Она страшно раскачивалась на волнах, и Питер с Ольвией с ужасом всматривались в пустой горизонт, на котором не было видно ни кораблей ни береговых огоньков.
Но вскоре в свете полной луны стали медленно возникать громадные руины средневекового монастыря и аббатства. Ольвия с Питером вздохнули с облегчением только тогда, когда ступили ногами на священный дерн. На пирсе не было ни души и только одна здоровенная собака, помесь овчарки неизвестно с кем, с тоской смотрела в море.
– Что она здесь делает? – удивилась Ольвия.
– Как что? Дожидается своего хозяина, – бросил рыбак и поблагодарил за деньги, которые отсчитал ему Питер.
Ольвия с уважением посмотрела на собаку, которая не обращала на вновь прибывших никакого внимания.
Искать пристанища Ольвия и Питер решили в «деревне», как называли ее сами жители. На самом деле это было небольшое скопление домов в нескольких десятках метров от пирса. Когда взошло солнце, и Питер с Ольвией впервые увидели в его свете окрестности они просто ахнули, настолько прекрасным им показался этот клочок земли.
В первый день они не занимались ничем, кроме того, что гуляли по острову. Они сразу же поднялись на самый высокий холм Айоны, пройдя узкой тропинкой по торфяному болоту. Холм этот гордо именовался вершиной Дун-И. И он возвышался аж на сто метров над уровнем моря. Весь остров оказался всего пять с лишним километров в длину и меньше трех в ширину.
Но только стоя на вершине, они осознали все особое очарование Айоны. Вокруг их простирались нежные пастбища, суровые утесы, маленькие бухточки к западу – в сторону Ольстера и полуострова Лабрадор.
С востока возвышались гранитные утесы остров Мал. А вокруг самой Айоны тянулась узкая полоска поразительно белых и чистых песков. Как позже им объяснили, это были стертые в порошок белые морские раковины. Они образуют песок, твердые искривленные камни архея, мрамор. Из-за этого белого песка море возле берега было необычайно ясное и прозрачное. Такую воду не встретишь в северном полушарии.
«Наверное, такого цвета море в Австралии», – подумала Ольвия.
Кругом царили мир и спокойствие.
– Теперь я понимаю! – тихо пробормотала Ольвия, восторженно оглядываясь по сторонам. – Это действительно рай для художника.
– Почему? – спросил ее Питер.
– Свет… – отозвалась его она.
– Свет как свет, – не понял Питер.
– Нет, ты не прав, – не согласилась его жена. – Ничего ты не замечаешь! Ведь он чистый, абсолютно чистый, ничем не загрязненный.
Понимаешь, остров такой маленький, что вода отражает солнечный свет одинаково со всех сторон. А еще этот белый песок… Неужели ты не замечаешь: здесь все цвета имеют свою первозданную чистоту. Никаких примесей, никакой грязи.
Питер немного помолчал.
– Да, ты знаешь… Тут даже дыхание перехватывает. Но меня больше всего поражает не свет.
– А что? – поинтересовалась Ольвия.
– Стоит посмотреть вокруг себя, и ты осознаешь, что видишь остров почти таким же, каким его видели предки на протяжении тысячелетий. Тут ничего не изменилось с тех времен, ну почти ничего. Эти луга, скалы, трава. А ты обратила внимание, что трава настолько упруга, что напоминает ковер; и в то же время она пушистая.
– Да, – отозвалась Ольвия, – это действительно так.
– И хорошо, что мы приехали сюда осенью, – улыбнулся Питер. – Не могу представить себе этот милый остров с толпами туристов на нем.
В деревне им посоветовали поселиться на ферме Питера Макинесса, что на западном побережье острова. Как отрекомендовали – этот был тот хозяин, у которого жил еще в двадцатых годах художник Пэплоу.
Добрались до фермы они на небольшой элегантной повозке, запряженной двумя красивыми лошадьми. Управлял ими молодой человек в кепке, металлических очках и со старомодными бакенбардами. На руках у него были черные кожаные перчатки. Погода теперь изменилась к худшему, шел дождь, поднялся ветер. Во время недолгой дороги Питер и Ольвия сидели, укутавшись в теплые пледы, которые им любезно предложил молодой человек. Питер Макинесс оказался восьмидесятипятилетним фермером. Несмотря на свой солидный возраст, старик был живой и разговорчивый. Он сразу же согласился предоставить жилье Питеру и Ольвии, потому как, он по его собственному выражению, «всю жизнь уважительно относился к художникам».
Он сказал, что все островитяне до сих пор вспоминают с любовью всех художников и с гордостью добавил, что одна из картин Пэплоу, на которой тот изобразил его ферму, была позднее продана за полмиллиона фунтов. Ольвия при этих словах улыбнулась.
Старик был настолько счастлив, когда называл астрономическую сумму, будто эти деньги заплатили именно ему. Вечером он пригласил их к себе на ужин и до глубокой ночи, сидя возле камина, рассказывал Ольвии и Питеру про свои встречи со знаменитостями. Надо сказать, слушатели попались благодарные, они не перебивали его на протяжении нескольких часов и не пропустили ни одного слова из его рассказа.
– Пэплоу… – вздыхал старик, как будто говорил о самом близком друге. – Он был очарован Айоной. Ну, сами понимаете, ее белыми песками, таким цветом моря и вообще всем.
Питер с Ольвией улыбались, но старались делать это так, чтобы старик не заметил.
Потом он довольно долго жаловался на туристов.
– Вы правильно сделали, что приехали осенью. Про наш остров ходит слава спокойного тихого местечка и многие именно за этим сюда и едут. Но иногда разочаровываются. Приедут летом, а тут куда ни глянь – везде туристы, туристы, туристы! Это все равно как после затишья всегда наступает буря на море. Ладно бы только приезжали, а то пачкают тут все на свете. После них куда ни посмотри – везде газеты валяются, обертки разные, бутылки пластмассовые. У нас на острове всего два магазина. Так – можете себе представить! – в одном из них теперь видеокамеру повесили, чтобы наблюдать за туристами – воруют все подряд.
Питер Макинесс не на шутку разошелся.
– Тяжело вам с ними, – сочувственно вздохнул Питер.
Но старик тут же по-залихватски поправил свои усы:
– Да ничего, они приезжают и уезжают, слава Богу. Мы с ними справляемся.
Как и Ольвии, Питеру необычайно понравился этот старик. Они уже хотели спать, утомленные дальней дорогой с приключениями, но старик, которому жилось скучновато, не собирался их отпускать. Он с гордостью рассказал, что свое образование получили исключительно на острове. Сетовал на то, что раньше в школе училось около шестидесяти учеников, а теперь осталось только двадцать. Остальные дети учатся в интернате на побережье, и домой приезжают только на уик-энд. Старик рассказывал, что уже лет тридцать на острове есть электричество, и что в одном из магазинов теперь даже продают видеокассеты.
А вот его жена, которая до этого сидела молча, лишь время от времени поддакивая мужу, осмелилась посетовать на то, что из-за этих телевизоров островитяне перестали читать книги и совсем не собираются по вечерам вместе, чтобы, как в былые времена, попеть хором песни.
Жизнь на острове оказалась для Ольвии невероятно плодотворным временем. Она ни минуты не сидела сложа руки. Рано утром Ольвия собиралась и уходила в один из уголков острова, для того, чтобы писать. Казалось, что она боится пропустить хоть один камень на пляже, хоть одну скалу либо маленькую бухточку. По вечерам Ольвия расставляла свои этюды вдоль стен, чтобы они просохли. А старички подолгу рассматривали их, делились своими впечатлениями: либо хвалили, либо оставались недовольны и с серьезным видом профессиональных искусствоведов высказывали свои замечания.
Ольвия внимательно их выслушивала. Только Питер замечал в глазах ее смешливые огоньки. Он же, наоборот, постоянно молчал, и с восторгом разглядывал все новые и новые пейзажи. Он был просто поражен той новой чертой, которая открылась в его жене. Питер не мог предположить, что в ней – художнике, который известен своими обезличенными абстрактными картинами, может скрываться такой тонкий ценитель природы.
Когда-то он очень любил пейзажи так называемых реалистов 19 века, которые стремились к почти фотографическому отображению окружающей природы. Теперь он прекрасно понимал, что картины эти – всего только китч, а не настоящее искусство. На картинах же Ольвии, природа жила.
Да, да, она была живая! Питер это явно чувствовал. Тучи не висели на нарисованном небе, а неслись по нему, гонимые мощным ветром. Волны одна за другой накатывали на белую полоску пляжа. Прибрежные скалы переливались каплями соленой воды, которые никогда не высыхали, благодаря морскому прибою.
Но через некоторое время Питер заметил одну особенность, о которой не преминул спросить у своей жены, когда она пришла вечером, продрогшая на холодном ветру, мокрая, уставшая, но счастливая.
– Послушай, а почему ты ни разу не написала пейзаж, на котором бы было аббатство? Ведь это основная достопримечательность острова. И именно из-за него сюда так и валят туристы.
Ольвия ждала этого вопроса, но все равно, прежде чем на него ответить, глубоко задумалась.
– Я не могу сразу ответить на твой вопрос, – сказала она после молчания. – Как бы это тебе объяснить… Мне просто не хочется.
Питер пожал плечами.
– Ну знаешь, это не объяснение. Мне конечно нет дела до того, что именно ты будешь выбирать для своих сюжетов.
– Хорошо, я попытаюсь тебе кое-как объяснить. В этом нет ничего особенного. Просто я, наверное, слишком полюбила наших хозяев – старика Питера и его жену. Помнишь, они рассказывали историю о Джордже Маклауде, который создал айонскую общину? Ведь именно он восстановил руины аббатства. Но понимаешь, как мне кажется, все это он делал исключительно ради своей политической карьеры. Ведь добился же он своего. Стал в конце концов лордом! Я догадываюсь, как он рекламировал свои достижения. Но, как сказали наши старики, он ни разу не посоветовался с ними, жителями острова. А поэтому они до сих пор с большой опаской относятся к активистам общины. Представляешь, они даже на службу в аббатство не ходят. У них есть своя маленькая церковь. Вот эта, – она показала на одну из своих картин.
Питер усмехнулся.
– А аббатство, – продолжала Ольвия, – это всего лишь приманка для туристов.
После ее слов Питер расхохотался.
– Я смотрю, ты становишься патриотом Айоны!
– Мне кажется, я всегда им была.
– Смотри, только не сильно увлекайся, – посоветовал Питер. – И вообще, нам пора отсюда выбираться. Да и холсты у тебя кончаются.
Ольвия промолчала, потому что это было действительно так.
– Я начинаю бояться, – с улыбкой продолжал Питер. – Еще немного, и мне придется уезжать одному.
Ольвия рассмеялась.
– Одному, не одному, но обещай, что мы сюда еще вернемся.
– Конечно же, дорогая, – ответил Питер, ласково обняв жену и поцеловав ее. – Это действительно прекрасное место.
В последний день перед отъездом, Питер и Ольвия решили попрощаться с островом. Они пошли по дороге в сторону холмов. В самом начале довольно широкая, дорога постепенно превращалась в узкую тропинку. Они стояли на Дун-И и смотрели по сторонам, стараясь как следует все запомнить, для того, чтобы холодными зимними вечерами, сидя у себя дома, вспоминать эту почти сказочную поездку.
Они были абсолютно одни. Хотя шел дождь, небо светилось какими-то особыми сумеречными красками. Над проливом нависла широкая дуга радуги. Пружинистый торф под ногами был подсвечен заходящим солнцем.
От этой феерической, ирреальной картины у Питера с Ольвией захватило дух. Казалось, Айона, осознавая, что с ней прощаются, умышленно предстает перед ними во всей своей красе, желая навсегда запасть в душу Ольвии и Питера.
VI. ОКСФОРД
Джастина
Прошло десять дней. Джастина прилагала все силы для того, чтобы окончательно успокоиться, вычеркнуть прошлое и начать новую жизнь. Хотя, это определение не совсем подходило для того, к чему стремилась Джастина. Она хотела вернуться к налаженной, спокойной жизни с Лионом.
Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, Джастина пыталась вести очень активный образ жизни. Она целиком отдавалась занятиям в студенческом театре. И наконец решилась на то, чтобы привести с собой в студию Уолтера и Молли. Посмотрев на ее приемных детей, студенты без лишних расспросов поняли, в чем дело.
Уолтер был похож на маленького волчонка, растерянного и озлобленного. Потертая кожаная куртка, рваные джинсы, растоптанные кроссовки и непримиримый взгляд исподлобья. Весь вид его выражал стремление к полной независимости.
Молли же наоборот была скромно одета, аккуратно причесана и постоянно смотрела на кончики своих пальцев, боясь поднять глаза.
Молодых театралов не надо было ни о чем просить. Они окружили детей заботой и вниманием, причем к каждому нашли свой специфический подход, чем заставили Уолтера и Молли быстро раскрепоститься.
Джастина невероятно обрадовалась, увидев, что у детей постепенно начинает пробуждаться интерес к театру и искусству вообще. А по своему опыту она знала, что если им удастся серьезно увлечься театром, то за будущее их можно будет не волноваться – плохих людей из них уже никогда не получится. Им надо будет только помочь воспитать в себе уверенность в своих силах и возможностях.
Джастина и сама стала активнее участвовать в студенческих постановках. Работа – вот что могло спасти ее, вылечить от воспоминаний. Она стала внимательнее относиться к Лиону, больше интересовалась его делами и заботами. Она поняла, что кроме любви в жизни есть много интересного и важного.
Лион не переставал удивляться тем переменам, которые произошли в его жене. Из угрюмой, полубольной, холодной и ко всему безразличной, Джастина вдруг превратилась в заботливую жену и любящую мать. Но никто и не догадывался, с каким трудом Джастине давалось все это. Каждый раз, когда она видела темные окна соседнего дома, у нее перехватывало дыхание. Она пыталась отгонять от себя воспоминания о Питере, но это ей не всегда удавалось.
А однажды ночью она увидела сон. Питер и Ольвия стояли обнявшись на огромном валуне, вдававшемся далеко в море и смотрели на горизонт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42