– Скорее всего, просто за любовь к мужчине. Я же осужден за мужеложество.
– Люди имеют право наслаждаться жизнью так, как им хочется, – громко произнесла я. – Главное, чтобы они не причиняли друг другу вреда.
– Пожалуй, – он тихо рассмеялся, затем голос его сделался робким. – До прихода стражников еще так много времени. Я так давно ни с кем не говорил. Хотите, я расскажу вам о себе?
– Да, разумеется, – с воодушевлением согласилась я.
Глава сто шестнадцатая
И он начал свой рассказ.
– Я родился очень далеко от этих мест, так же как и вы. Мы оба говорим по-испански, но это не наш родной язык. Мой родной язык – язык унгаров. Моя родина – унгарское королевство. Это красивая земля. Там есть и горы, и зеленые холмы, и реки, и леса, полные диких зверей. Некогда наше королевство было велико и обширно, но теперь часть наших земель принадлежит оттоманскому султану.
Вы сказали мне, что вы благородного происхождения. О себе я, к сожалению, так сказать не могу, хотя и появился на свет в большом замке. Отец и мать прислуживали в замке. По-унгарски меня нарекли Чоки, а христианское мое имя Андреас.
Я рос, играя на обширном замковом дворе, бродя по бесчисленным галереям и переходам. Хозяева гордились древностью своего рода.
Однажды в гости к ним приехал один из оттоманских полководцев. Мне было тогда лет десять. Конечно, я выскочил во двор, поглядеть на гостя.
Это и вправду было интересное зрелище. Целая кавалькада устремилась в замковый двор и заполонила его. Никогда прежде я не видел таких прекрасных горячих коней. Гости были одеты в кафтаны, затканные золотом. На головах у них красовались цветные тюрбаны. Я замер, завороженный этим зрелищем. Один из всадников заметил меня и сделал мне знак приблизиться. Я послушно подошел поближе. Он кинул мне золотую монетку. Я тотчас же побежал к матери и отдал ей дорогой подарок. Она порадовалась.
Вечером в замке был пир. На следующий день господа и их гости отправились на охоту. Затем – снова пир. Так проводили они время где-то с неделю.
Но вот настало время отъезда. Рано утром гости садились на коней. Я вертелся во дворе, разглядывая их. Вдруг тот, что дал мне монету, наклонясь с седла, что-то сказал моему хозяину. Хозяин немедленно подозвал меня, поманив пальцем. У него было много слуг и он не утруждал себя запоминанием всех имен.
– Как тебя зовут? – спросил он.
– Чоки.
– Чей ты сын?
– Конюха Милоша и прядильщицы Тюнде.
– Так вот, Чоки, – отныне это будет твой хозяин, – он показал на оттоманского знатного воина, – ты поедешь с ним. Я дарю ему тебя.
А надо вам сказать, что родители мои принадлежали семье, владевшей замком, они были крепостными людьми.
Если только что мне нравилось глазеть на занятных гостей, то теперь они стали мне казаться страшными. Мне вовсе не хотелось покидать родные места, расставаться с родителями, которых я очень любил. Из глаз моих, прямо на замурзанные щеки, брызнули горькие слезы. Я заревел в голос. Хозяин нахмурился.
– Что это значит? – резко произнес он. – Уймись и поезжай вместе со своим новым хозяином!
– Дайте мне хотя бы проститься с отцом и матерью, – попросил я сквозь слезы.
Мой новый хозяин, с любопытством следивший за этой сценой, обратился к владельцу замка:
– Дайте парнишке попрощаться с родными.
– О, вы не знаете, какими воплями и гримасами все это будет сопровождаться, Абдуллах-ага! – воскликнул владелец замка.
Кажется, оба они не желали слушать никаких воплей. Мой новый хозяин приказал одному из своих подчиненных воинов взять меня к нему на седло. Тот, в свою очередь, приказал, чтобы меня ему подали, ему не хотелось спешиваться. Кто-то из слуг владельца замка поднял меня и передал слуге моего нового хозяина.
Между тем уже успели сказать моим родителям, что меня увозят. А я был их единственным сыном и они были уже людьми очень немолодыми. Кавалькада тронулась со двора. Тут выбежали мои отец и мать и кинулись следом, рыдая в голос и причитая. Владелец замка приказал прогнать их кнутом. В результате разразился еще более отчаянный плач. Провожаемый таким образом, я покинул дом, где родился.
Меня увезли не так уж далеко. Теперь меня отделял от родителей какой-нибудь день пути. Но у меня было ощущение, что я покинул их навсегда, я бы побоялся отправиться навестить их.
Мой новый хозяин Абдуллах-ага занимал старинный унгарский замок. Это был богатый человек, но по складу своего характера скорее воин, нежели рачительный владелец имущества. Каждый день шумные пиры, празднества, охота, стрельба в цель.
Мои обязанности не были особенно обременительны. Меня красиво одевали и вкусно кормили. Я состоял при хозяине и по его приказанию подавал ему платок – утереть руки, воду в чаше и прочие мелочи.
Мне жилось довольно весело. Ежедневно я видел много новых лиц, наблюдал разные ситуации и учился понимать человеческие характеры.
Но вот судьба моя снова переменилась. Однажды вечером хозяин подозвал меня и предупредил на унгарском языке:
– Готовься, Чоки. Завтра утром ты уедешь за море. Я отдаю тебя в услужение господину Хараламбосу. Он богатый человек, купец. Он берет тебя для своего сына.
На этот раз я не плакал, а только поклонился, поблагодарил, как меня учили, и вышел.
Господин Хараламбос увидел меня на пиру, но я его не приметил. Это был приземистый человечек с быстрыми жестами. На этот раз меня и вправду увозили далеко. Я снова подумал о том, что хорошо бы проститься с родителями. Но как это сделать?
Наутро я подошел к моему новому хозяину. Я низко поклонился ему.
– Господин Хараламбос, – начал я, – я радуюсь тому, что попал к вам в услужение. Вы ведь христианин. Знайте, что и я был крещен и мое христианское имя Андреас.
Он усмехнулся добродушно и потрепал меня по щеке.
– Господин Хараламбос, – продолжал я, ободренный, – не будете ли вы проезжать мимо такого-то замка?
– Вроде буду, а зачем тебе?
– Там остались мои родители. Позвольте мне проститься с ними!
Он позволил, и я был вне себя от радости.
Он попросил у моего самого первого хозяина, владельца замка, дозволения остановиться на ночь. Тот принял гостя своего приятеля Абдуллаха-аги. Таким образом, я смог всю ночь проговорить с отцом и матерью. Они плакали и обнимали меня. Это были очень бедные люди, они ничего не могли мне дать на память о себе. И посоветовать мне они ничего не могли. Я обещал им вернуться, если смогу. Так мы простились.
– Не надо утром провожать меня, – просил я. – Мне это больно будет.
Отец и мать исполнили мою просьбу. Долго я пробыл в пути. Плыл на корабле по морю. Наконец показались стены и башни красивого города.
– Это наш Константинополис – город нашего императора, великого Константина! – сказал мне господин Хараламбос. – Эти гнусные турки захватили его и великую церковь Святой Софии превратили в свою мечеть! Они исказили само название города, и зовут его Истанбулом. Но когда-нибудь мы, византийцы, снова завладеем нашими святынями!
Так я узнал, что господин Хараламбос ненавидит оттоманцев. Но он скрывал свою ненависть под покровом лести и хитрости. Это мне вовсе не нравилось. По мне, если ненавидишь, признайся, если не любишь – скажи честно!
– А если любишь? – вырвался у меня невольный вопрос.
О Боже, неужели я снова становлюсь женщиной? Неужели все пережитое не удушило, не убило мою женскую суть?
– Если любишь? – Чоки на миг задумался, затем ответил с легким оттенком бесшабашности. – Если любишь, тоже говори об этом прямо!
Я улыбнулась.
Чоки продолжил свой рассказ.
– Господин Хараламбос приставил меня к своему сыну. Семья господина Хараламбоса была невелика – он сам, его супруга Пульхерия и их сын, мальчик моих лет по имени Николаос. Я должен был прислуживать Николаосу, но получилось так, что мы с ним сразу подружились и привязались друг к другу. Вместе с ним я учился у старого монаха, который приходил из ближнего монастыря по приказанию госпожи Пульхерии. Она была очень набожна, происходила из довольно знатной семьи и считала, что осчастливила купца Хараламбоса, сочетавшись с ним браком. Хараламбос мечтал, что сын продолжит его дело, станет торговцем. Пульхерия видела своего сына в будущем священником. Хараламбос решил пока не перечить супруге, но в дальнейшем, когда мальчик еще подрастет, настоять на своем.
Жили они в богатом доме с садом. Это было мало похоже на безалаберную замковую жизнь на широкую ногу моего первого хозяина или Абдуллаха-аги. В доме госпожи Пульхерии всюду чувствовались рука и глаз рачительной хозяйки. Все было таким чистым и уютным, слуги держали себя скромно и проводили время за работой.
Госпожа Пульхерия не любила многолюдства, мешавшего ее молитвенному сосредоточению, которому она любила предаваться в часы, свободные от надзора за домашним хозяйством. Она держала в доме совсем немного слуг. Один из них был человеком особенно примечательным. Звали его Михаил, сын Козмаса. Родом он был из далекой снежной Московии. В раннем детстве покинул он родину, много странствовал, сначала с родителями, затем один. Он знал множество языков, прочел, казалось, все на свете книги. В доме господина Хараламбоса он был назначен ведать домашней библиотекой. Когда он начинал говорить, невозможно было уйти недослушав.
Монах по повелению госпожи Пульхерии толковал Николаосу и мне только о божественном, читал нам лишь труды отцов церкви. Он учил нас, что земная жизнь – тленна и преходяща, она всего лишь ступень, отделяющая нас от жизни вечной. Но Михаил, сын Козмаса, говорил нам иное. И глаза его сверкали странным огнем. Он уверял, что жизнь прекрасна и преисполнена наслаждений, что сама по себе жизнь представляет огромную ценность. Он повел нас в отведенную ему комнату и показал маленькие мраморные статуэтки обнаженных мужчин и женщин, показал чудесные сосуды, где на черном фоне были изображены красные фигурки людей, дышавшие такой живостью и подвижностью.
– Это сделали твои предки, – говорил он Николаосу.
Он рассказывал нам о странах Европы, где поэты в прекрасных стихах воспевают женскую красоту и любовь. Он читал нам стихи и слушать его было так чудесно!
А еще московит Михаил, сын Козмаса, умел рассказывать удивительные истории, такие занимательные, что все просто диву давались.
Однако кончилось все это плохо. Госпожа Пульхерия сочла, что он дурно влияет на ее сына, и приказала московиту покинуть ее дом. Мы, Николаос и я, плакали, расставаясь с ним.
– Оставь мне хоть несколько своих книг, – упрашивал Николаос.
– Нет, – ответил московит, – я дал слово твоей матери, что ни одной своей книги тебе не оставлю. Она догадалась, что ты будешь просить меня об этом и взяла с меня слово. Но… – Михаил помолчал и лукаво улыбнулся. – Относительно Андреаса я никакого слова не давал.
В доме госпожи Пульхерии меня звали моим христианским именем, только Николаос наедине звал меня «Чоки». Мы с ним тотчас поняли, что имеет в виду московит. Да, он дал слово и не может подарить книгу сыну госпожи Пульхерии, зато он может сделать такой дорогой подарок мне!
Так он и поступил. И оставил мне несколько своих книг. А после покинул дом госпожи Пульхерии, и больше я никогда с ним не встречался.
Но мы с Николаосом помнили его. В часы, свободные от занятий с монахом, мы уединялись в комнате Николаоса, и перечитывали книги, оставленные Михаилом.
Из этих книг явствовало, что нет ничего на свете дороже и прекраснее человеческой любви.
– Я думаю, – сказал однажды Николаос, – что человек лучше всего служит Богу, когда любит другого человека.
– Да, – сразу вспомнил я, – возлюби ближнего своего, как самого себя!
– Это надо понять, – Николаос задумчиво сдвинул брови. – Любовь – очень сильное чувство, оно охватывает все твое существо. Один человек не может любить подобным образом сразу много людей. И не всякого своего ближнего ты можешь возлюбить. И ты любишь его не за какие-то его заслуги, не за его ум, или доброту, или набожность, а просто потому что любишь!
– Я согласен с тобой. Но думаю, отцу Герасимосу, который нас учит, лучше обо всем этом не говорить.
– Отец Герасимос и сам отдалился от Бога, и нас хочет отдалить. А ведь Господь – это прежде всего живая человеческая любовь!
Но мы, конечно, не стали вступать в открытый спор с отцом Герасимосом, и притворялись послушными учениками. Хотя мне подобное притворство не очень было по душе.
А между тем время шло. Мы росли, из мальчиков превращались в юношей. Господин Хараламбос действовал хитро, борясь со своей супругой госпожой Пульхерией, то есть, с ее желанием сделать Николаоса священником. Господин Хараламбос начал предлагать сыну сопровождать его в торговых поездках. Любознательный, как все подростки, тот охотно соглашался. Конечно, Николаос хотел, чтобы я ехал вместе с ним, но госпожа Пульхерия не позволяла. Сын пытался убеждать ее, что я очень предан ему и ни за что не убегу, и все же она стояла на своем. Она просто видела, что сын выходит из-под ее влияния, это огорчало ее, и сама того не сознавая, она мстила юноше и при этом всячески отстаивала и подчеркивала свои права хозяйки Дома.
Итак, у меня не было возможности сопровождать моего друга. Казалось бы, познав столько нового, увидев многообразную жизнь за стенами родного дома, Николаос должен был бы отдалиться и от меня. Но этого не произошло. Напротив, мы сдружились еще более. Ему доставляло огромное удовольствие без конца рассказывать мне о людях, с которыми он сталкивался в поездках, о городах и дорогах.
Мы были уже юношами лет по шестнадцать. В этом возрасте желания начинают волновать сердце. В книгах московита Михаила я читал о любви и о красавицах, но в доме госпожи Пульхерии не было молодых женщин. Мне позволяли отлучаться лишь в церковь, и то вместе с другими слугами, людьми далеко не молодыми и бдительно следившими за мной. Несмотря на этот докучный надзор, я ухитрялся поглядывать на женщин и девушек на улице, а в церкви только и делал, что разглядывал женскую половину. Разумеется, мы с Николаосом много рассуждали о любви и женщинах, но оставались теоретиками, а не практиками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58