«Человек, которому снится, что он бабочка, или бабочка, которой снится, что она человек»? А если присовокупить к этому еще одно мудрствование: «Существую лишь я, все же остальное: люди, звери, природа… мир наконец — не больше, чем мой сон»? Это что же получается? Я бабочка, которой снится, что она человек, которого окружает плод его воображения; не люди — призраки сновидения; не история — сжатая в миг вечность бытия… Как-то все это грустно. А вдруг этот человек, который снится бабочке, проснется — он же окажется один в пустоте, а это форменный кошмар!
И кто в этой цепочке я? Один из тех, кто снится человеку? Сам человек? Или бабочка? Затрудняюсь ответить, но одно знаю точно: «я» проснулся. Вот сейчас открою глаза… а вокруг пустота. То-то смеху будет. Или, не знаю, что лучше (сознание у меня все же человеческое, а кто знает, какое оно у бабочки?), вокруг поле васильков разных, одуванчиков, а рядом порхают такие же ветреные насекомые, и каждая вышла из кокона, где ей снилось, что она человек, которому снится целый мир вокруг. Здесь я план перевыполнил: мне приснилось, что вокруг не один мир — множество… тоже мне — стахановец воображаемого фронта борьбы за придуманную вселенную.
Чтобы определить, в котором же из миров я нахожусь, поскольку память не спешит предоставить мне эту информацию, нужно сделать одно крохотное усилие — открыть глаза.
Медленно, превозмогая страшную тяжесть век, открываю…
— А-а-а!!!
Не может быть.
Вокруг ПУСТОТА. Пустота!!!
Мысли бешеным галопом несутся, но все по кругу. Наконец ужас немного отступает, и я начинаю ворочать неповоротливыми извилинами. Сперва одной, которая тут же сообщает, что я голоден. Это уже хорошо. Значит, я существую. Не в том смысле, что раз голоден, а в том — поскольку мыслю.
Думай! Думай…
Да ладно мир. Нет, и не надо. Но как узнать, кто я? Зрение не помогает — вместе с миром исчезли и светила. Обоняние? Принюхиваюсь… Фу! Какая вонь… Запах наводит на мысль о свиньях. Но отбросим это. Ограничимся двумя вариантами: человек или бабочка. От слуха пользы не больше, чем от зрения. Только пустота вокруг. Попробуем. Точно! Нужно попробовать… на ощупь можно установить истину. Пытаюсь поднять руку, но не могу пошевелить ею. Чувствую, она есть, а не могу. Пробую вторую, третью, четвертую… Все? Так! Всего четыре конечности… Рассудим логически. Четыре конечности, управляемые разумом, та, что с чувствами, — не в счет. У человека или у бабочки? Рассудили. Попробуем с другой стороны.
— Э-ге-гей! — вскричал я.
— Сам ты гей, — обиделось эхо.
— Заткнись! Какое противное эхо — весь мир пропал, а оно нет.
— Кого нет? — переспросило эхо. — И чего это ты орешь, привязал сильно? Так и скажи…
— Жалко, что ты слепое, эхо…
— И совсем не слепое. Я и одним глазом все вижу.
— А двумя в два раза больше видел бы, — промурлыкал голос за моим левым плечом.
Но эхо этого голоса не услышало. Оно продолжало ворчливо расуждать о природе оптических явлений. Как будто это теперь, когда мир исчез, имеет какое-то значение.
Может, эхо или голос знает, кто я. Спросить, что ли?
— Я человек?
— Ты преступник, — сообщило эхо. «Темнит», — понял я. Преступником может быть и бабочка. Как бы это похитрее выведать?
Что-то зачесалось плечо. Я пошевелил им. Что это такое шероховатое? Крылья?! Выходит, я бабочка…
— Чего замолчал? — поинтересовалось эхо и хлопнуло меня по груди.
— Задумался, — машинально ответил я, размышляя: откуда у эха руки?
Может, какая мутация? В нашу милую беседу вмешался посторонний шум, какие-то голоса.
— Почему на нем мешок? — гневно выкрикнул мужской голос.
— Так перед казнью… — начало оправдываться эхо.
— Снять немедленно! — повелел голос.
— Так ему, — поддакнули из-за правого плеча.
— Промеж рогов, — добавили слева. Почему столько голосов? Какой мешок?
Вопрос о мешке отпал, как только что-то грубое скользнуло по моему лицу, дернув волосы и добавив зловонных ароматов.
Оказывается, вокруг не пустота. Скользнув взглядом по фигурам напротив, щурюсь и опускаю взгляд ниже. Ноги, туловище, разбросанные в стороны руки, лица не видно, но и так ясно, что я не бабочка.
— Человек! — обрадованно кричу я.
— Вот так всегда, — ворчит одноглазое эхо, одетое в черные шаровары, красный фартук и черный же колпак, лихо сдвинутый на затылок. — Если я палач, то и обзываться можно, а как только кто другой, так сразу человек.
— Заткнись, — одновременно взревели мы с молодым, богато одетым посетителем.
Еще один гость все так же безучастно продолжал стоять в темном углу. Опущенный капюшон скрывает лицо, свободный покрой плаща прекрасно маскирует фигуру — не определишь, кто перед тобой.
Присмотревшись к лицу молодого человека, я с удивлением заметил, что он из моего сна. Тьфу ты! Из сна той бабочки, которая снилась мне… или которой снилось, что я — это она, или… совсем запутался. Вот что бывает, когда заканчиваются сны.
— Софон? — удивленно спросил я.
— Прогуляйся до сторожки, — посоветовал чародей палачу.
— Я только царю-батюшке подчиняюсь. — Мастер клещей и костедробилок гордо выпятил грудь.
— Считаю до трех, — предупредил Софон. — Раз… на счет три превращу в крысу… два… три.
Последней цифры палач не услышал, его уже не было в помещении.
— Может, ты объяснишь мне, что я здесь делаю? — попросил я гостя, пытаясь переварить нахлынувшие воспоминания.
— А со мной даже не поздороваешься? — сбрасывая с головы капюшон, поинтересовалась ведьма.
— Привет, Кэт!
Она кинулась ко мне и расцеловала.
Софон тем временем ослабил веревочные петли и освободил мои руки. А затем и ноги.
Пожав молодому чародею руку, я повторил свой вопрос:
— Так скажет кто-нибудь мне, что я делаю в этом подозрительном подвале?
— Когда я увидел, как вы сцепились, — начал повествование чародей, — у меня все внутри похолодело. Но у Чуда-Юда такой магический щит, что мои заклинания отлетали, словно вишневые косточки от доспехов дружинника. А потом он пустил в ход клыки, и вы рухнули с коней. Я и предположить не мог, что можно таким способом пробить его защиту. Принято, сражаясь с любым из чудищ-юдищ, следовать установленным канонам: умерщвлять посредством поочередного отсечения голов, предварительно отрубив огненный палец. Но никто и предположить не мог, что можно пробиться до его сердца.
— Так я все-таки его убил?
— Да.
— Это хорошо.
— Все думали, сейчас он встанет, — продолжал Coфон. — Когда вы упали, все замерли. А потом армия Кощеева бросилась в атаку, наши тоже. И тут…
— Все буквально попадали, — восторженно добавила колорита повествованию ведьма. — Сама я, правда, не видела — очевидцы рассказывали.
— Грохот, пламя, визг чудища… и тишина. Как вдруг…
— Это я придумал, — похвастался голос из тени.
— …тело Чуда-Юда откатывается в сторону, а в груди вот такая дыра. — Для наглядности чародей изобразил предполагаемый размер руками. Вышло отверстие сантиметров пятнадцать в диаметре. — И тут твое тело воспарило.
— Что сделало? — не понял я.
— Воспарило, — подтвердил Софон. — И, помахав рукой, опустилось на спину коня.
— Сделать всем ручкой — это была моя идея, — признался слышимый лишь мною Гнусик. Присутствующие здесь, конечно, в магии рубят, но вот Троих-из-Тени они почему-то не засекают. Проверено.
— А ты не помнишь?
— Тожбо и воно, — на «рiднi мовi» ответил я. — Помню — дрались с Чудом-Юдом, дальше — ничего не помню. Пустота. Ну да это ладно… Дальше-то что было?
— Сеча жестокая, но у воинства Кощеева с гибелью предводителя боевой дух сильно упал. Сражались больше от страха, чем за победу. А уж как наше ополчение их конницу окружило и почти всю уничтожило, не больше сотни прорвалось, тут они и бросились бежать. Многих в плен взяли… Тебя вместе с армейским обозом на телеге в столицу отправили. Фельдшера воевода личного прислал. Сам проведывал — о здоровье беспокоился. Обещал всех наградить… а оно вон как все повернулось.
Кэт вздохнула. Софон взял в руки приспособление для отрезания пальцев, выполненное в виде карманной гильотины. Вот для этой вещицы можно найти применение в мирных целях — сигарам кончики откусывать.
— Рассказывайте дальше, — попросил я.
Софон засопел, бросил гильотинку и выпалил на одном дыхании:
— Нам по золотому выдали да пир закатили. А тебя в темницу. Как царева преступника, замышлявшего супротив царя-батюшки козни и дела злые.
— А Аленка?
— Не знаю. Доставила ее во дворец, а сама к вам. На полпути встретила.
— Ты можешь найти ее? Сказать, что…
— Я замялся, не зная как это выразить словами.
— Лучше ты сам скажешь. Собственно, мы за этим сюда и пришли.
— Как так?
— Очень просто, — вглядываясь мне в лицо, сказал чародей, — вот так.
Его черты начали таять, трепеща в ставшем вдруг зыбким воздухе. Мерцание достигло своего апогея и исчезло, словно его и не бывало. Только вместо Софона на меня смотрело мое собственное лицо. Осунувшееся, покрытое густой щетиной, с красными глазами и некрасивым шрамом, начинающимся на щеке и заканчивающимся грубо заштопанной раной на шее. Правда, и раньше лицо чародея было обезображено шрамом, но он располагался с противоположной стороны и выглядел давно зарубцевавшимся.
Я невольно потрогал себя за это же место. Пальцы наткнулись на свежезасохшую корочку крови. Страшно подумать, как близок был Чудо-Юдо к цели: еще чуть-чуть, и он разорвал бы яремную вену.
— Сейчас мы поменяемся одеждой, — сказал Софон. — Потом вы с ведьмой привяжете меня и уйдете.
— Нет!
— Но… — начал он, собираясь и дальше настаивать на своем, только я остался непреклонен:
— Ты хотя бы понимаешь, что они сделают с тобой за организацию побега?!
— То же самое.
— Что «то же самое»?
— В этих случаях обычно применяют то же наказание, что и к осужденному. Так что… к тому же ко времени, когда подмена обнаружится — а это случится не раньше чем завтра в полдень, — ты будешь далеко. А уж в лесах можно затеряться так, что и вовек не сыщут.
— А что случится завтра в полдень? — поинтересовался я, удивленный столь точной временной привязкой.
— Казнь.
— А? — Челюсть моя медленно поползла вниз.
— Держать образ я смогу только до того момента, когда топор палача отсечет голову, — побледнев, сообщил Софон. — Вот когда он поднимет голову, чтобы продемонстрировать ее собравшемуся люду, вот тогда подмена и обнаружится.
Кое-как совладав с нахлынувшими на меня чувствами, вызванными столь радужной перспективой, я попытался взять себя в руки.
— Соглашайся!!! — в один голос взревели оба брата из тени. — Ты спасешь не только свою жизнь, но и наши.
— Четыре на одну — выгодный обмен, — добавил Гнусик.
Первым моим побуждением было согласиться. Нет, не из-за Троих-из-Тени, а по личным причинам. «Жить! — возопило все мое нутро. — Это — не твой мир, не твои законы». Но тут воспрянула совесть (интересно, где она до, этого пряталась?) и омерзение к собственной трусости. Кровь бросилась мне в лицо. Рана на шее задергалась.? Я гневно рыкнул и грохнул кулаками по столу:
— Нет!
И это был ответ не только Софону, но и подлости и трусости, угнездившимся в моем собственном теле и пустившим корни в моей душе.
Софон все понял. Он вздохнул, махнул рукой и стер мой образ со своего лица.
— Мы попытаемся придумать, как спасти тебя, — пообещал он.
— Если не останется другого выхода, — заглянула мне в глаза ведьмочка, — мы украдем тебя с плахи. Перекину через помело и дам дёру.
— Хорошие вы мои. — Я прижал их к груди, не сдерживая навернувшиеся на глаза слезы.
Кэт уткнулась носом мне в грудь и принялась старательно орошать ее, да и чародей как-то подозрительно засопел. Того и гляди тоже пустит слезу.
Что-то последнее время становлюсь излишне сентиментальным — если так дальше пойдет, от моего имиджа героического волхва скоро не останется и следа.
— Ну, будя. — Я отстранился. — Не оплакивайте раньше времени. Мы с вами еще гульнем на шабаше. И не раз. А теперь привяжите меня на место, пока у нашего радушного хозяина не лопнуло терпение и он не застал нас. Это же вопиющее нарушение правил содержания узников.
Пока меня привязывали, я пытался шутить, демонстрируя бодрость духа, но когда, попрощавшись, они ушли, вот тут-то инстинкт самосохранения вырвался на волю. Сердце ухнуло в пятки, но по дороге перепутало все внутренности, отчего последние заметались в панике, сталкиваясь друг с другом. Больше всех досталось желудку, который протестующе заурчал и вознамерился избавиться от содержимого, которого на самом деле вовсе и не было, причем уже давно. Как бы мне не пожалеть о своем решении относительно привязывания рук и ног. Мозг, глядя на все это безобразие, тихо ударился в панику, рисуя пред внутренним взором гильотину. К чему бы это? Насколько мне известно, этого инструмента укорачивания человека на голову еще не придумали. Палачи обходятся обычным топором, делая для благородных исключение в виде двуручного меча, так называемого меча Правосудия. Но гильотина плевать хотела на историческую достоверность, она хищно скалила пасть и звонко щелкала единственным, но зато очень острым и широким зубом.
— Больше гостей не ожидается? — поинтересовался, вернувшись, палач. Он профессионально проверил веревки на моих руках, немного поправил и удовлетворенно крякнул.
— Не знаю. А что?
— Да пусть приходят, лишь бы не грозились своей магией: «Превращу да превращу» — тоже мне, хвокусники. Сразу бы по-хорошему, да я что, разве отказал бы? Золото все же настоящее, а не колдовское.
— И здесь сплошная коррупция, — вздохнул я.
— Где? — Одноглазый повел носом. — Вроде ничего не воняет.
— Отвяжи меня, а то и впрямь завоняет.
— Не велено.
— Что, так и сказали: «Не отвязывать?»
— Зачем так, мы тоже с понятием, дело свое знаем. Непрерывного стажа — по горячей сетке, учти, — почитай тридцать годков. Велено содержать по всей строгости, но без пристрастия. Почему не посодержать? Коль дело государево того требует.
— Да это все, конечно, правильно, но желудок этой строгости не приемлет. Не терпеть же мне до завтрашнего полудня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46