В этом нам помогла Ширли, которая хочет во что бы то ни стало перевести известное вам лицо в более цивилизованное и безопасное место на планете. Отныне он будет прикомандирован к «фирме».
— Вы волшебник, сэр!
— Кстати, я говорю с вами со второго этажа нашего посольства. Улавливаете?
— Еще бы, сэр! Привет ребятам! — На втором этаже посольства США в Сайгоне размещался штаб ЦРУ во Вьетнаме, который через «Группу совместных исследований» руководил специальными войсками.
— Я узнал здесь, что ваша фамилия, майор, занесена в очередной список производства офицеров. В этом помог генерал Трой Мидлборо. Так что скоро я поздравлю вас с «серебряными листьями» подполковника.
— Сэр, я… я не знаю, как вас благодарить!
— А я вам подскажу. Капитан Битюк погиб, так и не выполнив важную операцию, которую мы ему поручили. Эту операцию должны теперь выполнить вы. Детали я сообщу вам при личной встрече, как только вы сможете прилететь в Сайгон, отель «Каравелла».
— Сэр, я вылечу в Сайгон завтра утром.
— Итак, до завтра, майор!
Мерчэнт бросил трубку.
Лот встал и потянулся, играя гипертрофированными мускулами, улыбаясь торжествующей улыбкой. Медленно, со смаком допил виски «На скалах». Его загорелая кожа, умащенная маслами, лоснилась. Усталость после массажа как рукой сняло.
— А все-таки, Чжоу, — сказал он, — жизнь хорошая штука, когда умеешь жить. Я недаром прожил этот день. Так давай же выпьем, Чжоу! Выпьем за того, кто останется здесь за меня моим верным помощником, — за тебя, Чжоу!
— Вы так добры ко мне, хозяин! — кланяясь, произнес китаец. — Я буду и впредь служить вам верой и правдой.
Лот так и не выпил эту порцию виски. Зазвонил телефон.
— Майор Лот слушает! — сказал в трубку Лот, одной рукой завязывая пояс халата, который накинул на него китаец.
— Майор Лот, сэр! Докладывает дежурный офицер капитан Лермонт-Маклеллан. Только что наш радио узел получил шифрограмму от команды А—234. По-видимому, команда вновь контактировала с Ви-Си. Командир команды А—234 первый лейтенант Грин и поспешивший к нему на выручку командир команды А—215 капитан Битюк были тяжело ранены. Капитан Битюк умер, не приходя в сознание. Лейтенант Грин находится, по-видимому, в безнадежном состоянии — у него тяжелое ранение позвоночника, полный паралич. Он все равно что мертвый, сэр. Команда А—234 просит немедленно выслать за лейтенантом вертолет или У—10.
— Капитан! — перебил Лот дежурного офицера. — Сейчас же распорядитесь: мне нужен вертолет «хьюи» и эскорт из звена «фантомов». Вылетаю через двадцать минут.
— Я бы полетел с вами, если бы не дежурство, сэр. Мы с Джином были на одном курсе в Брагге.
— Оставьте при себе ваши розовые сопли! — прорычал Лот.
Он бросил трубку, швырнул в угол комнаты стакан с виски так, что тот разлетелся дождем осколков.
— Чжоу! Тигровый комбинезон, боевую сбрую, оружие — быстро! Мне этот парень позарез нужен живым!

Пятый раунд.
Русская школа бокса
Qualis pater talis filius.
Глава двадцать четвертая.
Молодые гости
Жаркое лето 1965 года Москва проводила в интенсивной международной деятельности, и любознательная московская девушка Инга Николаева каждое утро просыпалась в тревоге: куда же рвануть после завтрака, как бы не прошляпить после обеда и каким бы образом просочиться куда-нибудь вечером?
Традиционный международный кинофестиваль… Джина Лоллобриджида, Лиз Тэйлор и Лиз Сазерленд, все трое в одинаковых платьях, шепча проклятья в адрес коварного Диора, разгуливают по Дворцу съездов, Микеланджело Антониони под руку с Сергеем Бондарчуком бродят по Тверскому бульвару, делясь творческими планами… Уже от этого одного начинала задыхаться чрезвычайно любознательная молодая москвичка Инга Николаева.
А кроме этого: югославская эстрада, выставка Леже, мемориал братьев Знаменских, теннисный цирк Крамера, джаз Бенни Гудмена, чехословацкая полиграфия, итальянские моды, американское медоборудование, венский балет на льду, венгерское станкостроение все это и многое другое «со страшной силой» интересовало любознательную Ингу, а потому она после весенней сессии осталась вариться в этом асфальтово-бензинно-ннкотинно-коньячно-лимонадно-парфюмерно-потном котле и даже думать забыла о пляжах, о волнах, о синих горах.
И вот мы видим Ингу Николаеву в жаркий июльский полдень, идущую в густой толпе по Манежной площади. Рядом с ней тащится Арсений Горинян, студент-дипломник института кинематографии. Инга делает три деловых четких шажка. Горинян — один обреченный. Глаза Инги блестят огоньками немыслимого любопытства. Горинян воздевает свои армянские очи к небу в немом проклятье.
С утра они уже осмотрели выставку Леже (реплики Инги: «Сила, какая сила!»), выставку японских декоративных тканей (реплики Инги: «Фантастика, ну просто фантастика!») и сейчас идут к гостинице «Москва» наблюдать выход кинозвезд (реплики Гориняна: «Зола, лажа, муть»).
Гориняна, который собирается в ближайшие годы потрясти человечество новым, небывалым кино, особенно возмущает совершенно обывательский интерес Инги к кинозвездам, к их туалетам, взглядам, словечкам. Для него кинозвезды лишь материал, глина, пластическая масса. Кроме того, его вообще возмущает образ жизни Инги, ее нестерпимое любопытство и общительность, желание дружить с парнями всей земли.
Вот уже две недели, как отец этой ужасной девушки академик Николаев находился в какой-то таинственной командировке, и прекрасная прохладная квартира в Брюсовском переулке пустует, но вместо того чтобы сидеть в этой квартире с каким-нибудь неглупым человеком, беседовать на отвлеченные философские и морально-этические темы, Инга гоняет все дни по жаре, а к ночи так выматывается, что смотрит на тебя в подъезде совершенно белыми, пустыми глазами.
У входа в гостиницу «Москва» под сморщившимися от жары разноцветными флагами колыхалась густая толпа. Когда Инга и Арсений подошли, в толпе вспыхнули аплодисменты, раздались приветственные возгласы. Инга запрыгала на месте от возбуждения.
— Кто вышел? Лола? Лиз Сазерленд? Касаткина?
Горинян посмотрел поверх голов.
— Да нет. Это буфетчица с седьмого этажа.
— Ах-ах-ах, как остроумно! — язвительно сказала Инга. — Подними-ка меня, товарищ Эйзенштейн.
Это Арсений Горинян сделал с удовольствием.
— Действительно, буфетчица, — обескураженно пробормотала Инга. — Можешь опустить. Ты слышишь? Опусти меня немедленно.
— Вон приближается твоя подруга, — сказал Горинян. — Чем не кинозвезда?
Инга обернулась. По тротуару к ним своей чуть танцующей походкой медленно шла ее однокурсница Тоня Покровская короткая юбка покачивалась на стройных бедрах, на лице блуждала смутная улыбка Девушка шла так, словно была одна в этот час в Охот ном ряду. Лишь иногда она быстро исподлобья взглядывала на своего спутника, высокого молодого мужчину в светло-синем легком костюме, а он-то как раз не отрывал от нее глаз.
— Что это за парень с Тонькой? — удивилась Инга.
— Ты что, не помнишь? — сказал Горинян. — Неделю назад на пляже в Серебряном бору он клеился сначала к тебе, а потом пришла Тоня, и он переключился судовой врач, что ли, Марком, кажется, зовут.
— Ничего он не переключился, — сердито сказала Инга. — Я сама его переключила. Мало мне будущих киногениев…
Тоня подошла к Инге, нежно обняла ее за плечи, поцеловала в щеку и сказала:
— Поздравляю тебя, лапочка.
— С чем? — округлила глаза Инга
— Как это с чем? С днем рождения.
— О господи! — воскликнула Инга. — Держи меня, Арсений! Вот бестолочь, про собственный день рождения забыла.
— Это все любознательность твоя, — ухмыльнулся Арсений.
— А ты о чем думал? — напустилась на него Инга. — Тоже мне кавалер!
— А я откуда знал! — крикнул Арсений. Инга, руки в боки, уставилась на него, он вылупился на нее. Секунду спустя Инга расхохоталась.
— В самом деле, откуда тебе знать? Ведь мы знакомы три недели.
Тоня засмеялась и показала ладошкой на своего спутника, как бы демонстрируя его.
— А вот он уже знает мой день рождения.
— Не самый удачный день вы выбрали, дарлинг! — оправдывался тот. — Подумать только, двадцать девятого февраля.
— Наоборот, — сказала Тоня. — У меня было всего пять дней рождения, значит, мне всего лишь шестой год, а Инге уже двадцать два.
— Терпеть не могу дней рождения! — воскликнула Инга.
— Тем не менее зажимать не полагается, — строго сказал Горинян.
— Можно мне пригласить вас всех в ресторан? — спросил Рубинчик. — Ведь вы бедные студенты, а я богатый врач-путешественник. Идет, ребята?
— Схвачено! — радостно воскликнул будущий Феллини.
— Нет, уж извините, — решительно возразила Инга. — В ресторан мы не пойдем. Горючее ваше, квартира и закуска мои.
— Схвачено! — еще более радостно закричал будущий Эйзенштейн.
В это время в толпе возник шум, аплодисменты, послышались крики «Козаков!», «Табаков!», «Козаков с Табаковым идут», и Инга мгновенно штопором ввинтилась в толпу, а за ней бросилась и Тоня. Парни же с высоты своего роста спокойно могли наблюдать за прохождением выдающихся артистов.
— Мда-а, — протянул Рубинчик, когда артисты скрылись в подземном переходе, — признаться, я разочарован.
— В чем же? — спросил Горинян, глянув на него через плечо. Он не очень-то был ему по душе, этот самоуверенный денди, так ловко втершийся в их компанию на пляже.
— Да в этих артистах, — сказал Рубинчик. — Не совсем в моем вкусе.
— Интеллекта, что ли, маловато на ваш вкус? — с ехидцей спросил Горинян.
— Да нет, я не об этом, — сказал Рубинчик. Девушки тем временем отошли в сторонку и присели на барьер, отделяющий тротуар от проезжей части улицы.
— Инга, тебе он нравится? — спросила Тоня.
— Оба прелесть, — ответила Инга — Козаков — лапа, а Табаков — само совершенство.
— Да я не о них. Скажи, по душе тебе мой новый хвост?
Она показала глазами на Рубинчика, который уже беспокойно озирался по сторонам, разыскивая ее.
Инга внимательно осмотрела Рубинчика.
— А что, звучит, — сказала она. — Сколько ему лет?
— Двадцать восемь, — ответила Тоня. — Он уже четыре года плавает, видел весь мир…
Инга вдруг расхохоталась.
— Тонька, помнишь, как они в Серебряном бору выпендривались, этот Марик и этот… как его… Вася, что ли… Ну, Снежный Человек? Этот все о море, о загранке, а тот все про горы, про ледники. Ну, я просто умирала… А тебе он нравится, да? Только честно.
— Он немного странный, — медленно проговорила Тоня. — Ты знаешь, он сказал мне, что ему пришлось много пережить… Он сказал, что прежде совсем иначе смотрел на мир и…
— Тоня! — крикнул Рубинчик в толпу. — Тоня, где вы?!
— Эй, я здесь! — крикнула Тоня, откинула упавшие на лоб темные волосы и улыбнулась так, что Инга и без слов поняла — Рубинчик ей нравится.

Магнитофон «Сони» крутил диски, исторгая из себя невероятную стереофоническую музыкальную мешанину, свидетельствующую о разносторонних вкусах его хозяйки. За бешеным ритмом «рок-раунд-зи-клок» следовала грустная песенка «На Смоленской дороге», за ней в хриплом фарсовом исполнении «Баллада о сентиментальном боксере»; Жильбер Беко и чемпион романтики Иосиф Кобзон, Армстронг и Эдита Пьеха, Элла и Муслим, и твисты, твисты…
Любопытна, между прочим, история проникновения твиста в советское общество. Если буйный Рок, хамюга парень в кожаной куртке и вытертых джинсах, сразу же был отвергнут и высмеян публично, то бестия Твист оказался более изворотливым. Появившись вначале в полосатом сногсшибательном пиджаке, с толстым слоем порочной парфюмерии на хитром личике, покрутив для разведки чахлыми бедрами, ловчила быстро мимикрировался, расцвел жизнерадостным румянцем, засучил рукава, повел плечами туриста, спортсмена, геолога и, глядишь, отплясывает теперь повсюду, крутит ловким задом, напевая «Трутся спиной медведи о земную ось», «Королеву красоты» и тому подобные невинные песенки.
Гостей в квартире академика Николаева набралось чуть ли не сорок человек. Откуда только набежали? Публика была такая же разношерстная, как и музыка в магнитофоне: университетские девочки и мальчики-интеллектуалы, спортивные ребята из Серебряного бора, были здесь Ингины соседи, три брата, известные уже пианисты, дети знаменитого виолончелиста, был мастер альпинизма душа общества Вася Снежный Человек, был корабельный врач Марк Рубинчик, были также и какие-то совершенно незнакомые Инге люди.
Ежеминутно хлопали входные двери, кто-то исчезал, появлялись новые компании с «горючим», торопливо поздравляли хозяйку и бросались танцевать. Гости сидели в креслах, на подоконниках, кое-кто прямо на полу. Обсуждались кинематографические, литературные и спортивные новости, вспыхивали споры, все говорили разом, и говоруны вроде Васи Снежного Человека приходили в отчаяние — невозможно было овладеть общим вниманием, хоть на минуту «захватить площадку».
Для Инги такие сборища были делом привычным, в такой обстановке она чувствовала себя как рыба в воде, крутилась, вертела юбкой, то лихо танцевала с разными парнями, «заводя» мрачнеющего Гориняна, то шумно и бездарно хозяйничала за столом.
Тоня и Марк Рубинчик между тем стояли у открытого окна и смотрели на зеленое послезакатное небо, разлившееся за ломаным контуром московских крыш.
— Такое освещение, что кажется, будто Москва — приморский город, — проговорил Рубинчик.
— А за Химками начинается океан, — усмехнулась Тоня. — Вас тянет в океан, Марк?
Губы девушки были полуоткрыты, она словно тянулась к этому неведомому океану, а в глазах была грусть.
— До лампочки мне все океаны, когда вы стоите рядом, — сказал Рубинчик, заглядывая ей в лицо.
Девушка снова усмехнулась и не повернулась к нему.
— Где сейчас ваш корабль? — спросила она.
— Сейчас, должно быть, он снялся с Калькутты на Порт-Саид, — сказал Рубинчик.
Тоня усмехнулась, провела ладонью по лбу и прочитала с легким подвывом:
— «Послушай, далеко у озера Чад изысканный бродит жираф…»
— Гумилев? — спросил Рубинчик
— Ого! — сказала она. — Вы, я вижу, и стихи знаете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85