Меня интересует во всем этом заведении одна-единственная драгоценность, но ее украсть непросто. Я бы сказал — невозможно. Но невозможного ничего нет. И я тешу себя надеждой осуществить когда-нибудь похищение века.
Выйдя во внутренний дворик, я обнаружил потерявшуюся охрану. Она расположилась кольцом вокруг разливающего медовуху мужичка. Двое стражников следят за тем, чтобы он не сунул свое рыло в царское пойло. Еще четверо — за тем, чтобы этого же не сделали два первых стража, а десяток остальных ожидает на всякий случай. Вдруг подфартит глотнуть задаром.
Оставив мучеников продолжать свою тяжелую психологическую борьбу с зеленым змием, я вернулся в дом. Схватил за ухо одного из пробегавших мимо прислужников и задал вопрос:
— Где царь-батюшка?
Парнишка пару раз лупнул кристально чистыми глазищами и ткнул пальцем в неопределенном направлении. Плюнув, я побрел на женскую половину дворца, прижимая к себе гусли — единственное спасение в случае, если меня там застукают.
Зайти достаточно далеко на территорию прекрасной половины человечества отдельно взятого дворца мне не удалось. Кривая вывела меня на царя.
Одетый в одну рубаху до колен и съехавшую на правое ухо корону, он держал за шиворот здоровенного котяру — откормленного, ухоженного. Палой масти. Шерстка так и переливается на свету.
— Отпусти, самодержец!
Царь гневно сверкнул властными очами и тряхнул своего пленника.
— Перечить мне?! — прогремел он. — Забыл, скотина глухоманьская, кто тебя от цепи освободил и выкормил?
Я ошалело вытаращился на разворачивающееся действо, пытаясь понять, что здесь происходит. То ли царь в актеры подался, то ли у него «крыша» от трудов праведных и ответственности великой течь дала.
— Отпусти! Глас народный не заглушишь.
На этот раз я смотрел царю в лицо, и поэтому могу поклясться — он рта не раскрывал. Но кто тогда? Кроме царя и меня, в коридоре никого нет. Разве что кот…
— Вот ты только посмотри на неблагодарного, — обратился ко мне Далдон. — Я ему сметанки, рыбки свеженькой, а он стихи срамные по ночам орет.
И в довесок к своим словам отвесил котяре затрещину, не забывая при этом держаться подальше от острых когтей.
Кот зашипел и сказал человеческим голосом:
— Отпусти.
Царь отрицательно покачал головой:
— Не могу, Василий, не могу. Посуди сам: отпущу я тебя — ты за старое возьмешься, по крышам лазать будешь, песни, порочащие меня — честь и совесть всего царства, орать будешь. Нет. Не видать тебе воли как своих ушей. Уж лучше я тебя в речку, с камешком на шее.
— А может, не надо?
— Надо, Вася, надо.
Видя такой поворот событий, я решил вмешаться. Не напрямую, конечно. Заступись я за царева опального кота, ему это не поможет, а мне за компанию раков кормить не хочется.
— Извините, царь-батюшка, не велите казнить, велите слово молвить.
— Ну-ну, молви. Голову оттяпать и опосля можно…
Я поперхнулся, но все же просипел:
— Выполнил я ваш указ, царь-батюшка. Починил гусли-самогуды.
— Правда? — удивился Далдон.
— Правда.
— Ох, волхв, если соврал…
— Как можно, ваше величество? Проверьте…
Я протянул гусли царю.
— Тру-ля-ля и тра-ля-ля, вы сыграйте для меня, — приказал Далдон.
Гусли исправно отозвались на приказ. Царь заметно повеселел. Он даже перестал трясти кота, который благоразумно замолк.
— Ну, волхв, уважил ты царя свово — батюшку, уважил… Проси за службу исправную чего душе хочется. Злата ли звонкого, яств ли сладких… Проси!
Гусли тем временем закончили наяривать одну мелодию и завели следующую, мало, впрочем, отличающуюся от первой.
У меня мелькнула шальная мыслишка попросить отдать за меня Аленушку, но ведь велит батюшка голову срубить — как пить дать велит.
Не знаю, до чего я додумался бы, но тут в события вмешалась третья сила. Она чинно вышла из покоев, мягко покачивая крутыми бедрами и, как положено, потупив взор. При всей кажущейся слабости, эта сила способна влиять на решения царя, равно как и на всякого иного жителя этой земли. Ну, если подумать маленько, разве устоит отцовское сердце против капризно надутых губок и кристально чистых глазенок любимого чада?
— Здравствуйте, батюшка, — нараспев приветствовала царя его младшая дочь.
Далдон что-то промычал в ответ и попытался спрятать Ваську за спину.
Царевна, словно и не заметив поспешных манипуляций отца, приблизилась ко мне:
— Здравствуй, гость дорогой! — А глазки так и искрятся.
— И вам желаю здравствовать, царевна Алена. Для меня истинная радость и великая честь выразить свое почтение самой красивой девушке на всем земном ша… диске.
Аленушка улыбнулась и протянула руку, которую я поцеловал на французский манер, нежно коснувшись губами чувствительной кожи на запястье.
От этого прикосновения ток прошел по моим жилам, желание прижать ее к себе стало нестерпимым. Но… Даже благодушное настроение царя не помешает ему ничтоже сумняшеся казнить меня.
— Батюшка, я смотрю — гусли-самогуды вновь играют?
— Да. Кстати… Тихо, самогуды, ша.
Инструмент послушно заткнулся.
Царевна Алена обошла отца сзади и, мягко отобрав кота, прижала его к груди и почесала за ушком.
Далдон нервно прижал к себе гусли, словно опасаясь, что и их отберут. Ему явно стало не по себе, наверное, сообразил, что я могу оказаться свидетелем того, как его решение казнить кота-баюна будет опротестовано. И его разрывали противоречивые чувства: с одной стороны, если он отменит свое решение, то тем самым подорвет собственный авторитет, что немыслимо, но, с другой, расстраивать дочь не хочется.
Ой-ей! Кажется, я попал. Ведь и ему известно, что нежелательные свидетели долго не живут. А уж если такая мысль посетила мои не очень закаленные в политических баталиях мозги, то царь и подавно додумается до этого.
— У-у-у, киса, — продолжала гладить котяру Аленка. А тот в ответ все «мур-р-р» да «мур-р-р». Вот ведь хитрая скотина! Я бы тоже замурлыкал.
— Говори, волхв, чего желаешь? Какую награду?
— Угодить вашему величеству — само по себе награда.
— Не лебези, а говори без утайки — чего душа желает.
— Царь-батюшка, не гневайтесь, есть у меня все. А большего — и не надо.
Сам понимаю, что отказываться от вознаграждения глупо, но нет сил бороться с чувством собственного достоинства. Уж очень сильно въелся в душу лозунг о всеобщем равенстве.
Положение спасла Аленушка.
— А правда, что волхвы живут одиноко?
— Да, моя царевна, — подтвердил я.
— Батюшка, — лучезарно улыбнулась царю Аленушка, — подари баюна волхву. Все ему не так одиноко будет.
Царь мгновение раздумывал, взвешивая все «за» и «против», но подобный план сулил решение возникшей проблемы, и он согласился.
— Дочь моя, будь по-твоему.
Она заулыбалась еще шире, озарив горницу ярким светом своего обаяния:
— Возьми, волхв, свой дар.
Я принял из Аленушкиных рук кота, ожидая, что тот будет вырываться и царапаться. Но Васька, вопреки своему свободолюбию, не был самоубийцей. Он лег в мои руки тихо-тихо, как мышка.
— Ну ступай, — милостиво отпустил меня царь.
Я вышел из хором, крепко держа в дрожащих руках палого котяру.
Вот тебе, Аркаша, вместо злата, серебра…
Глава 4
ОБЫЧНЫЙ БЕЗДОМНЫЙ ДОМОВОЙ
Гореть всегда, гореть везде… В. Маяковский
Транспарант над воротами пожарной части
Лишь изрядно удалившись от царской обители, я начал понемногу приходить в себя. Робость отступила, проснулось любопытство. Не каждый день видишь говорящего кота… В смысле, не на экране телевизора — с наложенным звуком, — а самого настоящего, волшебного. Внешне — кот котом, а поди ж ты! Вот только крупноват, но этаких гигантов полно на различных выставках: откормленные, с ухоженной шерсткой и показной леностью движений. Их престижно выгуливать во дворе на коротком поводке.
Вот и я обзавелся котиком… Растет хозяйство.
Хозяйство тем временем успокоилось, сообразив, что казнить его не будут, и осмелело.
— Пусти на землю — пройдусь маленько. Да поаккуратнее!
Я опустил его и отряхнулся; ухоженный — не ухоженный, а вся рубаха в шерсти. Васька с любопытством осмотрел меня и ленивой трусцой двинулся вперед, задрав хвост и игнорируя тявканье уличных шавок. Последние буквально заходились в истеричном лае, но предпринимать какие-либо более активные действия не решались — то ли из-за своей природной трусости, то ли из-за моего присутствия. А скорее всего, по обеим причинам сразу.
Какое-то время из-за шума, поднятого собаками, все прохожие оборачивались и смотрели на нашу странную процессию, но постепенно шавки выдохлись и отстали, а люди перестали обращать на нас излишнее внимание, и мы с котом завели неспешный разговор. Дорога предстоит неблизкая, а за беседой путь кажется короче.
— Скажи мне, волхв, есть у тебя коровы?
— Нет.
— А козы?
— Нет. А что?
— А овцы?
— Тоже.
— Очень плохо.
— Это почему?
— Я молоко люблю.
— А пиво?
— А кто ж его не любит?
— Так, может, за знакомство?
Кот-баюн ухмыльнулся (по крайней мере так можно было понять его гримасу) и согласно промурлыкал:
— Само собой. С р-р-рыбкой.
Не откладывая дело в долгий ящик, мы свернули к ближайшему трактиру. Не бог весть что, но вполне прилично. Не то что у нас на окраине. Здесь, в зажиточном районе, значительно чище и спокойнее — меньше вероятность, что кто-нибудь наблюет в твою кружку.
В трактире царит мягкий полумрак, едва рассеиваемый светом, проникающим сквозь раскрытые двери и окна, затянутые рыбьими пузырями; к естественному освещению прилагается и искусственное — толстые, оплывшие свечи мерцают на столах в массивных канделябрах.
Посетителей всего несколько, да и это удивительно — обычно в дневное время питейные заведения пустуют. Впрочем, в этом районе жители могут себе позволить обед в трактире. Что ж, последуем и мы их примеру.
Подойдя к пустому столику, я с опаской пристроил свой зад на лавку. Но, кажется, беспокоился я напрасно — она была чистая, относительно.
Кот Василий запрыгнул на лавку, а затем и на стол.
Надеюсь, нас не выкинут на пару. Ведь табличек, запрещающих вход с животными, нет.
Появился трактирщик. Он выпал из полутьмы и тотчас преломился в почтительном поклоне.
— Чего желаете, господин хороший?
— Два пива, — начал перечислять я, — копченой рыбки, сыра и блюдечко.
— Блюдечко? — оторопело переспросил трактирщик.
— Ну да. Такую небольшую глубокую тарелочку.
— Исполним сей момент.
Он отвесил очередной поклон и удалился, с тем чтобы вернуться спустя пару минут с заказанной снедью.
На стол опустилось два литровых кувшина с пивом, головка сыра — килограмма на полтора, копченая севрюга и блюдечко с голубой каемочкой и незабудками, нарисованными на донышке.
Я отсчитал трактирщику положенные медяки, накинул пару за расторопность и снисходительность к присутствию кота за столом, хотя нет, на столе.
Кланяясь и излучая благодарность, трактирщик удалился.
— Ну что ж… — многозначительно произнес кот-баюн.
— И не говори, — согласился я, наливая в блюдечко пива и подвигая его к коту.
— За знакомство!
Местное пиво я пью не первый раз, но все время забываю, какая это гадость. Однако притягивает… и шибает неплохо.
Потягивая пивко и пощипывая рыбку вперемешку с сыром, мы завели разговор.
— Вот скажи мне ты, Аркаша, как святой человек…
— Какой я святой?
— Ты ж волхв…
— Да.
— А я про что? Дитя природы, любимец духов и призма астрала.
«Н-да, — подумал я, — а котик-то непрост…»
— Скажи мне как на духу, не страшась резануть правду-матку, — долго ли мы будем терпеть этот произвол?
— Ты пей, — подлил я баюну, надеясь, что он замолчит. Только антицарских разговоров мне не хватало. Голову за такое снимут, только булат свистнет.
Но Ваську уже понесло. То ли пиво по мозгам ударило (сколько их там у него?), то ли так накипело на душе, что нет мочи больше терпеть…
Впрочем, какая мне разница? Главное, что его разговор начал привлекать к нам нездоровое внимание. Посетители засобирались, то ли спеша с доносом, то ли боясь обвинения в слушании крамольных речей. Трактирщик тоже начал нервничать — того и смотри выставит за дверь, если стрельцов не кликнет. Кому нравится терять клиентов? Пока что лишь моя репутация серьезного волшебника удерживала его от решительных действий.
Василий долакал пиво, подтянул рыбину к себе, вгрызаясь в нежное брюхо.
Жри, только молчи… Но молчать он не собирался.
Лизнув лапу, кот вытер усы и принялся приплясывать на столе, двигаясь на задних, а передними отстукивая такт по округлившемуся от обильного возлияния пузу.
— Ты знаешь, за что меня царь казнить хотел?
— Нам пора.
Я начал примеряться, как бы сподручнее схватить разошедшегося кота за загривок.
— Меня! И за что? За правду… Вот послушай.
Кот-баюн топнул лапами и запел. Голос у него, должен сказать, был премерзкий. Если он орал по ночам свои песни под окном царя, то тот мог казнить его просто из нежелания слушать дикие вопли, режущие ухо не хуже скальпеля.
Царь наш батюшка Далдон,
Если трезвый — мудозвон,
Он идет — они звенят,
И чего они хотят? А еще он…
В этот момент произошло три события сразу.
Во-первых, я ухитрился-таки ухватить кота за загривок, хотя и заработал пару царапин и гневный взгляд.
Во-вторых, трактирщик принял решение и, вооружившись кочергой, направился к нашему столу.
И в-третьих, в трактир вбежал какой-то мужичок, с головы до ног перепачканный в саже.
Он принялся сбивчиво рассказывать, что, мол, сгорела такая-то хата, с таким-то, который был пьян, как всегда, и посему остались от него одни косточки, да и те обгоревшие.
Трактирщик переключился на рассказчика, а я, держа вырывающегося кота на вытянутых руках, поспешно ретировался.
— И-ик, — сказал кот-баюн, — никакого уважения. А я… и-ик… между прочим, достояние…
Чье он там достояние, мне узнать не довелось, поскольку в этот самый момент я перепрыгнул через большую лужу, в которой нежились чумазые свинки, и, сдается мне, правдолюб прикусил-таки свой не в меру длинный язык.
Миновав боярские хоромы, я прошел мимо купеческого склада и углубился в район победнее, где более или менее ухоженные хаты соседствовали с откровенными халупами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46