ведь Лион обещал, что увезет ее из этого города, где ей пришлось испытать так много радостей и горестей…
Куда? Может быть, в Австралию, столь милую ее сердцу?
Лиону тоже хочется уехать, ему все равно, куда – только бы поскорее…
Они поедут, нет, они поплывут на белоснежном океанском лайнере, и за бортом будут кружить чайки, морской бриз будет приятно ласкать ее лицо, шею, волосы, а рядом будет стоять Лион – как всегда, подтянутый, предупредительный, с нежной, понимающей улыбкой…
Скорее бы, скорее бы!
Неожиданно приятные размышления Джастины прервал Лион:
– Знаешь, мне неожиданно вспомнился разговор с аббатом О'Коннером… Мир его праху.
Заметив, что при упоминании об аббате на чело Джастины тень, Лион поспешно добавил:
– Не надо хмуриться. Да, я помню, что ты недолюбливала этого человека, но вспомни старую истину – «о мертвых либо хорошее, либо ничего». Тем более, что соображения, которыми когда-то поделился со мной аббат, заслуживают внимания и удивительным образом перекликаются с мыслями покойного кардинала де Брикассара, которые я почерпнул в дневниковых записях… – сказал Лион, призвав имя этого дорогого для Джастины человека словно бы в оправдание тому, что он вновь напомнил жене об О'Коннере.
– Ну, говори…
– Аббат сказал: «Лион, ты, наверное, хорошо знаешь старую, как мир, истину… Мужчины управляют миром, женщины управляют мужчинами…»
Джастина улыбнулась.
– Никак не ожидала от тебя таких банальностей, Лион…
Тот возразил:
– Если это и банальности, то, во всяком случае, не мои. Тем более, что и банальные слова могут быть неглупыми… – он подлил себе чая и, сделав небольшой глоток, продолжил: – Аббат тогда сказал: «Что есть мужчина? Биологически, это – существо с совершенно иным набором хромосом, чем у женщин. И в великом деле продолжения рода человеческого – только, так сказать, обслуживающий персонал…» Джастина удивилась.
– Он так и сказал?
Кивнув, Лион поспешил убедить Джастину в правдивости слов О'Коннера.
– Конечно… Неужели я сам это придумал? Я не настолько проницателен, как де Брискассар или О'Коннер…
В голосе мужа Джастина уловила легкую, едва различимую иронию.
– Ну, ты себя недооцениваешь…
– Однако раньше ты утверждала обратное…
Джастина нахмурилась.
– Ты иногда говорила, что я переоцениваю себя – помнишь, в Бонне?
Она пожала плечами.
– Честно говоря – не помню. Впрочем, – тут же спохватилась Джастина, – вполне вероятно, что тогда, в Бонне, я имела в виду что-то совершенно иное…
– Что же именно? – спросил Лион, вперив в нее пристальный взгляд.
– Ну, ладно, не придирайся к словам… Ты ведь еще хотел что-то рассказать – о твоем любимом аббате?
Лион заерзал на стуле.
– О том, что есть мужчина, и что есть женщина в современном мире, – не без скрытого сарказма добавила Джастина.
Лион, однако, совершенно не обиделся – скромно улыбнувшись, он продолжал:
– Аббат говорил: «Мужчина, как всякий, кому предназначено быть исполнителем, не успокаивается, пока не находит себе способа вообразить себя всемогущим творцом… Сколько глупых легенд и басен он сочинил, чтобы убедить самого себя в этом! Он де, и Бог, и первый человек, мол, женщины – только творения из ребра его… А все потому, – говорил Джон, – все потому, что мужчина не рожает детей…»
Джастина, поразмыслив, согласилась с подобным утверждением:
– Вполне возможно, что милый твоему сердцу аббат О'Коннер по-своему прав… Представляю, как бы возгордились мужчины, если бы они были наделены еще способностью к деторождению!
Лион строго посмотрел на жену.
– Только давай без иронии… Я ведь беседую с тобой о серьезных вещах.
– Я понимаю, что о серьезных, – в тон ему ответила Джастина.
– Так вот, – как ни в чем не бывало улыбнулся Хартгейм, – каждый мужчина в глубине души своей – просто упрямый ребенок, которому очень хочется быть послушным… И знаешь, что я подумал? – спросил он Джастину.
– И что же ты подумал?
– Ко мне это как раз и относится… Наверное, больше, чем к кому-нибудь другому.
– Да, насчет ребенка – это хорошо, – впервые за все время беседы согласилась с мужем Джастина, – иногда ты действительно ведешь себя как ребенок… Как испорченный ребенок, – с улыбкой добавила она.
– Помнится еще, – впрочем, это уже мысль не О'Коннера, а кардинала, так вот: он писал, что управлять мужчиной – элементарно просто… Но современные женщины сбиты с толку эмансипацией… На самом деле существует только один великий рычаг управления мужчиной – его собственная самооценка. Ни внешность современной женщины, ни интеллект, ни возраст, ни даже так называемая сексуальность…
При слове «сексуальность» Джастина недовольно поморщилась – перед ее глазами сразу же встал образ Питера, и она вновь разозлилась на себя за то, что так упорно, так настойчиво вспоминала этого человека…
– …при всем их кажущимся значении не играют никакой роли… – продолжал Лион, не замечая, как хмурится его жена. – Пока легкая, но твердая рука женщины пребывает на этом рычаге, женщина может быть совершенно спокойной, как богиня… Впрочем, – тут же оговорился Лион, – конечно, есть и исключения, есть настоящие мужчины…
В этот момент Джастине показалось, что она знает, на кого намекает Лион, говоря об «исключениях» – конечно же, на Питера. Ведь она, Джастина, предпочла…
– …так вот: всякий рычаг имеет два плеча. И у рычага самооценки есть тоже свои концы – то, что многие называют кнутом и пряником… Или, как считал кардинал, одобрение и неодобрение, поощрение и наказание. Никогда не следует забывать, что уверенность мужчины в своих успехах не очень устойчива, и потому требует постоянного подкрепления…
Окончательно отогнав от себя навязчивые мысли о Питере, Джастина подала голос:
– То есть…
– Ну, насколько я понимаю мысли покойного кардинала, он, видимо, примерял их к себе и… – тут Лион доверительно понизил голос, – и к Мэгги, – мужчины часто требуют, чтобы вы, женщины, разделяли эту уверенность…
– Иначе – чтобы через нее мы управляли миром мужчин?
– Вот именно.
С сомнением покачав головой, Джастина сказала:
– Но мужчины не очень-то любят, когда ими командуют…
– Всякая попытка мужчины освободиться от женской власти – знак того, что рычаг мужской самооценки не отрегулирован. Возможно, таким образом мужчина ищет другую руку – более чуткую…
– Ты хочешь сказать, что женщины иногда злоупотребляют кнутом в ущерб прянику? – С интересом спросила Джастина. – Так ведь?
– Да. В результате, как утверждал кардинал – получают полное пренебрежение семейными обязанностями, пьянство, гулянки, даже измены мужей…
После слов «супружеские измены» Джастина вновь нахмурилась – напомнил ей об этом так неожиданно, так внезапно! Не стоило ему так поступать.
Однако Лион, вне всякого сомнения, не имел намерений на что-то намекать – тем более, что это было не в его интересах; просто он употребил слова в том контексте, которого требовала ситуация.
Не глядя на Джастину, он с увлечением продолжал делиться с ней чужими мыслями:
– Так что, дорогая, пусть мы, мужчины, играем в свои игры – надо только давать нам любимые игрушки – бизнес, деньги, престижные машины и все такое прочие… Джастина, ты не смейся, – добавил Лион, заметив улыбку на лице своей жены, – потому что это утверждал не самый глупый человек из всех, которых я знал… И жизненного опыта, и всего остального у него было гораздо больше, чем у нас с тобой вместе взятых… Так и говорил – «подсовывайте ему его любимые игрушки… Пусть, мол, распускает перышки – дайте ему только зеркальце. Но знай, Джастина, что даже прирожденный подкаблучник при случае может взбрыкнуть и сломать рычаг… И если ты уж решила, что этот мужчина – действительно твой, не надо бояться деть ему пряник.
– Что он имел в виду?
– Потребность в одобрении, – важно продолжил Хартгейм, – по своей сути – наркотическая потребность… Она растет по мере удовлетворения и никогда не насыщается. Даже косвенный намек на то, что кто-то из представителей сильного пола хоть что-то может – защитить диссертацию, стать пэром, миллионером, купить дорогой дом в хорошем районе – вызывает напряженную реакцию.
– То есть, – уточнила Джастина, – многие мужчины воспринимают такие реплики как удар по собственному самолюбию?
– Вот-вот… Так что в подобных разговорах надо быть очень осторожной… «Побольше похвалы в адрес мужчин, – утверждал кардинал, – и это вскоре обязательно даст результат…»
С сомнением покачав головой, Джастина поинтересовалась:
– Хорошо… А если такой мужчина потом возомнит себе невесть что? Ну, что он защитил диссертацию, купил дом, стал пэром, миллионером, – она невольно скопировала недавние интонации мужа, – и вообще, что лучше его быть не может?
Беседа неожиданно начала приобретать игривый оборот – неосознанно Джастина повернула ее в это русло; видимо, для того, чтобы снять напряженность, которая предшествовала ее началу.
Лион, поняв, что подобная манера разговора за сегодняшним ужином – самая подходящая случаю только улыбнулся в ответ.
Да, он понял, что Джастина приняла правила его игры и был рад этому обстоятельству.
– Что же тогда? – не унималась жена и с улыбкой смотрела на собеседника. – Согласись, что таким образом любого человека можно развратить до мозга костей…
– Отнюдь. «При хорошо отлаженном рычаге одно только уменьшение дозы пряника, – вновь процитировал он записи покойного кардинала, – может оказаться своеобразным кнутом… Мужчина должен знать, за что вы его перехваливаете, но при этом не иметь ни малейшего представления, за что недохваливаете… Мимолетная сдержанность, легкий холодок, – все это может вызвать в душе такого мужчины-ребенка настоящую, неподдельную панику…»
Выслушав последнюю фразу, Джастина произнесла:
– Многие женщины начинают упрекать своих мужей, плакаться…
Говоря это, она конечно же имела в виду Ольвию, жену Питера.
– Так делать не стоит, – заметил Лион, – это, как утверждал де Брикассар, применяется только в аварийных случаях… Когда у женщины нет иного выхода.
– А если мужчина раскусит тактику? – поинтересовалась Джастина с долей некоторым недоверия в голосе. – Что тогда?
– Дойдя до понимания сути женской власти над ним мужчина будет не в силах освободиться… Наоборот, – продолжил Лион, непонятно чему радуясь, – даже добравшись до истины, понимая всю безнадежность своего положения, он с гордо осознанной необходимостью бросится со своей высоты в первозданное лоно матриархата, озабоченный только тем, чтобы прыжок выглядел лихим…
Ужин был закончен, чай выпит, и, после такого завершения беседы говорить с Лионом Джастине больше не хотелось. Подойдя к нему, она поцеловала мужа и произнесла с чувством:
– Спокойной ночи, Лион… И спасибо тебе, дорогой.
– За прекрасный вечер…
Лион ответил на поцелуй и молча проследовал к себе наверх. Действительно – зачем говорить, о чем-то спрашивать? Ведь и так все понятно, без лишних слов.
Так думал Хартгейм, такого он желал и себе, и Джастине, на это он надеялся. Но, наверное, не его вина, что его надежды не всегда оправдывались…
Ночью Джастина проснулась от странного назойливого скрипа за окном. Накрыв голову краем одеяла и уткнувшись лицом в подушку, она попыталась было вновь заснуть, однако этот резкий, неприятный, так действовавший на нервы звук продолжался и раздражал ее все больше и больше…
Нет, это просто невозможно!
Джастина встала, подошла к окну и осторожно отодвинула штору. Ночная улица была совершенно пуста, светили одинокие фонари, и завывающий ветер срывал с деревьев последние листья. Но странный звук не прекращался, а наоборот – становился все резче, все назойливей.
Джастина очень осторожно, стараясь не скрипеть половицами, чтобы не разбудить крепко спящего мужа, подошла к другому окну. При свете одинокого фонаря она заметила, что дверь в доме Бэкстеров была полуоткрыта – от ветра она то открывалась, то закрывалась, и несмазанные петли пронзительно скрипели.
Все это показалось Джастине очень странным: ее бессонница, странный звук, ее мысли, беспокойные, неотступные; перед глазами Джастины постоянно стоял Питер.
Она одернула штору, не зная, что дальше делать.
Оглянулась еще раз на Лиона – он, свернувшись под одеялом, спал как маленький ребенок.
– Да, – едва заметно шевеля губами, прошептала она, – а ведь покойный кардинал действительно был прав… Он совсем как маленький ребенок… Все мужчины такие… Вот и Питер. О, опять это воспоминание, опять Питер!
Но почему, почему она так часто вспоминает его? Почему этот человек преследует ее везде и повсюду – даже в мыслях?
Неожиданно Джастине стало очень страшно – это был какой-то животный: липкий и безотчетный страх, которому не могла дать рационального объяснения. Ей было очень страшно, и она, набравшись храбрости, добежала до кровати и тут же легла, укутавшись в теплое одеяло.
Скрип, скрип, скрип… Страшно. Почему скрипит?
Сейчас, сейчас этот страх должен пройти.
Но почему, чего она боится? Ведь Лион рядом, он желает ей добра, он действительно любит ее – Джастина все больше и больше убеждалась в этом…
Может быть, она просто занималась самообманом, выдавая желаемое за действительность? Нет, нет… Тысячу раз нет!
Она знала, что для Лиона нет никого дороже ее, что он готов отдать за нее, свою Джастину, все самое дорогое, что у него есть…
Но тогда – откуда же этот щемящий душу страх, липкий и неотступный? Почему у нее внезапно заболело сердце?
Все происходящее – и этот странный звук, и ее теперешнее состояние – выглядело как какое-то предзнаменование, как дурной знак; если бы Джастина была более суеверной, она бы задумалась…
Дверь продолжала скрипеть. Почему она открыта? Что это может значить? Может быть воры совершают какое-то злодейство, воспользовавшись отсутствием хозяев, но тогда что они могут делать в пустом доме? Да и Оксфорд никогда не славился преступностью. За все время их жизни в этом тихом городе она не могла припомнить ни одного случая хотя бы мелкого хулиганства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42