А вы, — он схватил мать Анну за руки и потряс ее, — отвечайте: у вас есть какие-нибудь средства связи с внешним миром? Радио? Телефон?
— Да как вы СМЕЕТЕ! — возмущенно воскликнула настоятельница, пытаясь вырваться. Карие глаза на ее оливкового цвета лице грозно сверкнули. — Вы с ума сошли!
— Телефон! — снова рявкнул Хумени. Его голос изменился и стал каким-то низким и гортанным. — Где он? Немедленно отведите меня к телефону!
— Он повернулся к остальным. — А вы берите этих троих, да смотрите, поосторожнее с ними! — Он снова схватил мать-настоятельницу за руку. — Ведите! — и почти потащил ее за собой по ступенькам.
Виттори бросился вперед, на ходу отгибая приклад своего короткоствольного автомата. Миновав группу из дюжины собравшихся под оливами крайне возмущенных монахинь, он скрылся под аркой. К тому моменту, когда Хумени и мать-настоятельница добрались до конца каменной лестницы, Виттори уже снова появился из-под арки с бородатым худощавым седым человеком лет примерно пятидесяти пяти. Это был отец Амиры.
Хумени кисло поприветствовал его коротким кивком и велел Виттори:
— А теперь займись поисками телефона или радио — и если найдешь — немедленно уничтожь! — После этого выкрикнул в сторону тревожно перешептывавшихся монахинь. — Эй, вы! Я вижу вас тут как раз двенадцать — совсем как тех несчастных апостолов с промытыми мозгами — ну-ка тихо! — Потом снова обратился к своим: — Заведите их внутрь и заприте. — Он подтолкнул мать Анну вслед за ними. — И эту старую корову тоже!
Он отдал еще несколько распоряжений; и, оставив троих «братьев» в креслах на колесах под оливами, бандиты бросились выполнять приказы. Только после этого чудовище обратило свое внимание на Амиру и ее отца, которые все еще обнимались и ласково похлопывали друг друга по спине. Трэйс сидел довольно близко от них и поэтому слышал, что сказал Хумени.
— Тем людям я плачу, то есть их услуги куплены, — негромко с угрозой в голосе пробулькал Хумени, — поэтому они будут делать то, что я им прикажу. С их стороны предательства я не опасаюсь. Но вот вас — отца и дочь — я вовлек в это дело насильственно. Я знаю, что вы боитесь и ненавидите меня, и знаю почему — потому что вам ИЗВЕСТНО, кто я! Так вот, учтите: если вы предприняли какие-нибудь шаги, которые могут помешать осуществлению моих планов, я позабочусь о том, чтобы вы умерли медленно и мучительно! Вам ясно? Вы все поняли? Отлично! Тогда помогите завезти внутрь моих сыновей.
В обители Трэйса и его «братьев» провезли по мощеным каменными плитами коридорам в расположенную со стороны фасада комнату и выкатили на нависавший над Галилейским морем балкон. Как только их оставили одних и дверь на балкон закрылась, Трэйс встал, доковылял до украшенного затейливой резьбой каменного парапета и, перегнувшись через него, заглянул вниз. Лучше бы он этого не делал! От открывшегося ему зрелища тут же закружилась голова. Под балконом не было ничего, кроме прозрачного воздуха, а далеко, далеко внизу виднелись острые скалы и вода.
Конечно, лазал Трэйс, как обезьяна, но вот летать, как муха, он точно не мог!
Если бы он даже и подумывал о побеге, то это место для него явно не подходило.
Затем он попробовал открыть прочную деревянную дверь, но обнаружил, что она заперта. После этого ничего не оставалось, как повнимательнее разглядеть двоих, сидящих в инвалидных креслах. Оба уже проснулись, но видно было, насколько им плохо. Выглядели «братья» так себе — конечно, учитывая, что они были сыновьями самого антихриста! Трэйс заговорил с одним из них, тот лишь тупо посмотрел на него, попытался что-то ответить, несколько раз издав нечто вроде хриплого карканья, и, наконец, выкашлял несколько слов по-турецки.
Трэйс еще несколько мгновений смотрел на него, пока не заметил, что взгляд его совершенно бессмыслен, разочарованно вздохнул и повернулся ко второму. Грек, очевидно, немного понимал по-английски. Знай Трэйс хоть несколько греческих слов, они вполне могли бы перекинуться парой фраз, но к сожалению, его познания в греческом были равны нулю.
Прошел час, потом второй — и наконец терпение Трэйса укоротилось до размеров запального шнура на фейерверке в день Порохового Заговора. Но по крайней мере он хоть немного размялся и в наконец стал чувствовать себя относительно сносно. Плоть его все еще была слаба — это верно — но сила воли стала практически прежней. Вернулся и гнев. А вместе с ними — и страх. Потому что по мере того, как солнце клонилось к горизонту и тени становились все длиннее, в воздухе тоже стало нарастать какое-то напряжение, какая-то странная неизвестность, от которой у Трэйса возникло ощущение, будто по всему его телу бегают ядовитые пауки.
Он снова приблизился к двери — вконец разъяренный и с занесенным кулаком — но тут дверь прямо перед его носом распахнулась, да так резко, что он даже не успел в нее ударить. Перед ним стоял Хумени. Он взглянул на отведенный для удара крепко сжатый кулак Трэйса — и его полускрытое капюшоном лицо искривилось, а глаза запылали как угли. В этот момент далеко на западе тучи вдруг закрыли солнце и балкон погрузился в тень…
Стоя лицом к лицу с чудовищем, Трэйс вдруг испытал острейшее желание расправиться с ним. Но с таким же успехом можно было плюнуть на солнце, чтобы погасить его или пытаться резать алмаз школьным ластиком. Хотя он и сознавал это, ему все равно ужасно хотелось заехать кулаком в лицо Хумени и размозжить его прогнивший нос. Да, он ХОТЕЛ этого — но горящие глаза под капюшоном парализовали его, лишив возможности шевелиться.
Затем Хумени вытянул руку, сжал кулак Трэйса длинными костлявыми пальцами и опустил его вниз. Трэйс почувствовал в этих пальцах ужасающую силу: наверняка Хумени при желании легко мог бы оторвать ему руки и ноги. Или приказать своим подручным, чтобы его разнесли на куски.
Хумени сделал шаг вперед — на просторный балкон — и Трэйс посторонился, пропуская его. Чудовище повернулось к нему спиной, закрыло за собой дверь, а потом , прежде чем снова взглянуть на Трэйса, еще несколько мгновений постояло отвернувшись.
— Ты продолжаешь удивлять меня, — продребезжал он. — Твой гнев необычайно силен. Но почему?
— Из-за моей матери! — огрызнулся Трэйс. Слова эти вырвались помимо его воли — как железные опилки, притянутые с его языка мощным магнитом. Конечно же, виноват в этом был гипнотический взгляд Хумени. Трэйс заставил себя отвести глаза.
— Ты правильно делаешь, что не смотришь мне в глаза, — сказал Хумени. —
Я мог бы расценить это как вызов и через глаза заглянуть тебе в мозг и прочитать все твои скрытые там мысли. Да, и вполне возможно, что прочитав их, я бы очень рассердился, а в гневе мог бы ослепить тебя или просто ради собственного удовольствия превратить в слюнявого идиота. Понимаешь? Поэтому ты прав, избегая моих глаз. Они ведь много чего навидались за две тысячи лет.
Трэйс по-прежнему молчал и, немного выждав, Хумени продолжал:
— Итак, значит, ты говоришь, что ненавидишь меня из-за своей матери — но ведь я оказал ей огромную честь, излив в нее свое семя. Изгнание сатаны было вызвано его ослепительной красотой и могуществом — настолько они всех удивиляли! Ты должен почитать за честь иметь такого отца как я, а вместо этого ты отвечаешь мне гневом и ненавистью.
Трэйс хотел было крикнуть, что он вовсе не сын Хумени — но это означало бы все погубить. Это нужно сделать в Хоразине — вернее, только и МОЖНО было сделать в Хоразине. И теперь Трэйс уже хотел стать участником предстоящих событий. Поэтому он не смог удержаться от усмешки, мельком взглянул на Хумени и снова отвел глаза.
— За честь? Если вы действительно тот, кем вас считают, кто же может почитать за честь иметь такого отца?
— Считают? — в устах Хумени это слово показалось острым как бритва.
Трэйс лихорадочно размышлял.
— Каструни говорил, что вы лишь наполовину человек, а наполовину животное.
— Каструни? — Хумени схватил Трэйса за плечи и силой развернул его лицом к себе. — В таком случае ваш разговор с ним был довольно продолжительным. Интересно, и что же еще рассказал тебе этот грек?
— Он явился… — Трэйс по-прежнему старался избегать его взгляда, — … чтобы убить меня, — солгал он. — Но не смог. Увидев перед собой самого обычного человека, а вовсе не чудовище, как он предполагал, Каструни не смог исполнить того, что вознамерился сделать. И вместо того, чтобы убить, он предупредил меня. Сказал, что вы мой отец, настоящее воплощение зла, и что он, если сможет, обязательно уничтожит вас.
Хумени кивнул.
— Да, он проявил слабость. И только благодаря ТЕБЕ. Ему так хотелось привлечь тебя на свою сторону, что мне удалось застичь врасплох и в конце концов убить его. Должен поблагодарить тебя за это.
— Я видел, как вы убили его, — отозвался Трэйс. — Но это была чистая смерть. А ведь смерть этих двоих такой не будет, верно? Да и моя тоже.
Хумени переключил свое внимание на других своих сыновей, и Трэйс был рад хоть ненадолго оторваться от его горящих глаз.
— Эти двое, — сказало чудовище, — всего-навсего пища. Топливо, которое даст мне возможность прожить следующую жизнь. А вот ты… кто знает, что ждет впереди? И ты сейчас скорее всего думаешь: "Верно! Но и тебя кое-что поджидает впереди! ", да? Неужели ты считаешь, что мне неизвестно, какие козни они против меня строят? Известно! Но неужели ты думаешь, что все они — все эти твои «друзья» — Гоковски, Гальбштейны и иже с ними — представляют, с чем имеют дело? Им только это КАЖЕТСЯ… Я презираю их, и отец МОЙ не простит этих глупцов, хотя они просто не ведают, что творят!
— Ваш отец — дьявол! — взорвался Трэйс. — А слова ваши — чистое богохульство. Теперь мне понятно, что значит это слово. Я никогда не был набожным человеком, но теперь стал им. Если раньше вы еще могли вводить меня в заблуждение, то теперь я стал верующим, и вы потеряли меня.
Хумени рассмеялся и смех этот был подобен льду, крошащемуся на чувствительных к холоду зубах.
— Что? Потерял тебя? Глупец! Как же ты можешь по-настоящему поверить в моего отца, не уверовав сначала в Него? Нет, я вовсе не потерял тебя, Чарльз, напротив — я обрел тебя!
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Трэйс открыл было рот, но не смог произнести ни слова.
— Я… — наконец выдавил он, — … я…
— Ничто на свете не является тем, чем кажется, сын мой, — снова рассмеялся Хумени. — Ты говоришь о победах и поражениях, но, когда колесо вращает сам сатана, выпадает только «зеро»! Помни об одном: ничто не является тем, чем кажется. Выиграть — это обрести все, что презираешь, а проиграть означает лишиться всего, что тебе дорого. И как же в таком случае можно выиграть? Неплохая загадка, а? Есть над чем поразмыслить. Но, прежде чем попытаться измерить всю ее глубину, ты должен осознать мою силу!
Он сбросил свое одеяние и предстал обнаженным… И если у Трэйса до этого оставалась хоть тень сомнения, она тут же развеялась, как пламя задутой ветром свечи. Перед ним был сатир. Наконец Пан усмехнулся, лицо его озарилось лукавой улыбкой, затем он протянул руку и привлек Трэйса к себе.
— Так значит Каструни назвал меня лишь наполовину человеком, да? — Его голос булькал как кипящая смола. — Знай же — он ошибался. Во мне вообще нет НИЧЕГО человеческого, Чарльз! Ты должен наконец уяснить, что присущий тебе образ, и мне самому и всем мне подобным просто мерзок! Ведь ты создан по отвратительному подобию моего Извечного Врага. А то, что ты сейчас видишь перед собой, это… ЭТО — настоящая красота. Взгляни на меня.
Разве ты не чувствуешь, как она слепит тебя? Что, ты испытываешь отвращение?
Поначалу я тоже испытывал его — но теперь ощущаю лишь могущество!
Трэйс боролся с собой, яростно сопротивлялся и, наконец, победил. Он отвернулся. Очевидно удивленный этим, Хумени опустил руки.
— Как? Ты отвергаешь меня? Ты осмеливаешься считать меня ниже себя? Но я никому не позволю так пренебрежительно к себе относиться. — Он, ковыляя на омерзительных ослиных ногах, приблизился к ‘’братьям’’ и распахнул надетые на них халаты. — Смотри, видишь знаки?
Правая нога грека от бедра до лодыжки поросла грубой черной шерстью, а у турка слева из подмышки торчала женская грудь с большим соском.
Трэйс вздрогнул и отшатнулся, но Хумени, заметив это лишь разразился хохотом.
— Да, это тоже знаки, отметины дьявола — но истинный знак носишь именно ты, Чарльз!
В этот момент левую ногу Трэйса вдруг пронзила острая боль. Он вскрикнул, пошатнулся и оперся рукой на стену, чтобы не упасть. И сразу понял, что боль эта на него наслана, что Хумени захватил контроль над ним именно тогда, когда он уже был уверен, что победил.
— Ну как, чувствуешь мою власть? — насмехалось над ним чудовище. — Или по-прежнему считаешь, что меня можно одолеть? Тогда позволь я тебе покажу еще кое-что. Ну-ка, сын мой — на парапет!
Трэйс потряс головой и попытался было отдать своему телу приказ не шевелиться. Но тут его прошиб обильный пот, а тело отказалось подчиняться! Он взобрался на узкий каменный парапет, сначала встав на него коленями, а потом медленно выпрямился во весь рост. Его правая нога твердо упиралась в камень, зато левая ужасно дрожала. Теперь он стоял в нескольких дюймах от бездны и, осознав это, в страхе покачнулся.
— Нагнись, — велело чудовище, — и посмотри вниз!
Трэйс попытался было отрицательно покачать головой, но власть Хумени над его телом уже стала абсолютной. Внутренне он отчаянно вопил "Нет! Нет! ", но тело его тем не менее упорно наклонялось вперед. Далеко внизу сверкала водная гладь, а невидимое притяжение как будто все больше и больше негодовало на вызывающее положение тела Трэйса.
— Еще! — рявкнул Хумени.
Трэйс склонился над бездной еще ниже… и почувствовал, что начинает падать в нее! Хумени поймал его за левую руку, оттянул назад, покачал его как маятник из стороны в сторону, наконец развернул к себе лицом, и тут у Трэйса подкосились ноги. Он мешком повалился с парапета на каменные плиты балкона, разрыдался и даже обмочился от пережитого ужаса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42