— Он хочет на ней жениться, — быстро заявил владелец Лонгея, — он мне об этом сам заявил. Конечно, я не могу ему этого позволить.
— Конечно, — сказал настоятель, — это — неравный брак для члена семейства ле Мойнов. Мне жаль, но приходится согласиться с вами, хотя это станет ударом для бедняги Жана-Батиста.
— Месье, он — мой любимчик. Конечно, он еще молод, но я уверен, что он сможет многое совершить. Я вижу тот день, когда господин де Бьенвилль станет играть важную роль в империи, которую мы собираемся создать для его Величества короля на новом континенте. Когда он женится, это должен быть брак, достойный его, и он не должен собой жертвовать.
Настоятель тихо заметил:
— Вам нужна моя помощь?
— Нельзя ли ее выслать обратно во Францию?
— Вам должно быть известно, что король старается как можно больше прислать сюда людей, и ему не нравится, когда они возвращаются домой. Я не уверен, что в данном случае удастся получить позволение о возвращении.
— Тогда у меня есть только один выход, — заявил ле Мойн, — мне следует повидать эту женщину и согласовать с ней определенные условия.
Старший священник выглядел расстроенным.
— Шарль, мне это не нравится, но видимо, вы правы. Прошу вас, вежливо с ней разговаривайте. Я уверен, что она — порядочная женщина и в сложной ситуации прилично себя ведет.
Он говорил так сочувственно, что Шарль ле Мойн спросил его:
— Вы уже с ней говорили?
— Я ее видел дважды — один раз в церкви, а второй — у нее дома.
— Что вы о ней думаете? Настоятель тепло улыбнулся.
— Шарль, она мне понравилась. У нее острый язычок, и она без обиняков выражает свое мнение. Кроме того, она очень хороша. Вы ее сами видели?
— Нет, но надеюсь вскоре повидать. Я, конечно, прислушаюсь к вашему мнению и не стану ее обижать. Можно, я позже сообщу вам о результатах переговоров?
Настоятель жестко ответил:
— Я требую, чтобы вы мне точно передали содержание вашей беседы. Я в какой-то мере отвечаю за эту бедняжку и хорошо к ней отношусь.
Ле Мойн поднялся попрощаться, но настоятель задержал его.
— До меня дошли слухи об успехах в Ньюфаундленде. Ваш брат, этот великий человек, постоянно одерживает победы! Он — талантливый лидер и полководец! Бог дал его нам… Вы что-нибудь от него слышали?
Господин ле Мойн кивнул головой, и его глаза засверкали.
— Неделю назад я получил от него письмо, и он надеется, что вскоре в его руках будет весь остров, потому что все идет точно по плану.
У настоятеля помолодело лицо.
— Возможно, нам удастся победить! — воскликнул он. Настоятель проводил ле Мойна до ворот и еще раз напомнил ему:
— Шарль, не забывайте свое обещание и будьте с ней помягче.
Он повернулся и пошел назад по утоптанной тропинке между двумя флигелями здания из серого камня. В расцвете сил настоятель мог один вытащить завязшие в грязи колеса орудия, но сейчас он шагал, не сгибая колен и опираясь на палку. Он настолько сгорбился, что не видел, что у входа его ожидал еще один посетитель. Этот человек был высоким и плотным, с круглым крупным лицом, похожим на сырную головку, и острыми глазами, расположенными близко друг к другу на бледном лице.
— Доброе утро, мсье, — хриплым голосом произнес посетитель, — мне сказали, что вы разговаривали с господином ле Мойном.
Старик с трудом выпрямился, и его глаза оказались на уровне глаз визитера. Ему не нравился служащий из Версаля, который находился в Монреале уже две недели. Визитер предпочел остановиться в семинарии, а не в гостинице городка. Можно было заметить, в его манерах сквозила неприязнь.
— Доброе утро, мсье де Марья, — он вспомнил, что говорилось о миссии этого человека в Монреале, и нахмурился. — Да, здесь был Шарль ле Мойн, он только что нас покинул.
— Плохо, — посланник Версаля потер пальцем горбинку носа, — мне необходимо увидеть богатого и влиятельного хозяина Лонгея. Я оставил его… на закуску…
Он захохотал, все лицо у него собралось в морщины.
— Можно даже сказать, что я его оставил… на десерт.
Конечно, деятельность представителя секретариата короля не могла остаться незамеченной в таком месте, как Монреаль. Всем было известно, что Жозеф де Марья вел долгие переговоры со многими городскими купцами, связанными с торговлей мехами. Он обошел меховые лавки и магазинчики, заглядывал в расчетные пункты, разговаривал с капитанами речных судов и даже с матросами. Он был постоянно занят расследованием того, как идут дела.
Настоятелю было все это известно, и он с трудом проявил вежливость к назойливому гостю. Он оглядел плотного де Марью и заметил, что гость, который обычно прекрасно одевался, в это утро превзошел самого себя, особенно это касалось пуговиц. Во Франции люди давно начали применять пуговицы, чтобы застегивать одежду, и наконец эта новинка появилась в отдаленных колониях. Де Марья нацепил на себя столько пуговиц, что казался ими покрыт, как чешуей. Пуговицы были разной формы и расцветок. Они сразу бросались в глаза и, казалось, говорили: «Мы можем вам показаться вызывающими и абсурдными, но в нас присутствует здравое зерно». Пуговицы господина де Марьи были флорентийского дизайна и очень яркие.
Старик попытался их пересчитать, но когда дошел до тридцати, махнул рукой. Он перевел взгляд на сюртук де Марьи из дорогого левантийского сукна с красивой вышивкой.
Он взглянул на топорщащиеся сзади фалды и подумал про себя: «Неужели он использует китовый ус, как это делают женщины в корсетах, Господи, куда мы идем?!»
— Боюсь, что вам не удастся сегодня повидать ле Мойна, — помолчав, сказал настоятель. — Он днем отправляется в Лонгей, а до этого времени будет занят.
— Прекрасно, я поеду вместе с ним. Возможно, у реки будет легче перенести ужасную жару. Надеюсь, — в острых черных глазах можно было прочитать страх, — что нет никакой опасности нападения индейцев?
— Нет, мсье де Марья, — у настоятеля было спокойное лицо, но про себя он смеялся. — Со стороны индейцев не грозит никакой опасности. В любом случае замок в Лонгее хорошо укреплен. Там высокие крепкие стены и башни. Вам там будет безопаснее, чем в Монреале.
Шарль ле Мойн спросил дорогу у дружелюбного монаха у ворот. Он сразу получил подробный ответ, из чего сделал заключение, что все следят за молодой вдовой.
— Идите до лавки аптекаря, — монах говорил с ним на простонародном языке, потому что этому ордену приходилось постоянно работать с простыми людьми. — Лавочка находится на рю Нотр Дам, дама снимает комнату над лавочкой.
Ле Мойн отправился по узкой улочке. Он держал в руках шляпу и время от времени обмахивался ею вместо веера. Жара была просто нестерпимой, и он подумал, что ему придется долго шагать, чтобы прийти к дому вдовы. На улице ни ветерка, хотя впереди виднелась река. Народ почтительно приветствовал хозяина Лонгея.
Когда он открыл дверь лавки, там зазвонил колокольчик, и хозяин лавки вышел из задней комнаты. Ле Мойн объяснил ему, что требуется, аптекарь показал ему на заднюю дверь и сказал:
— Месье, вам сюда.
Над головой слышались легкие шаги.
Глава великого семейства ле Мойн, самый богатый человек, которого уважали и по поводу которого больше всего сплетничали в Новой Франции, начал карабкаться по шаткой лестнице. Он постучал и услышал ответ:
— Войдите!
Давние поселенцы Новой Франции сказали бы ему:
— Открыто!
Он открыл дверь и увидел молодую женщину в домашнем наряде ярко-оранжевого цвета, на голове у нее была косынка того же оттенка. В руках у женщины была метла.
— Доброе утро, мсье, — сказала женщина, но в ее приветствии прозвучал вопрос.
Шарль ле Мойн был поражен ее привлекательностью. У нее были большие карие глаза, носик был чудесной формы и слегка вздернут, губки пухлые и яркие. Она казалась настоящей парижанкой. Домашний облегающий халатик выглядел нарядным, хотя при ближайшем рассмотрении можно было заметить, что он изрядно поношен. Засученные рукава позволяли видеть прекрасное кружево ночной рубашки, а домашние туфельки, очевидно, были когда-то весьма красивыми.
— Извините меня за то, что я появился у вас так рано, — поклонившись, заявил господин ле Мойн. — Но, к сожалению, мне нужно срочно покинуть Монреаль, поэтому я так поспешил вас навестить.
— Я вас прощаю, мсье ле Мойн, — сказала молодая женщина. Он был явно поражен тем, что она его знает.
— Я вас ждала. Вы не войдете ко мне?
Ле Мойн вошел в комнату, продолжая разглядывать женщину. Она была высокой и стройной и держалась весьма достойно. «Она не кокотка, — подумал ле Мойн, — она — настоящая леди».
— Прошу вас, садитесь. У меня, правда, только один стул, поэтому я присяду на кровать. Мсье, вы, наверное, явились, чтобы поговорить о своем брате?
— Да, — ле Мойн утвердительно кивнул головой. Ему понравилась ее прямота, — Жан-Батист вас навещал, и мне кажется, что он вами… увлекся.
Девушка с достоинством произнесла:
— Он оказал мне честь тем, что влюбился в меня и попросил моей руки.
— Неужели? Простите меня за крайнее изумление. Понимаете, Жан-Батист еще слишком молод. Ему едва исполнилось восемнадцать… Вы понимаете, что в этом возрасте еще рано думать о браке?
Девушка высоко подняла брови.
— Возможно, несколько рано, но мне кажется, что господин де Бьенвилль вполне взрослый человек и, кроме того, мсье, у него имеются собственные средства для существования.
— По условиям завещания нашего отца, — быстро перебил ее ле Мойн, — он пока не может осуществлять контроль над собственностью. Этим занимаюсь я. Мадам, прошу вас, скажите, сколько вам лет?
— Мне уже двадцать, — улыбнулась девушка. У нее было настолько прелестное личико, что посетитель подумал, сможет ли он оставаться с ней до конца твердым.
— Вы, наверное, подумали, что я гораздо старше? Меня это не удивляет. Я уже была замужем, и у меня есть ребенок. Месье, я не стану ничего от вас скрывать. Мне двадцать лет, а вашему брату — восемнадцать. Это может служить для нас препятствием?
Шарль ле Мойн решил, что ему следует быть с ней предельно откровенным. В делах торговли оказывалось иногда весьма выгодным говорить только правду.
— Вы влюблены в моего брата? — спросил он.
— Нет, — девушка покачала головой и улыбнулась. — Вы понимаете, как я с вами откровенна. Месье, мне нравится Жан-Батист. И как-то мне даже показалось, что я в него влюблена, но… вскоре я поняла, что это не так. Месье, боюсь, что больше никогда не смогу влюбиться.
— Вы весьма откровенны. Но что же вы ответили моему брату?
— Я ему ничего не сказала. Если мне придется остаться в этом диком краю, я буду вынуждена выйти замуж. Кто станет для меня более нежным и милым мужем, чем Жан-Батист? Именно это я и сказала ему. Я всегда была с ним очень откровенна… Месье, я не желаю тут оставаться. Эта страна меня пугает. Мне рассказывали об индейцах и других страшных вещах. Мне известно о том, какие здесь ужасные холода, и меня при мысли об этом пробирает дрожь даже в такой жаркий день. У меня есть только одно желание — возвратиться во Францию… в Париж… И сделать это на первом же корабле!
Посетитель казался весьма довольным и подумал про себя: «Кажется, я смогу ей помочь. Как она четко выразила свое желание. Она нам угрожает, но в какой скрытой форме!»
Пока он все обдумывал, ле Мойн не сводил взгляда с шерстяной накидки, валявшейся на полу в ногах постели. Девушка обратила внимание на его взгляд и покачала головой,
— Месье, я не прячу под накидкой мужчин! — сказала она. Ле Мойн не понял, в чем тут дело. Он был верующим человеком, как и остальное население Новой Франции, но было ясно, что он не очень внимательно читал Библию. Девушка начала ему объяснять.
— Наверное, вам неизвестно, что меня называют женщиной, живущей на крыше.
Она указала ему на окно, и он впервые увидел, что оно выходит прямо на ограждение.
— Когда-то существовала на свете женщина, которая жила на стене и прятала шпионов под шерстяным плащом. Вам ясна моя мысль? Или вы не хотите этому поверить?
— Меня не нужно ни в чем убеждать, — заявил ле Мойн, и это было правдой. После того как он увидел девушку и поговорил с ней, он уверился, что ему не в чем ее упрекнуть. — Мне кажется, что вы более образованна, чем… это обычно бывает у людей, которые занимают социальное положение, подобное вашему.
Она отрицательно покачала головой.
— Нет, мсье. Я вообще мало чему училась, но я всегда хотела подняться по социальной лестнице, поэтому я внимательно за всеми наблюдала, прислушивалась и задавала вопросы. — Она помолчала, а потом умоляюще взглянула на Шарля: — Вы когда-нибудь думали о том, что значит быть служанкой? Нет, мсье, вам об этом ничего неизвестно. Могу вас уверить, что это просто ужасная жизнь.
— У вас есть какие-нибудь деньги?
— Нет, мсье. Когда семейство моего мужа решило нас отослать подальше от дома, они дали ему достаточно денег. По крайней мере, мне тогда так казалось. Но Жак имел привычку сорить деньгами. Когда мы оказались на борту корабля, у нас остались сущие гроши, — она заколебалась. — Он сильно пил. Мне вспоминаются его пьяные сцены… и в конце… я начала его ненавидеть.
Шарль продолжал молча смотреть на нее. Он чувствовал, что она начала ему нравиться. Наконец он промолвил:
— Будет неприятно, если ваш следующий брак принесет вам еще большие осложнения.
Девушка внимательно взглянула ему в глаза. — Да, мсье.
— Возможно, мне удастся помочь вам возвратиться в Париж.
Глава семейства ле Мойн подошел к окну, чтобы продумать сложившуюся ситуацию. Он обратил внимание на то, что немногочисленная мебель в комнате — кровать, стол и единственный стул была самодельной, массивной, но безукоризненной пропорции. Дерево было хорошо отполировано. Чувствовалась рука нормандских крестьян, прибывших обживать новые места.
У кровати стояла колыбелька, и он почувствовал на себе пристальный взгляд, но потом личико ребенка быстро исчезло. Все взвесив, ле Мойн отвернулся от окна.
— Вероятно, я вам смогу помочь, — сказал он, снова садясь на стул. — У меня появились кое-какие проблемы, и мне придется раскошелиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58