Я полюбила тебя с первой встречи!
Арман, разумеется, был польщен милым комплиментом. Доминика отлично знала, как воздействовать на мужское самолюбие и добиваться своих целей.
— Неужели я тебе совсем не нравлюсь, Арман? — спросила она, стараясь придать голосу жалобную интонацию, насколько позволяла страсть, сотрясавшая ее.
— Но я обожаю тебя, — пробормотал он. Он был так сильно возбужден, что едва понимал, что говорит; еще менее его, переживающего восхитительные мгновения, заботило, каким образом его слова будут истолкованы.
— Тогда я вся твоя, телом и душою! — с жаром воскликнула Доминика; главный момент приближался, и ее тело непроизвольно и судорожно задвигалось.
— Доминика! — взволнованно закричал Арман.
Наслаждение, которое он испытывал, доведя Доминику до столь явного и благополучного завершения, было настолько сильным, что он совсем потерял голову. До сих пор Доминика деликатно держала пульсирующую плоть между большим и указательным пальцами. Но когда спазмы стали сотрясать ее, она вытащила набухшую плоть из-под нижнего белья, потянула к себе и просунула за край трусиков. Она почти не отдавала себе отчета в том, что делает, но результат превзошел все ожидания: Арман вскрикнул, резким движением глубоко вонзился в нее и немедленно буквально затопил потоком страсти.
Когда они оба пришли в себя, Доминика застегнула ему брюки и ждала, что он скажет. Он долго молчал, прижавшись щекой к ее щеке, словно глубоко задумавшись. На самом же деле он испытывал огромную благодарность за доставленное удовольствие.
— Милая Доминика, — произнес он наконец, — мне кажется, я вел себя чудовищно по отношению к тебе. Нам было так хорошо вместе. Как я мог быть таким дураком, чтобы потерять тебя из виду, спрашиваю я себя? Я в отчаянии, когда думаю о страданиях, которые причинил тебе. Сможешь ли ты простить меня до конца?
— Пойдем ко мне, — прошептала она, касаясь губами его щеки, — и чтобы ты поверил, что я простила тебя, я покажусь в новом прозрачном белье.
Ласковые слова произвели на Армана столь сильное впечатление, что он не удержался, чтобы вновь не приподнять юбку и сжать пухлый холмик.
— Пойдем искать такси, — сказал он. — Но я должен честно предупредить, я не смогу только любоваться тобой. Я собираюсь сделать больше, намного больше. И если кружевные одеяния пострадают от моих действий, я куплю тебе полдюжины новых.
Обнявшись, они поднялись по мокрым ступенькам и пошли по мосту, не обращая внимания на дождь. Арман был рад, что помирился с Доминикой, ее сладострастие было безмерным и не уступало его собственному, и она всегда с готовностью откликалась на его фантазии и с удовольствием играла в игры, которые он придумывал. Что касается Мадлен, то, как бы прекрасна и желанна она ни была, все же нельзя было совершенно игнорировать тот факт, что она была женой Пьера-Луи, к которому в качестве родственника Арман обязан был испытывать хотя бы некоторое уважение.
Справедливости ради следует отметить, что Мадлен никогда не отвергала интересные и несколько необычные предложения Армана. Однажды, например, он уговорил ее стать на четвереньки на ковре в гостиной, да и тот эпизод у окна, когда она была в одной ночной рубашке, также был незабываем. Но Арман нечасто делал такие предложения. За восемь лет супружества с Пьером-Луи Мадлен привыкла к определенному стилю сексуальных отношений, как правило, в постели и лежа на спине, и такой стиль она и предпочитала. Никогда в жизни ей не пришло бы в голову явиться на свидание в шубе на голое тело!
Поэтому Арман полагал, что Доминика вернулась к нему в весьма благоприятный момент, она готова была простить и забыть и продолжить интимную дружбу с ним, словно ничего не произошло. Разумеется, он не собирался рвать с Мадлен, испытывая к ней самые искренние чувства. Но промежутки между их встречами будут постепенно увеличиваться. Он не сомневался, что будет в силах удовлетворять Мадлен, даже несмотря на то, что Доминика вернулась к нему — именно так, в несколько ошибочной манере, Арман склонен был трактовать события последних двадцати четырех часов.
Что касается Доминики, то улыбка, не сходившая с мокрого от дождя лица, не означала ничего. Она слишком хорошо знала Армана, чтобы думать, что вернула его привязанность. Самое большее, что ей удалось, — это взнуздать его и запрячь в одну упряжку с полудюжиной других жеребцов, которые везли ее экипаж. Возможно, некоторое время ей удастся держать его в упряжке, время от времени взбадривая его воображение ударом кнута, когда он будет проявлять упрямство. В конце концов, Арман был щедрым человеком и изобретательным любовником, всегда готовым выдумывать новые и новые способы для удовлетворения ее желаний. На стоянке такси она обняла его за талию и улыбнулась.
— До моего дома ехать недолго, Арман, — сказала она, — но, если я расстегну плащ и позволю тебе забраться под юбку, у тебя хватит ловкости снова немножко позабавить меня?
— Можешь не сомневаться, — пробормотал он, хотя после освобождения от настойчивого желания под мостом уже иначе смотрел на возобновление их связи, полагая, что она должна стать весьма нерегулярной.
При этом он совершенно не подозревал о вычислениях, которые проделывала в уме белокурая Доминика, прикидывая, как максимально выиграть в финансовом отношении, прежде чем его убывающий интерес увянет окончательно.
Цена любви
В одном из прославленных кафе на бульваре Монпарнас сидел Арман в ожидании делового свидания. Когда с улицы вошла Сюзетта Шене, он поднялся, а она, окинув взглядом переполненное кафе и заметив Армана, направилась прямо к нему. На ней была дорогая викуньевая шуба с манжетами из темного меха, а на голове вместо шляпы был повязан крестьянского стиля шарф, алой и серой расцветок.
— Добрый вечер, мсье, — сказала она, подавая руку в перчатке, — я узнала вас.
Очевидно, она ожидала, что протянутую руку пожмут, но не в правилах Армана было приветствовать дам подобным образом. Он взял ее руку так осторожно и бережно, словно она была бесценнейшим и хрупким произведением искусства в собраниях коллекционера, и поцеловал с исключительной галантностью. Сюзетта улыбнулась, но почти сразу же лицо ее вновь приняло серьезное выражение, хотя, как нетрудно было догадаться, сохранять серьезность стоило ей немалых усилий, потому что чаще всего ее симпатичное личико озаряла радостная улыбка. Арман предложил ей сесть. Она сняла с головы разноцветный шарф и откинула со лба волосы. Арман посмотрел на них вблизи и подумал, что они напоминают тонкие шелковые нити и имеют необычный оттенок, что-то между каштановым и русым.
Хорошо известно, что первые впечатления, хорошие или дурные, часто остаются неизменными. Когда шесть или семь дней назад Арман впервые увидел Сюзетту под руку с Пьером-Луи, она произвела на него исключительно благоприятное впечатление. И лицо, и фигура были очаровательно пухлыми, что, к сожалению, немодно в эпоху высоких и худых женщин, лишенных округлостей как спереди, так и сзади под облегающими одеждами. Но восемнадцатилетней Сюзетте полнота, чистая кожа и откровенное здоровье придавали необычайную привлекательность.
Она стянула серые перчатки и через маленький столик в упор взглянула на Армана.
— Значит, Пьеру-Луи не хватило мужества прийти сюда и посмотреть мне в глаза, — сказала она. — Он послал вас вместо себя, мсье. Что ж, после тех зверств, что он совершил, это неудивительно.
— Он в совершенном отчаянии, поверьте мне, — отозвался Арман. — Кстати, что вам заказать? Пьер-Луи подавлен стыдом и горем и униженно умоляет вас о прощении. Он горько раскаивается и чувствует себя недостойным даже говорить с вами.
Услышав столь явно преувеличенное описание переживаний Пьера-Луи, Сюзетта не могла удержаться от смеха, но, быстро спохватившись, вновь напустила на себя важность. Теперь, когда она сидела рядом, Арман смог решить вопрос, оставшийся без ответа в первую встречу, — какого цвета у нее глаза. Они оказались редкого и восхитительного орехового цвета. Интересно, подумал Арман, в чем она одета под шубой. Тогда, когда она была с Пьером-Луи, на ней было платье цвета меда, облегающее и подчеркивавшее полную грудь. Арман хорошо помнил, как мысленно раздевал девушку.
В ответ на его вопрос она сказала, что выпьет рюмочку ликера — в качестве профилактики против простуды, пояснила она, — и остановила свой выбор на «бенедиктине». Себе Арман заказал еще одну рюмку «арманьяка». По предложению Армана девушка сняла красивое зимнее пальто, и тот увидел, что она одета очень просто — в кремовую атласную блузку и юбку в красную и серую клетку, по цвету напоминающую ее шарф. Он улыбнулся, испытывая тайное удовольствие, и она улыбнулась в ответ, позабыв о роли обиженной.
Она не подозревала, что Арман, обладая чрезвычайно развитым, хотя и несколько маниакальным воображением, мысленно раздевает ее, и уже не в первый раз. Он видел словно наяву, как расстегивает пуговицы на блузке и целует пышную грудь. Встав, чтобы взять у нее пальто, он уставился на ее ноги.
Силой его воображения юбка исчезла, а под ней обнаружились полные, округлые бедра и кружевные трусики. «Ярко-красные, — сказал себе Арман, — я хочу, чтобы они оказались именно этого цвета и из блестящего атласа!» Но хотя мужчины и могут заблуждаться, полагая, что их самые сокровенные мысли — тайна для окружающих, Сюзетте не стоило ни малейших усилий догадаться, что у Армана на уме. Как бы молода она ни была, она обладала той безошибочной интуицией, с которой рождаются все женщины. Поэтому ей не потребовалось чрезмерно напрягать интеллект, чтобы правильно истолковать интерес Армана к ее блузке и юбке, вернее, к тому, что под ними скрывалось. Она чуть улыбнулась, как будто собственным мыслям, и скрестила ноги под столиком. Сюзетта не была стеснительна и не стремилась защититься от нескромных взглядов, но этот жест должен был напомнить Арману, что, помимо внимания и восхищения, требуется еще кое-что.
— Так вы говорите, Пьер-Луи униженно молит о прощении? — спросила она. — Я бы очень хотела увидеть его ползающим в пыли у моих ног и, желательно, при большом скоплении народа! Площадь Согласия в полдень была бы самым подходящим местом. Мне следовало бы настоять на этом как на одном из условий примирения.
— Неужели ваше желание унизить его столь сильно, мадемуазель? — сказал Арман. — Он должен был совершить нечто чудовищное, чтобы сделать вас такой непримиримой. Уверяю вас, я не вижу в нем недостатков.
— Недостатки! Вы еще ничего не знаете о его ужасном зверстве по отношению ко мне.
Она произнесла слово «зверство» с таким пафосом, что стало ясно: ей очень нравится описывать столь ярко свои несчастья.
— Но это ужасно, — в голосе Армана звучало искреннее сочувствие. — Вы сможете преодолеть себя и рассказать обо всем или воспоминания слишком болезненны?
— Он изнасиловал меня, — сказала она с несколько театральной интонацией. — Избил и плюнул на меня. Можете ли вы поверить, что ваш кузен способен на такое, или думаете, что я лгу из корысти? Он бросил меня на пол со всей силой, я уж решила, что мне конец пришел — он затопчет меня насмерть.
— Боже праведный! — воскликнул Арман и, увидя в ее глазах слезы стыда и ненависти, взял Сюзетту за руку, чтобы утешить. — Наказание плетьми было бы чересчур мягким для него. Но он сделает все, что в его силах, чтобы загладить свою вину, и я постараюсь доказать это. Как бы трудно вам ни было, я прошу вас забыть об этом ужасе и начать жизнь с чистой страницы. Оптимизм юности и уверенность в своей красоте помогут вам.
— Как вы добры, — вздохнула Сюзетта, не отнимая руки.
Не следует забывать, что она была любовницей Пьера-Луи почти год, прежде чем прискорбный инцидент оборвал их интимную дружбу. И хотя необходимо признать, что Пьер-Луи по натуре был человеком импульсивным и склонным к необдуманным поступкам, однако обвинять его в попытке убийства означало излишне драматизировать события. Сопоставив рассказ Сюзетты о злополучном происшествии с тем, что он услышал от Пьера-Луи, Арман сделал вывод, что, преследуя собственные цели, она значительно преувеличивала размеры своих потерь. С другой стороны, Пьер-Луи, чтобы свести к минимуму ответственность за содеянное, утверждал, что она намеренно довела его до такого состояния, когда он не помнил, что творил.
— Не могу себе представить, как кто-нибудь, даже сумасшедший, мог помыслить о том, чтобы обидеть такое милое, очаровательное существо, — сказал Арман. — Позвольте говорить откровенно: будь я на месте кузена, в моей душе было бы только одно желание — привлечь вас к себе и нежно целовать ваши губы.
— Ах, я вижу, вы совершенно разные люди, — проговорила она. — Тем хуже для меня, я была знакома не с тем кузеном! Вы принесли деньги?
— Конечно.
И Арман достал из внутреннего кармана пиджака толстый запечатанный конверт с деньгами для маленькой шантажистки.
— Разумеется, вы понимаете, что этого недостаточно, — печально сказала Сюзетта, — ничто не сможет компенсировать мои страдания. Но как некое свидетельство его вины и раскаяния.
— Мы думаем с вами совершенно одинаково — воскликнул Арман. — Сейчас вы повторили слово в слово то, что я говорил Пьеру-Луи, когда он попросил моего совета. Я сказал ему, что во всей Франции не хватит денег, чтобы утешить невинную и прекрасную жертву его зверской жестокости.
— Правда? — тихо спросила Сюзетта, на секунду увлекшись очевидной силой его чувства.
— Мы с вами хорошо понимаем, — продолжал Арман, ласково пожимая ее руку, — то, что я вам принес, — значительное, хотя и далеко не исчерпывающее свидетельство искреннего раскаяния Пьера-Луи.
Он передал ей конверт, и некоторое время она держала его на ладони, словно пытаясь определить на вес ценность содержимого. Арман думал, что она вскроет конверт посередине, но она разорвала его с одного конца и ногтем большого пальца с розовым маникюром взрыхлила края банкнот, сложенных в толстую пачку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30