Не ослабевайте же, юноши! Молитесь, сосредоточи­вайте все познания ума, все силы сердца на усовершен­ствование орудий сего дивного искусства...»
Так Одоевский признается в своей любви к музыке в повести «Себастиян Бах».
Только музыке дано величайшее умение передать и самые сложные чувства, и самые сложные коллизии че­ловеческой мысли, считал Одоевский. Поэтому всю свою жизнь он не только сам в многообразных формах служил этому искусству, но и старался приобщать к нему как можно больше людей. Казалось, что и повести о музыкантах Одоевским написаны лишь для того, что­бы постичь секрет высочайшего из искусств - музыки, раскрыть, как сейчас говорят, психологию творчества ее создателей.
«Иногда мне на четыре ноты приходится писать це­лый том комментарий, и все-таки эти четыре ноты яс­нее моего тома говорят для того, кто умеет понимать их» - это тоже из «Себастияна Баха». Иоганн Себасть­ян Бах - любимый композитор Одоевского. Его глубо­кой, серьезной натуре близка была строгая и величест­венная музыка Баха, ее философичность.
Именно в лице Одоевского музыка Баха нашла своего первого и лучшего ценителя и истолкователя в России. Свою великую любовь к Баху, его органной музыке Одоевский выразил и в изобретательской деятельно­сти: он сконструировал орган, названный им «Себа­стианом».
В повести «Последний квартет Бетховена» Одоевский со свойственной романтикам яркостью и напря­женностью красок дает трагическую картину последних дней жизни великого композитора. Белинский назвал его произведение «биографией таланта». Одоевский, рассказывая о Бетховене, следует мысли: кажущаяся странность, отрешенность великих людей закономерна и естественна как органичное проявление их художни­ческой натуры.
«Пушкин весьма доволен твоим Квартетом Бетхове­на... Он находит, что ты в этой пьесе доказал истину весьма для России радостную: а именно, что возникают у нас писатели, которые обещают стать наряду с про­чими европейцами, выражающими мысли нашего века», - писал в 1831 году Одоевскому бывший «любо­мудр» А.И. Кошелев.
Влияние Пушкина на молодого писателя, его роль в жизни Одоевского были велики. Пушкин привлек Одо­евского к сотрудничеству в «Современнике». Когда Пушкин погиб, именно Одоевский произнес незабывае­мые слова: «Солнце русской поэзии закатилось...»
Цикл повестей «Русские ночи» (в него вошли и «Себастиян Бах», и «Последний квартет Бетховена») про­низывает мысль о необходимости совершенствования жизни, поисков путей к ее гармонизации. Героев пове­стей, вошедших в «Русские ночи», объединяет неудов­летворенность, мятежность души, стремление к вопло­щению своей мечты.
Широкий диапазон интересов, талантов Одоевского нашел отражение в его «Русских ночах»: психолог, же­лающий разобраться в тайнах человеческой натуры; знаток теории и истории музыки; ученый, проникаю­щий во многие области естественных и гуманитарных наук; философ, решающий нравственные, религиозные, мировоззренческие проблемы.
Аналитический ум в сочетании с безбрежностью воображения, фантазии, энциклопедическими познания­ми - вот что, пожалуй, делало Одоевского весьма за­метным писателем пушкинской плеяды, произведения которого находят своего благодарного читателя и в наши дни.
Владимир Федорович Одоевский родился в 1804 году. Матерью Одоевского, Рюриковича по отцу, была быв­шая крепостная крестьянка. После смерти отца в 1808 году Владимир Одоевский жил у родственников в Камергерском переулке (ныне пр. Художественного театра, 3, здание МХАТа - дом перестроен).
В 1816-1822 годах Одоевский учился в университет­ском Благородном пансионе, где имя его осталось на мраморной доске рядом с именами В.А. Жуковского, А.И. Тургенева, А.И. Писарева и других.
В 1823 году в Москве организовалось Общество лю­бомудрия, председателем которого стал Одоевский - в его доме и происходили собрания, секретарем - Вене­витинов. В Общество вошли также А.И. Кошелев, И.В. Киреевский, Н.М. Рожалин. Целью «любомудров» была выработка цельного философского мировоззрения на основе современной им немецкой философии, в осо­бенности же - философии Шеллинга; они интересова­лись и естественными науками, и социальными пробле­мами, и вопросами художественного творчества, лите­ратурой и искусством.
А в 1824 году Одоевский вместе с Вильгельмом Кю­хельбекером приступает к изданию альманаха «Мнемозина». Всего за два года вышло четыре книги.
Бесспорно, и на Общество, и на альманах не могла не оказывать влияние идеология декабристов (декаб­рист А.И. Одоевский, двоюродный брат В.Ф. Одоевско­го, был очень дружен с ним). Так, «Мнемозина» горячо выступала за самобытность и народность русской лите­ратуры. Заметим, что и в дальнейшем, всю свою жизнь Одоевский будет борцом за национальное искусство в России. Программной для альманаха стала статья Кю­хельбекера «О направлении нашей поэзии, особенно ли­рической, в последнее десятилетие», где содержался призыв к поэзии большого гражданского содержания, поэзии, исполненной чувства патриотизма.
В «Мнемозине» в январе 1825 года появился первый отзыв о бессмертной комедии Грибоедова «Горе от ума» (Одоевский выступит в защиту «Горя от ума» от реак­ционных критиков еще раз - в майском номере «Мос­ковского телеграфа»).
Молодой Одоевский находится в центре культурной жизни Москвы. Вот он в салоне Зинаиды Волконской, где «можно было встретить и все, что только было име­нитого на русском Парнасе. Пушкин и Вяземский, Бора­тынский и Дельвиг были постоянными ее посетителя­ми. Кн. Одоевский, столько же преданный музыке, как и поэзии... не пропускал ни одного ее вечера...» (А. Н. Муравьев). Вот - в доме Грибоедова на Новин­ской площади, среди поэтов и музыкантов: Александра Алябьева, Вильгельма Кюхельбекера, Михаила Виельгорского, Алексея Верстовского...
Несмотря на юный возраст, Одоевский - уже глубо­кообразованный музыкант, без труда читающий с листа и исполняющий самые сложные произведения. Его ум, художественное чутье будущего выдающегося критика, основоположника классического музыковедения в Рос­сии, уже сейчас заставляют прислушиваться к его вы­сказываниям и советам, дорожить его мнением.
Общаясь с подающими надежды музыкантами, впер­вые Одоевский понимает возрастающее значение совре­менной ему молодой русской музыки, он не может сми­риться с пренебрежением к ней, свойственным высшей аристократии: «По старинному пристрастию к иностран­цам, - пишет он в 1825 году, - эти люди не могут поверить, что русский может написать такую симфонию, ка­кова, например, симфония гр. Виельгорского; не могут понять, к какому роду музыки относятся кантаты Верстовского; не постигают, что оперы Алябьева ничем не хуже французских комических опер».
Одоевский детально описывает театрализованное представление «Черной шали» Верстовского. Он видел в творчестве молодого композитора и яркий националь­ный характер, и сильные проявления чувств, и новизну музыкального мышления, и, кроме того, простоту и вы­разительность.
По случаю открытия Большого театра Одоевский выступает со статьей «Петровский театр», где востор­женно отзывается о музыке Алябьева и Верстовского, написанной к этому торжеству.
Статьи в «Вестнике Европы» и затем в «Московском телеграфе» Н. Полевого, где он становится руководите­лем отдела музыкального фельетона, привлекают вни­мание к имени Одоевского, выделяют его среди музы­кальных критиков Москвы.
Одоевский пробует свои силы и как композитор - сочиняет музыку к водевилям, идущим на сцене Боль­шого театра.
События 14 декабря на Сенатской площади и после­довавшие за ними репрессии положили конец и изда­нию «Мнемозины», и Обществу любомудрия. «Живо помню, как после этого несчастного числа князь Одоев­ский нас созвал и с особенной торжественностью пре­дал огню в своем камине и устав и протоколы нашего Общества любомудрия», - пишет Кошелев. А вот сви­детельство Е.Д. Львовой: «Владимир... был сумрачен, но спокоен, только говорил, что заготовил себе мед­вежьи шубу и сапоги на случай дальнего путешествия. Однако его не тронули».
«Время фантазии прошло; дорого заплатили мы ей за нашу к ней доверенность» - так прозвучат отголо­ски юности Одоевского в «Русских ночах».
Впоследствии он будет много хлопотать по де­лам Александра Одоевского и Вильгельма Кюхельбе­кера...
С переездом Одоевского в Петербург в 1826 году свя­заны его женитьба и поступление на государственную службу - в министерство внутренних дел (комитет иностранной цензуры). Одоевский будет занимать так­же должности помощника директора Публичной биб­лиотеки и директора Румянцевского музея, примет уча­стие в создании Русского музыкального общества и пер­вых в России консерваторий - Петербургской и Мос­ковской.
Современники утверждали, что в Петербурге в те годы существовало четыре знаменитых дома: Олени­ных, Карамзиных, Виельгорских и Одоевских. Недаром Шевырев обмолвился, что вся русская литература очу­тилась на диване у Одоевского.
В доме Одоевского «сходились веселый Пушкин и отец Иакинф с китайскими, сузившимися глазками, толстый путешественник, тяжелый немец - барон Шиллинг, возвратившийся из Сибири, и живая, мило­видная графиня Ростопчина, Глинка и профессор химии Гесс, Лермонтов и неуклюжий, но многознающий архео­лог Сахаров, Крылов, Жуковский, Вяземский были по­стоянными посетителями. Здесь впервые явился на сце­ну большого света и Гоголь...» - вспоминал М.П. По­годин. «Глинка расспрашивал графа Виельгорского про разрешение контрапунктных задач; Даргомыжский за­мышлял новую оперу и мечтал о либреттисте. Тут пре­бывали все начинающие и подвизающиеся в области науки и искусства - и посреди их хозяин дома то при­слушивался к разговору, то поощрял дебютанта, то ти­хим своим добросердечным голосом делал свои замечания, всегда исполненные знания и незлобия», - вторит ему В.А. Соллогуб.
Когда произошло знакомство Одоевского с Глинкой, им обоим было по двадцать два года. И хотя Глинка в то время еще был малоизвестным композитором, Одо­евский очень скоро оценил его выдающееся дарова­ние. Дружба между ними завязалась сразу и на всю жизнь.
Попав в дом Одоевского, Михаил Иванович Глинка очутился в самом центре музыкальной жизни. Он лю­бил в этом доме сесть за орган и часами музицировать. Много времени проводили Одоевский и Глинка в бесе­дах о развивающейся русской музыке.
Вернувшись из-за границы в 1834 году, Глинка сра­зу же навестил друга. Он был буквально начинен мо­тивами, вариациями, и ему хотелось скорее перенести их на нотную бумагу. Вначале он намеревался создать лишь сценическую ораторию на тему «Иван Сусанин». Одоевский писал В.В. Стасову: «...он хотел ограничить­ся лишь тремя картинами: сельской сценой, сценой польской и окончательным торжеством. В этом виде с первого раза проиграл он мне всю оперу, рассказывал содержание, припевая и импровизируя, чего недоста­вало на листках».
Итак, музыка оперы уже появилась, а либретто еще не существовало. Одоевский развернул бурную дея­тельность, похожую на хлопоты Аксакова о либретто для первой оперы Верстовского. Разница заключалась в том, что Аксаков сам поначалу принялся сочинять либретто, а универсальный Одоевский, писавший и му­зыку, и статьи о музыке, и прозу, единственное, чего не захотел пробовать, - это создать либретто в стихах.
Сам Одоевский либретто писать не собирался, но приложил уйму энергии, чтобы оно было создано во что бы то ни стало.
Однако, несмотря на кипучую деятельность Одоев­ского, получить либретто оказалось куда сложнее, чем предполагали. После долгих переговоров, обсуждений, споров либретто наконец согласился написать барон Е.Ф. Розен, но при этом Одоевскому пришлось помочь ему, проставив ударения на нотах.
«Вот как это происходило, - рассказывает Одоев­ский, - я брал мелодию Глинки, одноголосную или мно­гоголосную, и, соображаясь с его намерениями, выстав­лял ударения на нотах, стараясь дать метру какой-ни­будь возможный образ и стараясь сохранить все мело­дические изгибы, словом, обращаясь с ним, как с ред­ким нежным цветком, где дорог каждый лепесток, каж­дый пестик, каждая пылинка».
Но участие Одоевского в создании «первой русской оперы» этим не ограничилось. «Считаю одной из счаст­ливейших минут в моей жизни, - писал он Стасову, - когда мне удалось убедить Глинку, что хоры могут быть выведены из избитой итальянской колеи, быть от­дельным драматическим лицом, имеющим свои страсти, свои порывы, свой язык... Эта мысль сильно поразила Глинку, он пожал мне руку и обещал подумать. Чрез несколько времени он принес мне сцену Сусанина с по­ляками в лесу...»
После появления «Ивана Сусанина» (премьера оперы состоялась 27 ноября 1836 года) Одоевский писал: «С оперою Глинки является... новая стихия в искусстве, и начинается в его истории новый период: период рус­ской музыки». И далее: «...возвысить народный напев до трагедии - это дело творческого вдохновения, кото­рое дается редко и немногим». Создание такой оперы, по мнению Одоевского, «подвиг» и «дело не только та­ланта, но и гения!»
Благодаря организаторской деятельности Одоевско­го три гениальные партитуры Глинки - «Камаринская», «Арагонская хота» и «Ночь в Мадриде» - были впер­вые исполнены в 1850 году в «Русском концерте».
Глинка всегда внимательно относился к советам Одоевского, потому что видел в нем настоящего музы­канта, умевшего, как никто, понять чужое творчество.
Но влияние было обоюдным. Сочинения Глинки, тесная дружба с ним сыграли серьезную роль в фор­мировании Одоевского как первого русского музыкаль­ного критика. Ведь, пожалуй, именно Глинке первому суждено было воплотить в жизнь чаяния своего друга: «...рано или поздно в мир общей музыки - этого достоя­ния всего человечества, вольется новая, живая струя, не подозреваемая еще Западом, струя русской музыки». И А.С. Даргомыжский, и М.А. Балакирев, и А. Н. Се­ров, и другие талантливые музыканты также были за­мечены Одоевским, поняты, призваны им осуществить надежды на будущую славу русской музыки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20