшись за руки, в лунном свете?
Ну а чего хорошего? Ежели поваляться вместе на сене, да, он не против, но насчет всего остального… Он не знал, как ответить ни на один из этих вопросов, тем паче что, похоже, они всерьез относились к проблеме того, что съесть на завтрак или надеть на танцульки. Из него это просто выжимало все соки. Молли была единственной женщиной, которая когда-либо хоть что-то насчет него понимала, – ну и смотрите, что с ней стало.
Он усвоил, что в их глазах мужья – это люди, которые приносят домой деньжата, выпивают до наступления темноты и всегда просыпаются в той кровати, в которую улеглись на ночь. Поэтому, прежде чем иметь с любой из этих голодных девиц какую-либо связь, Фрэнк взял за обычай без обиняков спрашивать: а видит ли она его пригодным для этой роли? При утвердительном ответе следовало тут же браться за шляпу, потому что дать его может только чокнутая. Чего Фрэнк хотел больше, чем славы и денег, и считал, что того же желает всякий проживший такую жизнь, так это – ПУСТЬ ЕГО ОСТАВЯТ В ПОКОЕ!
Фрэнк чувствовал себя идиотом: это ж надо, прошли всего-то сутки, как он на свободе – пусть относительной, а его уже пробирают всякие там чувства. С чего бы это, ведь в тюрьме надзиратели регулярно, каждый месяц приводили ему шлюху, благо нехватки в таких «голубках» не наблюдалось, у тюремных ворот очередь выстраивалась. Когда не стало Молли, он, к своему удивлению, выяснил, что такие свидания и есть то, что ему требуется от женщин.
«Ну и ладно! Мне что, на воле так не устроиться?» Когда он, с этой приятной мыслью, затушил о землю окурок, к нему суетливо подбежал толстый начальник станции с расписанием поездов: в то утро из Феникса отбыли два товарных состава, два пассажирских и один местный, почтовый. Как можно было выпускать поезда с сортировочной при данных обстоятельствах, было свыше разумения Макквити, но он давным-давно отбросил надежду на то, что ему поручат управлять миром. Маленькая толпа встревоженных волонтеров собралась вокруг, ожидая его реакции.
– Вы дали телеграмму на следующую станцию? – поинтересовался он.
Начальника станции аж перекосило.
– Вы думаете, надо?
– Ну, в общем, да.
– Но мы обыскали все поезда, прежде чем им разрешили выехать.
– И что?
Начальник станции состроил страдальческую гримасу, как будто у него болезненно распирало мочевой пузырь, забрал расписание и направился обратно к вокзалу.
«Даю ему десять шагов, прежде чем он перейдет на бег», – подумал Фрэнк, глядя толстяку вслед.
Потребовалось восемь.
Оленья Кожа тяжело вздохнул и обвел взглядом собравшихся; плотских радостей у него не было уже почти месяц. Он скрутил новую самокрутку и отошел в сторону, как бы поразмыслить о найденных следах и уликах. Слава богу, они снова оставили его в покое.
Через тридцать шагов он обнаружил на земле пятно крови. Потрогал пальцем: сухо. Стало быть, прошло не меньше двух часов.
Капли крови вели дальше и обрывались у колеи. Ну что ж, начальник станции должен знать, какой поезд стоял на этом пути.
– Мистер Макквити?
Он обернулся: ну конечно, компания из пяти женщин, те самые, которые, как он заметил, смотрели на него с платформы. Стоят ярдах в десяти.
Он приподнял шляпу:
– Мое почтение, дамы.
Ширококостная блондинка, окликнувшая его, шагнула навстречу. В этой компании она выглядела лучше всех, однако такой приз был гораздо меньше того, на что Фрэнк втайне надеялся.
– Простите, что отвлекаю. Мы читали о том, что вас выпустили, в сегодняшней утренней газете.
– Хм.
Женщина покраснела.
– И мы… в общем, я думаю, что мы самые большие ваши поклонницы в Фениксе; мы прочли все ваши книги и следили за вашей карьерой с огромным интересом.
– Хм.
– Вы, наверное, помните мою кузину Салли Энн Рейнольдс? Несколько лет назад она работала в Тумстоуне, официанткой в салуне «Серебряный доллар».
Фрэнк ответил не сразу, и блондинка залилась краской, как яблоко.
– Как поживает Салли Энн? – спросил он с улыбкой, не имея ни малейшего представления, о ком идет речь.
– Прекрасно: она вышла замуж и теперь живет в Таксоне, у нее пара детишек.
– Обязательно передавайте ей привет от меня.
– Даже представить не могу, как она обрадуется, когда узнает, что мы разговаривали.
Взгляд у нее был такой – ну просто вспышка света в пусть фальшивом, но бриллианте. Фрэнк, черт знает в который раз, почувствовал себя угодившим в ловушку. И так всю жизнь!
– Мы знаем, вы будете очень заняты, но, пока остаетесь в нашем городе, нам очень хотелось бы пригласить вас на ланч.
Фрэнк снова улыбнулся, и, как обычно это и бывало, все воспоминания о неприятностях, когда-либо причиненных ему женщинами, испарились, как деньги, попавшие в государственную казну.
Чикаго, Иллинойс
Ее звали Мэри Уильямс. Данте Скруджс выяснил это у двух старых приятельниц из кафе. Она рассказала им, что приехала из маленького городка в сельской местности Миннесоты, где работала школьной учительницей, и что надеется найти такую же работу в Чикаго. Они поверили ей на слово. Данте сказал им, что он из школьного управления и хочет посмотреть ее рекомендации.
– Лучше не говорить мисс Уильяме о том, что я ею интересуюсь, – произнес он с улыбкой.
«Какой милый молодой человек», – подумали пожилые леди.
Смуглую кожу Мэри они приписали греческому происхождению: заподозрить в ней скво ни одной из этих старых дур не пришло в голову.
Она выходила из дома каждое утро ровно в восемь. В первый же день она купила карту Чикаго и, следуя ей, методично обходила каждый квартал деловой части города, явно что-то разыскивая. Данте все это время скрывался в толпе, никогда не приближаясь.
Как-то раз она резко развернулась, будто что-то забыла, и пошла прямо на него; он отвернулся и уставился на витрину магазина.
В том, что женщина его не заметила, Данте не сомневался, но она все время держалась оживленных улиц и всегда возвращалась домой до темноты.
На третий день она, по-видимому, нашла то, что искала: водонапорную башню. Это было одно из немногих зданий, переживших Великий пожар, – что-то вроде сказочного замка, приспособленного под современные нужды.
Она бродила по улице взад-вперед более часа, рассматривая башню с разных ракурсов, но внутрь так и не зашла. У Данте это странное поведение вызвало недоумение – что она здесь делает?
Женщина переходила с угла на угол перед башней и подолгу останавливалась на каждом, пока не стало смеркаться. Ни с кем не заговаривала, просто смотрела, как люди входят и выходят. Как будто кого-то ждала. Назад к пансиону она направилась, лишь когда уже начали свой обход фонарщики.
Человек, который провел несколько дней, наблюдая за Данте, темноглазый мужчина с татуировкой на левой руке, так же тихо и незаметно ходил по пятам за ним: провожал до дому, а потом возвращался в их местную контору для составления отчета. Предполагалось, что начальник этого соглядатая приедет поездом из Нью-Йорка на следующий день. Вот тогда-то они и займутся мистером Скруджсом.
Нью-Йорк
В качестве «главного угощения» Манхэттена Дойл неукоснительно исполнял протокольные обязанности знаменитого писателя, но чувствовал, что его истинное «я» словно бы отстает на шаг от этого суматошного распорядка. Облако интриг кружилось вокруг Артура, и пропавшие книги занимали его куда больше, чем бесконечные ответы на одни и те же вопросы об умершем вымышленном персонаже, задававшиеся журналистами, после бесед с которыми Айра Пинкус вспоминался едва ли не с любовью. Однако наплыв народа в книжные магазины и искреннее желание получить книгу с автографом автора не могли не трогать, тем паче что порой, как ни странно, находились и умники, приносившие на подпись его исторические романы.
Его драматическое чтение в баптистской церкви на Пятьдесят седьмой улице стало в тот вечер настоящим триумфом: Дойл решил подарить публике, набившейся в помещение церкви, как сельди в бочку, именно то, что они хотели услышать, – Холмса, Холмса и еще раз Холмса. Зал взорвался оглушительными аплодисментами. Ну а потом местные знаменитости – по большей части одни и те же лица, появлявшиеся на всех приемах с удручающей регулярностью, – отталкивали друг друга локтями, чтобы пожать руку своему кумиру. Многие из них одолевали всякого рода предложениями о коммерческом партнерстве, начиная от создания линии одежды «под Холмса» до открытия паба в английском стиле под названием «Дом Шерлока», обслуживаемого официантами в охотничьих шапках и крылатках. На сей счет Дойлу подумалось, что авторов этих затей надо свести вместе: их союз предопределен небесами, а без него они наверняка обойдутся.
Деятельный, мускулистый молодой человек по имени Гудини произвел неизгладимое впечатление, выразив готовность продемонстрировать Дойлу, как он, облачившись в смирительную рубашку, закованный в цепи, выберется из запертого сейфа, находящегося на дне реки.
– Мне было бы гораздо интереснее, если бы вы показали, как сбежать с этой вечеринки, – признался Дойл.
Молодой человек рассмеялся; по крайней мере, он обладал чувством юмора.
Подводя предварительные итоги, майор Пепперман сиял, словно сигнальный огонь: это было лишь самое начало, но, судя по нему, он мог заранее поздравить себя с успехом. Правда, Дойл, с большим трудом прорвавшийся сквозь толпу к своему экипажу, снова отклонил приглашение Пеппермана на ужин, выразив сожаление и сославшись на занятость тем-то, тем-то и тем-то, да так убедительно, что у майора не нашлось возражений. Забот у него с Иннесом и вправду было хоть отбавляй, и именно ими они занялись в его апартаментах в «Уолдорфе». Джек, Престо и Лайонел Штерн уже собрались там, чтобы обсудить итоги дня.
Вернувшись из Бруклина с похорон Руперта Зейлига, Штерн обнаружил поджидавшую его телеграмму от раввина Исаака Брахмана из Чикаго: оказалось, что Иаков Штерн побывал у него не далее как четыре дня тому назад. Правда, после его ухода Брахман решил, что Иаков вернулся в Нью-Йорк, и очень удивился, узнав о его исчезновении; ни о каких поездках или визитах у них речи не шло, и Брахман понятия не имел, куда мог направиться отец Лайонела.
Однако в телеграмме ребе Брахмана затрагивалась и другая серьезная проблема: Тикуней Зогар, книга, которую Лайонел приобрел по заявке Брахмана для работы, пропала из архивов его синагоги пять недель тому назад. Брахман не останавливался на этом подробно, ограничившись лишь мучившим его подозрением, что эта кража каким-то образом связана с парламентом религий, одним из мероприятий, проходивших в рамках Всемирной колумбийской выставки, состоявшейся в Чикаго в 1893 году, на котором Иаков Штерн присутствовал как представитель американского ортодоксального иудаизма.
Следующим отчитался Престо. Он провел день, обходя лавки редких книг, с хозяевами которых свел знакомство по прибытии в Нью-Йорк, и владелец одного магазина в Нижнем Ист-Сайде сообщил об одной интригующей встрече.
– Некий джентльмен, хорошо говорящий по-английски, но, судя по произношению, немец, рослый, атлетического сложения, зашел в этот магазин как раз вчера и представился агентом одного богатого частного коллекционера, интересующегося приобретением редких манускриптов религиозного содержания. Он понимал, что такие документы попадаются чрезвычайно редко и обычно достаются известным ученым или научным учреждениям. Особый интерес посетитель выказал к Херонской Зогар – поинтересовался, слышал ли владелец о том, что эта книга недавно появилась в Штатах. Эта книжная лавка, – Престо сделал паузу для пущего эффекта, – находится всего в двух кварталах от конторы мистера Штерна.
– Снова этот немец, – проворчал Иннес.
– Владельцу лавки он сказал, что недавно вернулся из Европы, – сообщил Престо.
– И сейчас он наверняка имеет в руках поддельную Зогар, которую мы оставили на железнодорожных путях, – сказал Дойл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60