Канацзучи подхватил винтовку, наклонился и потыкал китайца в нос кончиком ствола. Тот проснулся, однако казался вялым и безразличным ко всему, включая уставленное ему в лицо ружейное дуло.
– Почему ты спишь на дежурстве? – спросил Канацзучи по-мандарински.
– Ты доложишь обо мне? – безразличным тоном осведомился незадачливый караульный.
– А что, если бы я был вторгшимся чужаком?
– Не говори на этом языке, – прозвучал ответ по-английски. – Это запрещено правилами.
– Если ты не ответишь на мои вопросы, об этом будет доложено, – сказал Канацзучи тоже по-английски.
– Ты и так должен доложить обо мне. Я нарушил правила. Меня следует наказать, – произнес китаец чуть ли не с нетерпением, впервые проявляя эмоции. – Это твоя обязанность.
– Ты знаешь, что с тобой будет?
– Меня отправят к преподобному.
– А что Он с тобой сделает?
– Накажет.
– Как?
– Ты должен сказать им, что я сделал. Таково правило. Если ты не скажешь им, это нарушение…
Канацзучи сдавил китайцу горло, заставив умолкнуть.
– Как давно ты здесь находишься? – Он чуть ослабил хватку.
– Два года.
– Где сейчас люди, которые занимались здесь взрывными работами? Китайцы, ты знал их?
Последовал утвердительный кивок.
– Они работали на железную дорогу, ты тоже?
Он снова кивнул.
– Где они сейчас?
– Их нет.
– Они сделали подземное помещение под этой церковью. Знаешь, где оно?
Китаец замотал головой.
– Они построили все это для преподобного?
Утвердительный кивок.
– Все для преподобного.
– Где сейчас преподобный?
Отрицательный жест.
– Скажи мне, или я убью тебя.
Китаец снова покачал головой, и глаза его стали холодными, как у рептилии.
– Ты не из наших…
Он попытался крикнуть, но Канацзучи сжал горло изо всех сил, не дав звуку вырваться наружу. Мужчина обмяк, как сломанная кукла. Канацзучи оттащил его тело к краю комнаты, опустошил один из ружейных ящиков, засунул туда труп и прикрыл парусиной.
В помещении было тихо: караульные его не увидели и не услышали. Он вернулся к задней двери и покинул склад.
Данте, как и велел ему Фридрих, с саквояжем на коленях сидел возле двери кабинета и ждал. Люди, с которыми они путешествовали, находились где-то в доме, ухаживали за своим товарищем, раненным шальной пулей перед тем, как пал последний из добровольцев. Сразу после этого они сломя голову помчались сюда, в Новый город, который произвел на Скруджса ошеломляющее впечатление.
Сквозь тюлевую занавеску ему была видна внизу главная улица, чистая белая простота которой заставила вернуться к мечтам о доме, который он так хотел обрести и надеялся никогда не покидать. А ведь он едва не отступился от мечты, решив, будто такого прекрасного, дружелюбного места просто не может быть. Но ведь вот же он, Дом надежды.
Он вдыхал запах пекшихся в доме пирогов, яблочных и вишневых, и гадал, дадут ли ему с пирожками еще и ванильного мороженого. А кроме того – заняться одной из привлекательных женщин, виденных им на улице.
Голоса в его голове еще никогда не звучали так счастливо: «Мы хотим пожрать все, все, все».
Он удивился, услышав донесшиеся из кабинета сердитые крики. Тот, кого, как он слышал, здесь называли преподобным, злился из-за книги, которую доставил ему Фридрих.
– Бесполезно! Это бесполезно!
Книга, которую они принесли с собой, вылетела в полуоткрытую дверь; ее корешок разорвался от удара о противоположную стену.
– Как можешь ты быть столь слепым? Как могу я завершить свое действо без подлинной книги? Что, по-твоему, я должен использовать вместо нее?
Ответа Фридриха он не разобрал, отметил лишь, что голос звучал спокойно.
– Ах вот как? Кровавый след, ты говоришь? И откуда, скажи на милость, такая уверенность, что настоящая книга у них? И с чего ты вообще взял, что они пойдут за тобой?
И снова последовал неразборчивый, но спокойный ответ Фридриха.
– Нет! – вскричал преподобный. – Ты не получишь и пенса, пока эта книга не будет в моих руках.
Фридрих снова отвечал в той же успокаивающей манере, и через несколько минут гнев преподобного смягчился, он тоже понизил голос. Данте почувствовал облегчение: ему не нравилась сама мысль о том, чтобы кто-то сердился на Фридриха. Это делало его новый мир таким же хрупким, как яичная скорлупа.
Спустя несколько мгновений дверь распахнулась, на пороге появился улыбающийся Фридрих и жестом пригласил его внутрь.
Преподобный Дэй стоял перед своим столом и тоже улыбался: гнев его растаял.
– Почему бы не показать преподобному новые инструменты, а, мистер Скруджс? – шепнул Фридрих ему на ухо.
Данте открыл саквояж, ощутив укол смущения, когда понял, что забыл почистить лезвия, после того как покончил с добровольцами. Вообще-то ему не нравилось иметь дело с мужчинами – он с волнением вспоминал ту круглолицую девушку в поезде (в саквояже находилась банка с парой ее кусочков, которые он еще не успел оценить по достоинству), – но они все равно были лучше, чем тупые животные.
Однако, встретившись с преподобным взглядом, Данте понял: нет нужды стыдиться или оправдываться. Этот человек, самый главный здесь, их, так сказать, генерал, был более великодушен, чем мог на то надеяться любой из солдат. А разве не об этом говорил Фридрих?
И голоса возлюбили этого человека даже больше, чем Фридриха.
– Знаешь, это так интересно, я думаю, он первый, – сказал преподобный Фридриху, продолжая смотреть на Данте.
– О чем речь, сэр? – не понял Фридрих.
– Ему даже не требуется крещение. – Преподобный протянул руку и слегка потрепал покрытую легким пушком щеку Данте.
– Мы договаривались о том, что никакое здешнее «священнодействие» не будет опробовано ни на ком из моих людей, – натянуто произнес немец.
– Не надо так возбуждаться, – произнес преподобный Дэй, лаская глазами Данте. – Юноша уже тронут благодатью сам по себе, и «опробовать» на нем что бы то ни было мне просто незачем.
Их состав прибыл на станцию Флагстафф, штат Аризона, с десятиминутным опережением графика; когда Дойл, Иннес и Престо вышли на платформу, им навстречу направились двое мужчин, которые проводили их на стоявший на дальних путях поезд, готовый отбыть в Прескотт.
Ходящая Одиноко тащилась позади, держа Джека за руку. Индианка не покидала его купе, с тех пор как Дойл и Иннес ворвались к ним прошлой ночью. С поезда они сошли последними, храня молчание и отводя в сторону взгляды. Джек был бледен и едва переставлял ноги. Женщина казалась такой же изнуренной и полностью сосредоточилась на том, чтобы довести Джека до второго поезда.
«В соответствии с процедурой, которую она мне описала, его болезнь должна была перейти в ее тело. – Дойл искоса посмотрел на нее. – Если это совершилось, страшно подумать, с чем ей сейчас приходится бороться. И она по-прежнему держит в руке прут с орлиным пером. Но что, если она потерпит неудачу? Что тогда делать мне? Мне совладать с его драконами не под силу».
– Не самое подходящее время для романов, – шепнул Престо, обращаясь к Дойлу.
– Боже мой, о чем вообще речь?
– Да о том, что она провела всю ночь в его купе. И мне кажется, что я слышал… любовные стоны.
– Полагаю, это были просто стоны. Не имеющие к любви ни малейшего отношения.
Подошедший Иннес вручил Дойлу еще одну телеграмму, подтверждающую, что все заказанные ими припасы будут дожидаться их по прибытии в Прескотт. Закончив наблюдать за размещением багажа, он поднялся в вагон как раз в тот момент, когда Джек и Ходящая Одиноко заходили в купе.
– Что, вытянула она у него из ребер еще больше яблочного желе? – тихо спросил он брата.
– Надеюсь, хватит и того, что было. – Дойл поднес палец к губам.
Спустя пять минут поезд, пыхтя, тронулся на юг. До Прескотта оставалось два часа езды.
– Идти туда, одному? Эта идея мне совсем не нравится, – заявила Эйлин.
– Не могу не согласиться, дорогая. Беда в том, что это прозвучало вовсе не как приглашение. Боюсь, отказаться невозможно.
– Но можно же отговориться плохим самочувствием, необходимостью отдохнуть?
– Ты совсем как моя бывшая супруга: «Иаков, отправляйся в постель, не то испортишь глаза, читая при таком свете».
– Сдается мне, что эти разумные советы тоже пропадали втуне.
Иаков задержался у двери в фойе и взял ее за руку.
– Я их всегда выслушивал. Но пережил жену и вот уже шесть лет обхожусь без них.
– Не ходи, – тихо произнесла она.
– Но ведь это то, зачем я сюда прибыл. Не могу же я, после всех этих усилий, повернуть назад с порога.
– Тогда пойдем вместе.
– Эйлин, дорогая, тебя ведь не приглашали.
– Уверена, преподобный возражать не станет.
– А я так не думаю.
Заглянув ему в глаза, она увидела в них лишь сияющую радость и решимость, без малейших признаков страха. А вот к ее глазам подступили слезы.
– Пожалуйста, не умирай, – прошептала она.
Он улыбнулся, нежно поцеловал ей руку, повернулся и через вращающиеся двери вышел на улицу.
«Ну прямо ковбой», – подумала Эйлин, глядя, как он, выпрямившись, шагает к Дому надежды.
Она вытерла слезы, не желая, чтобы собиравшиеся в фойе актеры застали ее в таком состоянии. До назначенной репетиции оставались считанные минуты.
Мужчина в другом конце фойе поднялся и двинулся ей навстречу, снимая на ходу шляпу. В своей желтой кожаной куртке с бахромой, сапогах, потертых штанах для верховой езды он показался ей артистом из мелодрамы про жизнь на Диком Западе. Хорошо, по крайней мере, что этот незнакомец не в белой рубахе, но пятеро встревоженных юнцов в белом тут же потащились за ним.
– Мэм, можно на пару слов?
Высокий мужчина. И сказать симпатичный – значит ничего не сказать. Голос гулкий, звучный, как низкая нота виолончели. Эйлин мгновенно пересмотрела свое первое впечатление: она просто проводит слишком много времени в компании артистов. А этот человек, судя по движениям и манере держаться, настоящий ковбой.
Она достала сигарету, что было ее любимым отвлекающим приемом. Незнакомец чиркнул спичкой о ноготь большого пальца и поднес ей огонек.
– О чем разговор?
– Как насчет того, чтобы выйти отсюда на минутку? – Он выразительно повел плечами в направлении людей в белых рубахах.
– Охотно.
Мужчина придержал дверь, дав ей выйти, а затем повернулся к порывавшимся последовать за ними белорубашечникам:
– Оставайтесь здесь.
– Но мы должны проводить вас до вашего номера…
– Вот доллар, – не дослушал он, протягивая монету. – Ступайте, купите себе леденцов.
– Но, сэр…
– Кларенс, я тебя по-хорошему предупреждаю, что, если ты не перестанешь за мной таскаться, я так взгрею твою задницу, что мало не покажется.
С этими словами Фрэнк захлопнул дверь у них перед носом, нахлобучил шляпу и зашагал рядом с Эйлин по тротуару.
– Тебя ведь Эйлин зовут?
– Да.
– А меня Фрэнк.
– Фрэнк, мне почему-то кажется, что ты не собираешься просить у меня автограф.
– Это точно. А могу я узнать, долго ты еще собираешься здесь пробыть?
– Представления запланированы на неделю, а что?
– Да то, что мы тут сидим на пороховой бочке, и она, того и гляди, бабахнет.
Проходившие по улице люди в белом оглядывались на них: двое высоких, привлекательных, державшихся не как все чужаков невольно привлекали внимание.
– Улыбайся им, – шепнул Фрэнк.
– Хотелось бы знать, какого черта они так радуются, – пробормотала она, не забывая вежливо кивать прохожим, вымучивая улыбку. – Нас тут держали под замком с самого прибытия. Правда, когда имеешь дело с актерами, это, может быть, не так уж плохо. Имеешь какое-нибудь представление, что за чертовщина здесь творится?
– Начать с того, что они крадут винтовки у армии.
– Винтовки? Для этих людей?
– Можно сказать, что все они уже стоят на краю могилы, которую сами себе вырыли.
Плотная, средних лет чернокожая женщина подошла и встала у них на пути, подняв лист бумаги с отпечатанными на нем правилами поведения.
– Прошу прощения, друзья, – произнесла она, – но правила запрещают гостям разгуливать по Новому городу без сопровождения.
– Спасибо, мэм. Мы получили дозволение от самого преподобного, – промолвил Фрэнк, улыбаясь ей в ответ.
– Мы только что говорили с ним, – добавила Эйлин с идиотской ухмылкой. – Он посылает с нами свою любовь.
Женщина остановилась перед ними в растерянности. Они обошли ее и продолжили разговор.
– Эй, все равно не курите! – крикнула женщина им вслед.
Эйлин помахала ей рукой и щелчком отбросила сигарету.
– Считаю своим долгом сообщить, – заявил Фрэнк, – что если кое у кого возникнет желание убраться из этой дыры до того, как армия США явится сюда за своей собственностью и здесь, прошу прощения за грубость, дерьмо по воздуху летать будет, то я буду счастлив оказать всяческое содействие.
Эйлин остановилась и присмотрелась к нему. Что сказать – искренне и прямо.
– Это весьма великодушное предложение, Фрэнк.
– Приятно слышать.
– Но боюсь, я не могу уехать отсюда прямо сейчас. Без Иакова.
– Того старика?
– Не так уж он и стар.
– Но он ведь тебе не муж?
– Нет.
– Хорошо, – сказал он с первой настоящей улыбкой, увиденной ею с того момента, как они покинули гостиницу. – Тогда мы заберем с собой и Иакова.
– Боюсь, это может оказаться не так просто, – вздохнула Эйлин.
Фрэнк поднял на нее глаза.
– Не для меня, это уж точно.
Она снова искоса присмотрелась к нему: мужчина, нельзя не признать, симпатичный и не кажется совсем уж безнадежным.
– Фрэнк, в последнее время тебе не снились необычные сны?
– Нет, мэм, – ответил он после некоторого раздумья.
– Тогда прежде всего я должна рассказать тебе одну очень странную историю.
– Заходи, ребе Иаков Штерн, заходи. – Преподобный махнул рукой в направлении дивана в углу кабинета. – Рад, что у нас появилась возможность встретиться.
– Мне удалось выкроить время в моем деловом расписании, – ответил Иаков.
Преподобный не поднялся из-за письменного стола и не протянул руки. Иаков уселся на диван возле большого глобуса на дубовой подставке. Помимо византийской иконы в золоченом окладе на стене за письменным столом преподобного да раскрытой Библии короля Иакова на пюпитре, ничто в помещении не указывало на то, что это рабочий кабинет священника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60