Он осторожно и бесшумно полез вверх. От капризов непогоды узкий чердак был защищен тянущейся вдоль всего периметра здания своего рода загородкой из лакированной фанеры, но Каструни знал и то, в каком месте один из кусков фанеры висел на петлях с тем, чтобы его можно было приподнять, пролезть внутрь и обследовать внутреннюю крышу. Взобравшись по стене, он, держась одной рукой за крышу, другой начал наощупь искать дверцу. Наконец, найдя то, что искал, он открыл ее, услышав как пугающе заскрипели много лет не смазываемые петли, и протиснулся внутрь. Прикрыв за собой дверцу, он понял, что очутился в практически полной темноте.
Пространство между крышами было таким тесным, что Каструни едва мог передвигаться ползком, да и то спиной терся о бетонную поверхность внешней крыши. К лицу то и дело липла паутина, а пыль вызывала непреодолимое желание чихнуть. Оказавшись в пространстве между крышами, он несколько мгновений полежал неподвижно, стараясь понять, не привлек ли чьего-либо внимания скрип петель, а заодно и раздумывая, что делать дальше.
Оказалось, что темнота не такая уж полная. Через щели между неплотно пригнанными листами фанеры внутрь просачивался свет звезд, а далеко впереди через оставшиеся от выпавших сучков отверстия в досках снизу из комнат пробивался свет. Он отлично знал эти дырочки: ведь это он сам, когда дом был еще новеньким с иголочки, проковырял их, выдавив пальцами сучки! Впрочем, он так и расчитывал, что их никто не станет заделывать, поскольку сейчас через низ он мог подглядывать за Хумени.
Снизу, из передней части дома, до Каструни доносились негромкие голоса. Правда слов он разобрать не мог. Тогда он стал на четвереньках пробираться к виднеющимся вдалеке лучикам света — и тут же в полумраке за что-то зацепился. Его правый локоть задел какой-то невидимый предмет и тот с шумом покатился по доскам. Каструни тут же замер, затаил дыхание, больше всего на свете желая, чтобы и его сердце перестало так дико биться, и стал прислушиваться…
Голоса затихли. Он ничего не слышал и все же у него было чувство, что там, внизу, какая-то большая собака вдруг настороженно подняла уши. А в следующий момент послышался чей-то голос:
— Где-то снаружи, что ли? Может, за домом? Проверьте. Свидетели мне не нужны!
Этот голос: не было ли в нем чего-то знакомого Каструни? Он был низким, невнятным и в то же время вязко-текучим как патока. Судя по выговору, это не был ни голос грека, ни армянина, а скорее голос какого-то иракца. Ноздри Каструни тут же непроизвольно начали раздуваться, а сам он похолодел, почувствовав, что обладатель голоса ему знаком.
Димитриос лежал совершенно неподвижно, прислушиваясь к крадущимся торопливым шагам и щелканью выключателей, заливших помещения под ним ослепительным светом. Сначала он заметил лучики света, пробивающиеся сквозь неплотно пригнанные сосновые доски, затем — более тонкие лучики, пробившиеся сквозь окружающую его тьму сквозь отверстия от гвоздей и другие мелкие дырочки. Затем он услышал как распахнулась входная дверь и мгновение спустя приглушенные голоса послышались уже в саду — там, где каких-нибудь несколько минут назад прятался Каструни.
Он внимательно слушал:
— Может сходить на пляж? (По голосу вроде бы американец.)
— Какого черта! При таких ярких звездах там светло как днем. Будь на пляже хоть котенок, мы и то сразу заметили бы его прямо отсюда. А если там кто-нибудь и был, так давно уже смылся. Да и следов скорее всего не осталось: пляж-то галечный. (Это, скорее всего, тоже американец, но, в то время как первый говорил с опаской, этот второй голос казался немного насмешливым. Этаким голосом человека, полностью уверенного в себе.)
— А может проверить ту рощицу между дорогой и пляжем? — снова послышался опасливый голос. Каструни скрипнул зубами: именно там он оставил машину.
— Проверяй, коли не лень, — презрительно фыркнул второй. — По-моему, напрасно ты дергаешься. Давай лучше так: ты обойдешь дом с этой стороны, а я — с той. Встречаемся у главного входа. Если в саду никого не окажется — ну и ладно. Лично я никуда идти не собираюсь. Мне гораздо больше хочется узнать, что наш Джорджи собирается делать с этими бабами!
Первый голос предостерегающе заметил:
— Ишь ты какой! Ну, попробуй, только смотри — услышит он что ты тут болтаешь — яйца тебе оторвет!
— Кое-кто уже пробовал, — проворчал второй.
— Парень, вместо которого тебя взяли, любил повторять то же самое. А ведь так до сих пор и не известно, куда он делся…
В ночи снова послышались негромкие шаги — эти двое явно обходили дом с разных сторон. Каструни по-прежнему лежал неподвижно, надеясь лишь что ногу внезапно не сведет судорога и удивляясь на что это такое он наткнулся в темноте. Когда до него снова донеслись голоса — маслянистый иракский и еще один — отточенный английский — он протянул руку и стал шарить вокруг, пытаясь нащупать штуку, которую задел в темноте. И стоило только его пальцам коснуться непонятного предмета, как он тут же понял, что это. Покрытый пластиком стальной корпус, пистолетная ручка, предохранитель. Длинный тяжелый гарпун, до сих пор закрепленный над стволом: это было его старое ружье для подводной охоты!
Он ощупал натяжные резинки и понял, что они почти полностью сгнили. Но ведь вместе с ружьем он хранил и жестянку с откидной крышкой! В памяти Каструни тут же всплыли картины двадцатилетней давности. В этой жестянке он всегда хранил кое-какой инструмент и разные запчасти: резинки, наконечники-трезубцы для гарпунов, немного талька и маленькую бутылочку с маслом.
Запасные резинки… "Интересно, — подумал Каструни, — сохранились они, или нет? " Он дождался пока те двое не встретились у входной двери, не вошли в дом и их голоса не присоединились к негромкому разговору других двоих, потом нащупал коробочку, открыл ее и вытащил запасные резинки. Они до сих пор были как новенькие! Все еще пытаясь разобрать о чем говорят внизу — если не суть, так хотя бы тон, в котором ведется разговор — он снял с ружья старые резинки, поставил новые и принялся смазывать механизм. Наощупь гарпун казался ржавым — настолько, что трезубец намертво приржавел к нему — но само ружье было как будто в рабочем состоянии. Молясь про себя чтобы резинки не лопнули, он медленно натянул их и зарядил ружье, затем осторожно положил его рядом с собой. Теперь его успокаивало даже одно сознание того, что оно лежит под рукой.
Голоса внизу стали громче и Каструни показалось, что двое говорящих чем-то рассержены. Он бесшумно пополз вперед и полз до тех пор, пока не добрался до дырочки в потолке холла. Прильнув к ней глазом, он увидел, что прямо под ним стоят четверо. Его взгляд упирался почти прямо в их макушки. На стоящей у стены деревянной скамье полулежала женщина, судя по чертам и одежде принадлежащая к семье богатых турков-киприотов. Голова ее была запрокинута назад и Каструни заметил, что она молода и очень красива, но при этом либо пьяна, либо накачана наркотиками до полубессознательного состояния! Справа от четверых стоящих мужчин виднелась открытая дверь, ведущая в коридор куда выходили двери двух спален.
В этот момент один из четверых — тот, что стоял как-то необычно наклонившись и немного раскорячившись и которого Каструни видел только со спины, снова заговорил, причем тем самым вулканически-текучим, похожим на жидкую лаву голосом:
— Туда, я сказал! Отведите ее во вторую комнату и положите на кровать рядом с англичанкой. — В его голосе чувствовалась властность — и едва замаскированная угроза. Скорее всего это и был Хумени.
Один из американцев — высокий худой человек с гладко зачесанными назад светлыми волосами приблизился к нему.
— А я еще раз спрашиваю — зачем? Послушай, Джорджи, я не имею ничего против этой работы. И деньги неплохие, да и путешествовать мне тоже нравится. Но, понимаешь, я привык знать, что делаю. Ненавижу работать вслепую.
— Вот как? — спросил Хумени. — Неужели твой прежний босс находил время всегда все тебе объяснять? Неужели мафия всегда так шла тебе навстречу? Неужели тебе всегда объясняли, что к чему и почему? Послушай, Гарсия, пойми — ты до сих пор жив только потому, что мне были крайне нужны услуги человека такого, как ты, и мне порекомендовали тебя. Ты специалист по похищениям и убийствам. Сколько ты уже со мной? Три недели, месяц? Так вот, единственный талант, который ты до сих пор проявил, это крайне нездоровое любопытство! Смотри, как бы оно тебя не погубило — я всегда могу отправить тебя обратно, в ласковые руки Майка Спиннети.
Человек, которого назвали Гарсией, заметно сник. Он отступил назад, потупился и промямлил:
— Да нет, я просто подумал, что…
— Ты слишком много думаешь! — рявкнул Хумени. — Причем, в основном о бабах. В этом вся твоя беда, не так ли? В женщинах! Ты всегда считаешь, что имеешь право на свою долю добычи — даже когда никакой доли тебе и не причитается. Именно поэтому Семья так и относится к тебе. Постыдился бы, Гарсия! Ведь та девушка тоже была из Семьи. Так вот, запомни, ЭТИ женщины — мои! Мои, слышишь? Пусть только на одну сегодняшнюю ночь. И сейчас я ревную их даже сильнее, чем могла бы ревновать мафия. Кстати, Гарсия, когда мы вернемся в Америку, как тебе лучше заплатить — золотом, или ты предпочитаешь другой тяжелый металл?
Тот, с кем он говорил, был заметно напуган и что-то залопотал, нервно размахивая руками. Похоже, он пытался оправдываться, но Хумени резко оборвал его:
— Довольно! Делай, что говорят! Оттащи ее во вторую комнату, уложи на кровать рядом с английской девушкой и постарайся держать подальше от нее свои жадные ручонки. А ты… — Он неловко, как калека, полуобернулся к стоявшему рядом с Гарсией человеку, — … ты помоги ему.
Два американца подхватили одурманенную и не сопротивляющуюся женщину, сразу же повисшую у них на руках, как мешок с картошкой. Ворча себе под нос, они вытащили ее за дверь и исчезли из поля зрения Каструни.
Хумени протянул руку к двери и закрыл ее за ними, а затем неуклюже повернулся к англичанину.
— Уиллис, — послышался его булькающий шепот, — сдается мне, этот Тони Гарсия может причинить нам кучу хлопот — если, конечно, мы ему позволим.
Когда все кончится, напомни мне, чтобы я принял соответствующее решение.
Его собеседник кивнул. Безукоризненно одетый и обладающий великолепной выправкой, он молча стряхивал с рукава невидимые пылинки. Затем на своем идеальном английском, он произнес:
— По-видимому, нечто вроде серной кислоты, не так ли? Полагаю, решение будет именно таким? У меня с детства были проблемы с химией. — Голос его был холоден, как лед, и говорил он размеренно, как автомат.
Хумени усмехнулся.
— Вот это-то мне и нравится в тебе больше всего, Бернард Уиллис, — сказал он. — Даже в твоих шутках нет ни капли чувства! Думаю, стоит поручить именно тебе заняться Гарсией, а? Может хоть тогда ты посмеешься от души…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
У Каструни даже мурашки побежали по коже.
Все-таки было в этом Хумени нечто, что-то такое, о чем ему, Каструни, обязательно нужно было узнать — окончательно убедиться, напрасны его подозрения или нет. Но манера этого человека говорить, его странные — как у калеки — поза и движения, его привычка командовать, повелевать, угрожать: все это было свойственно и тому, ДРУГОМУ, постоянно незримо присутствующему на задворках памяти Каструни, подобно разлагающемуся трупу, все эти годы смердящему из мысленной могилы, о которой давным-давно следовало забыть. Конечно, это совершенно невозможно, но ведь были же книги, разные причиндалы из седельных сумок, а теперь вот появился… этот Хумени.
Каструни постарался взять себя в руки, несколько мгновений боролся с искушением перебраться на другое место, но, в конце концов, отчаянное желание увидеть лицо Хумени победило. Остальные — американские головорезы и этот англичанин — были всего лишь мелкими сошками, ну, возможно, еще Уиллис что-то из себя представлял, а ключевой фигурой, центром, вокруг которого все вертелось, определенно был Хумени.
Наконец американцы вернулись.
— Готово, — сказал обладатель опасливого голоса. — Все исполнено как вы велели, мистер Хумени. Что теперь?
— Теперь, Гиллфеллон? — вопросом на вопрос ответил Хумени. — А теперь можете быть свободны. Садитесь в машины и отправляйтесь в Никозию. На всех нас забронированы билеты на самолет, вылетающий в два часа ночи. Ждите нас в аэропорту и старайтесь вести себя тише воды, ниже травы. А мы с Уиллисом скоро к вам присоединимся.
— А вы что тут будете делать? (Это Гарсия.) Вы, с Уиллисом?
— Уиллис дождется пока я все не закончу и отвезет меня в Никозию
Гарсия нервно облизнул губы и провел пальцами по своим блестящим прилизанным волосам.
— А… женщины? — кивнул он головой на открытую дверь, за которой располагались спальни.
— Похоже, ты никогда ничему не научишься, — негромко и сердито проговорил Хумени. Затем обратился к Уиллису: — Бернард, если на счет десять этот придурок не окажется за рулем своей машины, достань пушку, вложи ему в правое ухо и спусти курок!
Гарсия отступил на шаг, сунул руку за пазуху и застыл. Но Уиллис уже стоял, направив на него пистолет с большим навинченным на ствол глушителем. Оружие появилось в его руке как по волшебству. Как всегда невозмутимый, англичанин холодно спросил:
— Не будет ли мне позволено сначала всадить пулю ему в брюхо? — При этом он, как бы сам того не замечая, направил дуло своего автоматического пистолета куда-то в область пупка Гарсии.
Хумени, казалось, не обратил на его слова ни малейшего внимания.
— Раз… — начал считать он. Затем: — Два… три…
Гарсия не стал дожидаться когда прозвучит «четыре». Со стуком распахнув дверь, он опрометью бросился наружу.
Тот, кого звали Гиллфеллон, попятился вслед за ним, виновато пожимая плечами. На нем буквально лица не было.
— В принципе, — заметил Хумени, услышав звук заводящихся моторов, — они оба мне не нравятся. Обрати на это внимание, Уиллис.
Уиллис убрал пистолет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42