Майгатов шагнул чуть ближе к нему, чтобы поздравить мужчину с удачей при такой сверхрисковой игре, но тот, как-то резко, быстро бросил взгляд на его ботинки и, забыв о фишках, встал и направился к выходу.
Шагнувшему за ним высокому парню он, так же резко обернувшись, из какого-то аппарата, зажатого в кулаке, ударил в лицо струей газа и не побежал, а просто выпрыгнул из казино. Парень сел на пол, закрыв глаза ладонями. У стола с "блэк-джэком" с грохотом упал стул. Сваливший его игрок подбежал к парню, тоже что-то прыснул ему поверх ладоней и над головой, а потом сразу бросился из зала. Иванов - за ним.
Все произошло так молниеносно, так безмолвно, словно Майгатов смотрел немой фильм. Сбросив оцепенение, он тоже выбежал из казино в зал и тут же ослеп и оглох. Негр извивался на подиуме под молотобойное "техно", прожектора, рыская по залу, били прямо в глаза горячим желтым светом, и от этого казалось, что он вбежал совсем в другой зал. И только когда увидел идущего к нему Иванова с утомленным, посеревшим лицом, понял, что он находится все там же.
- Говорил же - ботинки! - пройдя мимо, прокричал Иванов.
Сел за пустой столик и приказал:
- Обменяй фишки на деньги и возьми в баре по глотку водки!
Майгатов послушно, ничего не понимая, выполнил команду, принес два огромных стакана, на дне которых сиротливо плескалось по сорок грамм бесцветной жидкости, поставил перед Ивановым.
- Что стряслось? - сел, не испытав облегчения. Бронежилет, бочкой обхвативший тело, надоел до ужаса. Если бы сейчас его разрешили бы снять с мокрой, жаром пышущей груди, ему б, наверное, показалось, что он заново родился.
Иванов с молчаливым раздражением всадил в глотку два горьких глотка, поставил на стол опустевший стакан и виновато посмотрел на высокого, вышедшего из казино парня.
- Я же просил, - вытирая слезы упрекнул тот.
- Кто ж знал, Слав, - встав, развел руками. - На выходе, - торопливо показал вглубь зала, - на выходе взяли его.
- А шуму сколько! Как на пилораме!
Он подошел к столику, взял майгатовский стакан, опрокинул его в себя и, брезгливо не замечая напарника Иванова, посоветовал:
- Больше лохов с собой не води.
- Что ты сказал?! - подбросила ярость Майгатова.
- Что слышал.
- Сядь! Юра, сядь! - одернул сзади голос Иванова.
- Ты кого лохом назвал?!
- Чего тут у вас? - подошел тот любитель "блэк-джэка", что поливал ладони парня газом. - Может, татами вынести? Поборетесь! Пошли, Слав, взял за локоть парня, из ненавидящих, сузившихся глаз которого вытекали большие, какие-то ненастоящие, капли.
Плачущий подчинился.
- Я сказал: сядь! - вновь потребовал от собравшегося догонять его Майгатова.
- Сволочь твой Слава! - вернулся, но не сел. - И нахал, - увидел пустой стакан.
- Не сволочь, а майор ФСК. Они киллера брали.
- Киллера? - вогнала новость Майгатова в кресло.
- Еще какого! На нем смертных грехов, как игрушек на новогодней елке, - и вдруг погрустнел. - Но, понимаешь, не тот, которого я ищу. Борода похожа, а остальное - нет.
- А тот, второй, с майором, кто?
- Кто? А-а - это капитан, - уловив, что вопрос задан был не просто так, а с подтекстом, пояснил: - Ты думал: раз газом брызгается, значит, тоже бандит? Не-ет, это он Славику нейтрализатором газа прополоскал. Флакон с маркером "R" - для закрытых помещений, - похвастался осведомленностью и погрустнел. Может быть, от того, что эта осведомленность была из прошлого, из того прошлого, что он потерял навсегда.
6
На кухне было душно. Но не от жара печки, на которой гудел разогреваемый чайник, и не от тепла батарей, все время утробно перебулькивающих. Душно было от тоски.
Въевшийся в ноздри, застрявший там запах духов, запавшие в память девичьи лица, ноги, руки, жесты, улыбки вдруг остро напомнили Майгатову как он одинок. И от того, что кто-то даже не испытывал этого гнетущего чувства, купаясь в любви и нежности, его ощущение одиночества показалось еще горше и острее, чем в Севастополе.
Огромная ночная Москва лежала пустыней, в которой ему хотелось волком выть, но, даже если бы он завыл, ничего бы не произошло. Никому не было дела до его одиночества. Ни тем, кто его испытывал так же в эти минуты, потому что у них было их одиночество, ни тем, кто спал, его не испытывая, потому что на время они лишились своего одиночества и вряд ли были от этого несчастны.
Спал, постанывая, Мишка. Спали соседи. Засыпал даже, кажется, электронный будильник, который переводил стрелки с таким нежеланием, так медленно, что минут через пять, когда наступил час ночи, бросил бы свое занятие и заснул.
Рука сама подтащила телефон, сама вдавила между плечом и головой трубку, сама начала накручивать диск. Где-то далеко отсюда, в центре города, в квартире, которую он сто раз представлял себе, но представить ни разу не смог, запульсировали его звонки. Напрасные, в пустоту звонки.
- Да, - хрипло ответила трубка, но это "а" в слове он не воспринял как звук. В ухе оно вибрировало всего лишь новым гудком.
- Кто это? - уже чище прозвучал голос.
Он вздрогнул и, посмотрев на указательный палец с красным ободком, точно он один был виноват в неверном наборе, заторопился с объяснениями:
- Извините, я, наверное, не туда попал.
- Конечно, не туда. Тем более в час ночи.
Голос вряд ли мог точно передать возраст своего обладателя, но то, что не меньше пятидесяти, - это он мог гарантировать.
- А какой вам нужен номер?
Кажется, у голоса больше сочувствия, чем раздражения. Он выслушал семь цифр и неожиданно сказал:
- Это - наш номер.
- Может, Лена ошиблась, - сразу о самом худшем подумал он.
- Вы знаете Лену? - искренне удивился голос.
- Я знаю Лену Кудрявцеву, ту, что в Эфиопии.
Голос помолчал и вдруг испугал его:
- Она не в Эфиопии. Она - в соседней комнате.
- Правда? - уже как игру воспринимал разговор Майгатов.
Он где-то слышал, что есть и дамы бальзаковского возраста, и даже старушки, готовые говорить о чем угодно. Лишь бы говорить. Наверное, они были еще более одиноки, чем он. И чтобы избавиться сразу от такой полуночной говоруньи, он прямо попросил:
- А вы не можете ее позвать к телефону?
- Вообще-то она прилетела в обед. Очень устала... Ну, ладно, я попробую. Как вас представить ей?
Он испугался еще сильнее. Горло стало шершавей напильника.
- Юр...Юрий Ма-майгатов. Из Севастополя.
- Постараюсь не забыть.
Он ждал две минуты. Ему показалось - два часа.
- Здра-а-авствуйте, - под зевок ответил измененный кабелем, микрофоном, измененный расстоянием голос. - Какой Юрий?
Он все-таки узнал его. Узнал по московской певучести, по мягкости, узнал сквозь даль времен голос, звучавший в жаркой палате, голос, вернувший его к жизни.
- Это - я. Майгатов. Юра. Старший лейтенант с "Альбатроса".
Наверное, он все-таки испугал ее. Или это его испуг перелился по проводу в ее трубку, плеснул в заспанное лицо.
- Ю-у-у-ра, - тихо протянула она. - Мама, мама, это тот Юра, о котором я тебе рассказывала! Ю-у-ура! Ты здесь, в Москве?
- Да, - он даже не знал, сможет ли он разговаривать или будет с трудом выдавливать односложные "да" и "нет".
- Ты звонил мне?
- Да.
- А никого не было. Мама - на даче. Я - на юге... Ты еще долго будешь в Москве?
- Да.
- Что - да?
- Да. То есть долго. Наверное, долго. Не меньше месяца.
Ему совсем не хотелось говорить. Хотелось слушать, слушать, слушать ее голос. Так путник в пустыне готов пить, пить, пить воду. А он и был тем путником, а Москва - пустыней. И вот барханы кончились. Блеснул огонек костра, и сердце заныло от сладкого расставания с одиночеством.
- Юра, знаешь, я так себя потом кляла, что не зашла, не осмелела. Тот кагэбист...
- Его уже уволили. Он там не служит.
- Из Эфиопии хотела написать, но что-то держало...
- Я тоже хотел. Уже из Севастополя. Но так закрутилось... А ты надолго?
- Навсегда.
- А этот... как его... контракт?
- Разорвала. Я разорвала, Юрочка, контракт.
- Ну, может, так и лучше.
- Ты не думай, что я эпидемии испугалась или там жары. Просто позвонили и предложили хорошую работу в Москве.
- Медицинскую?
- Даже не знаю. Но хорошую.
- А кто звонил? - почему-то смутило Майгатова расстояние звонка.
- Однокашник. Он когда-то даже в моем подъезде жил. Теперь в другой район переехал. Фирма, говорит, хорошая, надежная. Да что мы все про меня? Ты-то как?
- Я? - смутился он. - Вот - в отпуске, - а больше ни о чем говорить не хотелось.
- А живешь где?
- У знакомого, в Измайлово. Знаешь, - он облизнул пересохшие губы, - я очень хочу тебя увидеть...
- И я, - еще тише ответила она.
- Когда в Москве открывается метро?
- В полшестого.
- В шесть я буду у тебя.
- Не получится.
- Почему?
- Первый поезд идет очень медленно.
- Тогда я выйду к тебе пешком. Прямо сейчас.
- Не делай этого!
- Почему?
- Сейчас опасно ночью... и по Москве.
- Лучше утром.
- Диктуй адрес...
7
Раньше ездили по стране агитпоезда. Теперь по Москве катил агиттроллейбус. Водитель, седой, явно пенсионного возраста мужчина не выключил в кабине микрофон, и все пассажиры вынуждены были слушать радио. Нудным, полусонным голосом диктор сообщал, что вся страна объята подготовкой к выборам в Думу, что на судебном заседании по делу ГКЧП обвинение проиграло адвокатам, что промышленное производство падает и падает, а Кузбасс готовится бастовать, не забыл пробубнить курс доллара и курс ваучера на бирже, ошарашил всех новостями о том, что каждая десятая коммерческая структура занимается противоправной деятельностью, а разгул преступности настолько силен, что на Западе уже придумали термин "русская мафия", а на пляжах Ниццы и Лазурного берега в этом году отдыхало больше русских, чем немцев и американцев, и при этом большинство русских были в наколках.
Зашипели двери, освобождая от новостей и от троллейбуса. Иванов с облегчением шагнул из него на мокрый асфальт, щелкнул зонтом и ухмыльнулся. "Каждая десятая". Каждая первая занимается противоправной деятельностью! То ли во всеобщем хаосе дело, то ли в плохих законах, то ли действительно в том, что большинство этих структур взошло на дрожжах "черных", преступных денег.
А вот и переулок, в котором стрелял киллер. Голые остовы зданий, похожие на разбомбленные кварталы, какими их показывала фронтовая кинохронника. Битые кирпичи, осколки стекол, доски, пыль, превращенная дождем в грязь. Железный скелет телефонной будки. В пустом, подранном нутре - чудом уцелевший таксофон, из левого бока которого вместо трубки и шнура торчат красные черви проводов. Мертвый, страшный квартал, наказанный жизнью за грехи его прежних обитателей, сначала явно русских бородатых купцов, потом явно - советских чиновников.
- Парой сигарет не выручишь?
Обернулся на идущего к нему здоровенного мужика и даже испугался. На мужике тесно, облегающе сидели спецовка цвета хаки и синяя фуфайка. Крупная рыжая голова была непокрыта, несмотря на уже нешуточный дождь, и то, что она оказалась непокрыта, почему-то успокоило Иванова.
- Я курить бросил, - развел он руками, и отплывший в сторону зонт пропустил на голову и лицо несколько холодных, колючих капель.
Он тут же вернул зонт на место и пожалел мужика.
- Заболеете. Вон как льет.
- Ерунда. Я привычный, - он с сожалением покомкал белесые обветренные губы. - Рано ты курить бросил. Теперь придется ого-го куда за куревом топать.
- Извините, - прервал его уход Иванов. - Вы тут давно работаете?
- Да с месяц. Во-он, - показал на бульдозер, - мусор разгребаем.
- А здесь... ну, в округе, все порушено или где-то еще есть уцелевшие дома или там отдельные квартиры в них?
- На этой улице и там, - показал, обернувшись, на квартал за телефонной будкой, - одни развалины. Вот в том доме, - кивнул на голую, с пустыми глазницами окон, стену, - пару дней назад еще была какая-то контора, но уже съехала. Вон - межэтажные перекрытия уже все сломали. А вы что: к ним, что ли, шли?
- Да, - с ходу соврал Иванов. - Я не знал, что они переехали.
- А то, знаете, местные иногда приходят... Ну, кто тут раньше жил. Деды, бабки. Сядут на камни и ревут. Чего реветь? Хорошие квартиры в многоэтажках дали, а они ревут. Мне бы кто хоть двухкомнатную выделил, я б от счастья напился, а они - ревут.
- А что: долго ждать? - решил посочувствовать главной боли бульдозериста.
- Лет пять еще. Я - из молодых лимитчиков.
"Молодому" на вид было за сорок. Где-нибудь в совхозе дом стоит, хозяйство, а он на Москву покусился. Медом, что ли, здесь намазано?
- А кроме бабок и дедов забредает еще кто-нибудь?
Он упорно подводил к перестрелке, но "инженер", кажется, не соврал, когда говорил, что бульдозерист ничего не слышал и не видел.
- Шпана иногда шастает. Алкаши забредают, бомжи.Но тут на ночь не устроишься - крыш-то нигде нет. Голые стены. Иногда ищут чего-нибудь.
- В смысле?
- Ну, старье там, антиквариат...
- Неужто прямо антиквариат?
- А что! Из-под кирпичей такую безделушку вытащить можно, что хоть в музее выставляй! Продать также можно неплохо... А, бывает, и ерунду ищут. Вчера вот белобрысый один приходил. Кепку, говорит, здесь потерял. А я сколько мусора переворочал, ни разу никакой кепки не видел.
- Белобрысый? - так удивленно спросил Иванов, будто в Москве никогда не встречал белобрысых.
- Ага. Весь в муке.
- В какой муке?
- Ну, в перхоти. По плечам - ну чисто как мука.
- А он ее нашел?
- Кепку-то? Не знаю. Лазил там, - показал в проулок за будку, - с полчаса. А как ушел - не видел... Так сигарет... а, забыл, ты же не куришь! Ты извини, мне еще шуровать и шуровать это дерьмо, - пнул кирзовым сапожищем невероятного размера огрызок красного кирпича, - а я с тобой базарю.
Повернулся и пошел вдоль руин. Где-нибудь за углом, где уже кипела жизнь и бегали троллейбусы, стоял киоск со стандартным набором: сигареты пойло - закусь. Просто не могло не стоять. И мужик пошел на его далекий зов, косолапо подворачивая ноги в пудовых сапожищах и упрямо не замечая дождь.
Кепка? В описании киллера в папке значилась кепка. Если он не путал серая. Да и сам киллер был одет во все серое, неброское, так похожее на пыль развалин.
Иванов прошел на то место возле телефонной будки, где стоял стрелявший. Осмотрел улицу глазами киллера, потом перевел взгляд влево и понял, что точка была выбрана идеально.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38