..
- Папа, чего он меня трогает! - притворно-жалобно крикнул Сабурову пацан, которого за ногу тащили с цистерны.
- Это не твой папа, - полувопросительно возразил тащивший, однако ногу выпустил.
- Мой, - ну и хитрющие, смеющиеся глаза.
Нет ничего радостней любви к людям... Если бы не проклятый талант... Мальчишки обжили, очеловечили помойку и счастливы на ней не хуже, чем на каком-нибудь Лазурном берегу, потому что именно люди - главная наша окружающая среда, а не так называемая природа. Но он не настолько безумен, чтобы проповедовать это вслух.
Оттепель достигла несусветных размеров: пруд в парке был покрыт льдинами, истончившимися до прозрачности растекающегося по воде плевка. Лишь несколько угрюмых реликтов сибирского мороза, угрюмо сбившихся в углу, были спасены от солнца наросшими на них стихийными помойными кучами, на которых восседали вороны. А среди тающих льдинок плавала трогательная уточка.
Мороженые нечистоты - лучшая защита от апрельских веяний.
Микрофон в ротонде теперь торчал на никелированной журавлиной ноге, и динамики уже не превращали ораторов в сифилитиков. Руководил дискуссией стройный молодой человек, девически миловидный, как Ален Делон, но главной компонентой его обаяния была очевидная расположенность к публике. Дискуссия была все та же: из чего растут добродетель и справедливость из богатства или из бедности, из казенного порядка или из рыночной свободы, - неуловимую Психею по-прежнему пытались взнуздать какими-то механизмами, лежащими вне человеческой души.
Здесь было много болельщиков, готовых аплодировать каждому, кто ловчей подденет противника. Были энтузиасты, упоение своим энтузиазмом принимавшие за упоение делом. Люди спорили, чтобы чего-нибудь не узнать, перебивали, чтобы даже не услышать, - кто-нибудь стал бы перебивать врача, ожидая услышать свой приговор? Но сюда приходили не узнавать, а объединяться вокруг чего-то бесспорного - бесспорными же бывают только эмблемы: Рынок, Россия, Социализм, Права Человека, Демократия, Приватизация...
Недалеко от Сабурова несколько энтузиастов горячились, чтобы случайно не услышать возражений. Интерес к Истине непрестанно рождает новые вопросы, а лидер должен нести в массы несомненность. Ученый - сомнения, а лидер - уверенность.
- Не надо разрушать у людей веру!.. - спасала последнее свое имущество бедная женщина с адресованной стоящим сзади волосяной фигой на затылке. - ...евания социализма...ренность в завт...сплатной медицин...сплатном жилье...
Благодарить за бесплатное жилье Сабурова обучили еще в первом классе, когда он жил в землянке, вырытой его родителями, - какой-нибудь барсук с тем же основанием мог бы благодарить за свою бесплатную нору. Как это мудро - наделять людей исключительно уверенностью: ничто не стоит так дешево и не ценится так дорого. За сохранность автоматизма люди готовы платить жизнью - чаще чужой, но иногда и своей. Но какую бы дурь они ни придумали - ему, Сабурову, все равно придется расплачиваться с ними на равных. Чем глупее было выступление, тем большую терпимость выказывал председательствующий, - прямо дом терпимости какой-то. Кристальным идиотам он оказывал поистине королевские почести. Это и есть демократия? И ждать теперь уже нечего?..
- Я приношу пожелание: зачем спорить? - недоумевала круглая тетушка с круглым лицом, круглым ртом и круглыми глазами. - Просто надо, чтобы в магазинах были продукты!
Аплодисменты.
В толпе было много бдительных блюстителей простоты: если только в ораторе им мерещилась некая глубина, они немедленно кричали: "Хватит болтать! Демагогия!" Им тоже аплодировали. Аплодировали и призывам к демократии, и призывам покончить со всяческой демократией, это, - стало быть, и есть плюрализм.
На ступеньках ротонды, открыв багровую грудь, в легкой рубашке грозно прохаживался Морж, учивший сабуровских сослуживцев кормиться биополем. Слов "энергия" и "поле" Сабуров слышать уже не мог - на свое несчастье, знал, что они означают.
Единомышленники, теснившиеся в ротонде слева от председателя, выказывали друг другу особое уважение людей, занятых достойным делом, на которое решаются немногие. Хорошие интеллигентные лица... Но Сабуров умеет служить только собственному делу - Красоте - и любить только тех, кто ее ценит. Тоска одиночества удесятерялась завистью к чужой сплоченности, тревога скепсиса - чужой уверенностью.
К микрофону выбежала простая советская женщина, указательным пальцем двинула вверх сползавшие очки (в дальнейшем беспрерывно повторяя этот жест, ибо была лишена переносицы) и, залившись пурпуром, выкрикнула:
- Хотелось бы знать, как товарищ Михальский относится к тому, что из-за его красивых глаз люди голодают?!
Ого, да Делон политик сталинского масштаба!
- Мы...ликлиники номер...свое негативное...к акту голодовки из-за якобы допущенных .окружной избирательной...тов.Сидорченко Тэ Бэ...предпринятой в период заболевания острой респираторной...грубо нарушая режим... Считаем, что товарищи...заняться восстановлением здоровья...всего двенадцать подписей.
- Первая ласточка, - с обаятельной иронией разъяснил Михальский. Народный фронт...самых ярых наших...А что касается...то я неоднократно... Не лично во мне, а в нарушении демократических...
Аплодисменты.
Вглядевшись в толпу, председатель, пробормотал:
- А вот и сыны отечества.
Группа слева недобро заулыбалась. Толпа качнулась, выпустив дружину витязей - героев передачи "Ими гордится наш город" (Сабуров надолго запоминал телепередачи, потому что никогда их не смотрел).
В ротонде, вельможно распахнув медвежью шубу, в какой-то боярской шапке стаял распаренный Корягин, вращая на пальце крупный перстень. Одесную его сверлил публику взглядом из-под прилипшей ко лбу косой челки его литературный ученик, самородок, не окончивший не то семи, не то четырех классов, но зато освоивший едва ли не тридцать профессий (кроме одной - писательской). Черная поддевка распахнута, черная косоворотка расстегнута, медный крест поблескивает в лучах заходящего солнца. Несмотря на этот христианский символ, он напоминал сельского хулигана, вывалившегося из клуба в поисках, кому бы заехать по уху. Ошую поправлял корректный галстук Кузин - сибирский Гегель, из преданности эстетике презиравший искусство. Аккуратно сложив губы, как благовоспитанная жабочка, он внимательно слушал клокочущую речь сабуровского однокашника Володи Молоткова.
Володя в свое время был секретарем комсомольского бюро и посмешищем всего факультета: по стенам, смеха ради, развешивались Володины изречения ("Мы должны подготовиться к зимней сессии наилучшим образом. В. Молотков"). Все пороки, свойственные людям от начала времен - жадность, трусость, сластолюбие, - Володя отдавал в исключительное владение мелкой буржуазии, то есть всем, кто не занимался трудом низшей квалификации, и притом в крупном промышленном производстве.
Бескрайние Володины речи состояли из очередей страстных бульканий - и все по писанию, все по писанию. Говорили, что он окружил себя сектой единоверцев и разучивал с ними Ленина на манер того популярного в школьной худсамодеятельности номера, который зовется монтаж: "Ленин о государстве. Коля." - "Государство возникает там, тогда и постольку..." - "Стоп. Люся." - "Где, когда и поскольку..." - "Стоп. Антон." - "Классовые противоречия не могут быть примирены..."
- И наоборот, - Володя вдохновенно взмахивает рукой. Хор: - Существование государства доказывает, что классовые противоречия непримиримы.
Володя был увлечен в новый научный центр тою же волной, что и Сабуров. В институте экономических проблем, забросив все лженауки, одну за другой выпустил две книжки о перерастании всего на свете в общегосударственное, был избран в партком, и Сабуров все тверже убеждался, что Володя не такой уж болван там, тогда и постольку, где, когда и поскольку выступает карьеристом и прохиндеем. Но вдруг пошли слухи, что Володя заделался ересиархом нетоварности: деньги должны быть полностью заменены талонами на потребление, распределяемыми Госпланом. Володе дважды провалили докторскую защиту: как ни странно, его идейность (автоматизм) оказалась непритворной. Правда, он все же защитил докторскую в Москве, шагнув из экономики социализма прямо в научный коммунизм.
Володя был по-ленински прост и логичен. Даже кепка его была сдвинута с неким ленинским подтекстом, а в очках без оправы ясно ощущался намек на какое-то большевистское пенсне. Позади его стояли два пролетарских апостола, подобранные в изумительном соответствии с канонами: руки рабочих, вы даете движенье планете, подступала к горлу песня. Один был из кино - с мудрыми седеющими усами, другой с плаката - лишенный усложняющих подробностей.
Поблескивая большевистским пенсне, Молотков уставил в слушателей вздернутые ноздри, чернеющие, как два револьверных дула, и выдал две очереди слитного бульканья:
- Наша беда в забвении истин марксизма!
Это точно: Сабуров, пожалуй, просто-таки боялся точно знать что-то. Вместо бесконечного разнообразия - пара-тройка "классов", вместо незримых, как деятельность бактерий, межчеловеческих взаимодействий - чугунные рычаги производственных связей, - гениально, если добиваться простоты, а не истины. Что у них там еще? История человечества - история борьбы, - хотя она ничуть не меньше истории взаимопомощи. Нам вдалбливали, что прежде чем заняться "духом", человек должен сначала напроизводить бог знает чего. Но ведь прежде чем производить, надо придумать и захотеть. Основной ихний вопрос, кто возник "сначала" - курица или яйцо, бытие или сознание, - да начала не было, человечество ни мгновения не существовало без обмена чувствами и знаниями. Но в конце концов все решается мнением, да, мнением народным, и если народ верит, что справедливость может быть установлена по какому-то внешнему плану, если он не понимает, что и наимудрейшее планирование отнимает у людей свободу...
Только мнение ли это - совместное поклонение эмблемам и символам? Не мысль, а безмыслие - основа общественного порядка, а когда оно развеется, - тогда границу разнуздавшимся желаниям может положить лишь Ужас такой силы, которая вместо протеста вызывала бы обожествление. Вот стабилизирующие исторические силы - сила Безмыслия и сила Ужаса. А движущая сила - это сила Безумия, она же овладевшая массами идея: единство может быть достигнуто только во лжи, ибо истина всегда вызывает множество мнений и сомнений. Но история человечества есть история бегства от сомнений. А значит, и от истины.
А Володя очередями пробулькивал заветное:
- ...Всестороннее планирование...По принципу единой фабрики...Массированное мелкобуржуазное... Контрреволюционные нации...
Михальский пробовал возражать, но его долбали святынями - человек из фильма - кисло, как сквозь изжогу ("Я, как говорится, человек труда, единодушно одобряю"), а человек с плаката - свирепо, он и Володю оттирал широким рабочим плечом: "Вы думаете, кто переболтает, тот и прав?! А мы, рабочие, еще подумаем, разрешить вам болтать или не разрешить!!!" И еще при нужде каждый раз из-под земли, словно зубы дракона, выскакивали нужные простые люди, своим чином освобожденные от обязанности не лгать и не кривляться - все больше бабы, у них жальче получается. Да еще инвалиды и старики. Раньше Сабурову казалось простой бессовестностью, когда от конкретных доводов защищаются чистым негодованием: оскорбляете Россию, армию, матерей, память павших... Но теперь он понимал, что для того святыни и придуманы, чтобы даже спрашивать, даже думать было нельзя: софизмами защищают лишь правдоподобную ложь, а совсем уж неправдоподобную обожествляют.
Сабуров почувствовал, что уже ненавидит простоту и чистосердечие, спокойно или взволнованно рассевшиеся тысячетонным задом на всем тонком, ищущем, небанальном... смертельно опасном.
- Рабочий класс, - завладел микрофоном Морж, - наиболее эксплуатируемая часть нашего общества. У рабочих нарушен температурно-белковый обмен, нарушена структура биополя. Из них отсасывается больше всего энергии.
Аплодисменты.
"Энергия", мать вашу... Развитие науки только увеличивает количество слов, которые люди употребляют без понимания. Чтобы поднять чемодан на десятый этаж, нужно больше энергии, чем потребовалось Сабурову для построения его последней теории. Но Сидоровы-Молотковы чтут только первобытные формы труда и не видят, что хуже всего приходится тем, кого никто не эксплуатирует и в ком, следовательно, никто не нуждается. "Да, да, это мне хуже всех, а не вам, товарищи рабочие и крестьяне!"
Отвлекшись, Сабуров не заметил перемены декораций. На заднем плане в ротонде развернулся плакат: "Через борьбу с сионизмом к национальному возрождению!" "Сионизм" был из тех же прозрачных псевдонимов вроде "очернительства" и "шельмования кадров". На ступеньках, твердо расставив ноги в сапогах бутылками, возник молодой мужчина с остро остриженной русой бородой и тонкими злыми губами, наряженный в черную косоворотку под черной жилеткой. Он держал на отлете черно-желто-белый флаг, безжалостно, словно пику, вонзив древко в мокрый снег и пронзительно-скучающе глядя поверх голов. Перед группой Корягина обнаружился стройный паренек восточного вида в казачьей форме (Дикая дивизия?), крашенной в черный цвет, но верх у папахи был празднично-алый. Черный казачок держал желтую хоругвь с силуэтом Георгия-победоносца, поражающего сионистскую гидру. В сторонке скромно держался офицер в полевой форме времен Первой германской - с гитарой через плечо, словно в каком-нибудь парижском ресторане "Распутин". Вся толпа оказалась густо нашпигованной людьми с нечистыми черно-желто-белыми повязками на рукавах и паукообразными двуглавыми орлами из черной штампованной пластмассы на груди. Кое-кто из них неповоротливо, как в гипсовый корсет, был увязан в картонные плакаты: "Подписывайтесь на патриотический журнал "Наш современник", в котором сотрудничают русские писатели-патриоты В.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52