– Все равно ты убьешь меня.
– Это точно, гадина, я убью тебя, но ты все же расскажешь мне...
Теперь ее лицо уже не было красивым, оно перекосилось от страха, но она сумела выдавить:
– Мэдисон... угол Мэдисон и Девяносто первой.
Для Бэйба такое известие было бы радостным, новость была просто восхитительной, но не теперь, потому что Джанеуэй не умер, он вдруг схватил Бэйба за ноги. Бэйб почувствовал, что теряет равновесие, и начал стрелять и стрелять в тело Джанеуэя. Тут он увидел, что Эрхард тоже подползает к нему... Бэйб продолжал стрелять, но все тела двигались на него, и Бэйб удивился, где же Док и Г. В. – один с окровавленным виском, другой с выпотрошенными внутренностями. Почему они тоже не тянутся к нему? Вселенная истекала кровью, вся Вселенная истекала кровью и тянула к нему руки, стаскивая его вниз...
28
Восхищенный и веселый, Сцель безмятежно бродил среди евреев.
Он и понятия не имел, что такое место, как бриллиантовый рынок, существует где-то в мире, но оно существовало, во всем своем этническом величии, простиралась от Пятой до Шестой авеню по Сорок седьмой улице. Сцель стоял с чемоданчиком в руке на тротуаре.
Даже банк на углу Сорок седьмой улицы и Пятой авеню был Государственным банком Израиля. Вполне логично, подумал Сцель, его поставили здесь для того, чтобы Избранный Народ мог жить тут и дальше, тратя дни свои на отчаянные торги.
А вывески, Бог ты мой, вывески! Тут тебе и Биржа Бриллиантов, и Ювелирная Биржа, и Биржа Ювелиров, и Бриллиантовый Центр, и Бриллиантовая Башня, и Бриллиантовая Галерея, и Бриллиантовая Подкова. Каждое из заведений – обыкновенный склад, заставленный крохотными прилавками, вокруг которых толпятся евреи, налетая, пытаясь надуть, перехитрить продавцов. А среди этих больших ювелирных магазинов – маленькие, но очень дорогие частные лавочки. Сцель присматривался к ним: потом нужно будет зайти потолковать, он должен кое-что узнать. Проходя мимо этих магазинчиов, Сцель заметил, что все они заперты, а чтобы войти, надо позвонить в специальный звоночек у входа – постоянное «дзинь-дзинь» было неотъемлемой частью Сорок седьмой улицы, столь же характерное, как и тонкий запах салями, молодые люди в круглых шапочках и бородатые старики.
Решив непременно вернуться сюда, Сцель вышел на Шестую авеню и взял такси, чтобы доехать до своего банка. Он знал, что банк открыт, хотя и не собирался заходить в него по двум причинам. Первая: его самолет в Южную Америку улетал только в семь вечера и чем дольше он будет находиться на улице с бриллиантами, тем больше риск.
Все из-за Сциллы.
Он был второй причиной. Хотел ли Сцилла ограбить его, и осуществляется ли еще этот план ограбления? Поменяйся они местами, он непременно бы ограбил Сциллу? Кто бы удержался от соблазна завладеть одним из крупнейших в мире состояний, да еще зная, что жертва не побежит жаловаться в полицию?
Насколько это опасно.
Через Центральный парк такси выехало к Девяностой улице. У резервуара Сцель велел водителю свернуть на Мэдисон-авеню, где находился банк, краснокирпичный и прекрасный.
Тут Сцель сосредоточился.
Он обладал феноменальной памятью на шахматные комбинации, конфигурации резцов, на носы, руки, цвет волос и велел водителю кружить в районе банка, а сам замечал все детали на этом участке Девяносто первой улицы. После восьми Сцель совершил еще один объезд и теперь сравнивал, проверял и перепроверял все увиденное: а действительно ли эти двое швейцарцы – слишком неестественно они держатся, а те почтальоны – не слишком ли суетливы? Сцель никогда ничего не упускал и изменять привычке не собирался.
Он закончил инспекцию прилегающей к банку территории и решил, что, в общем, все нормально. Потом расплатился с таксистом на углу Лексинггон-авеню и Девяносто третьей улицы, вышел и, после того как первое такси скрылось из виду, поймал еще одно и отправился назад – к центру торговли бриллиантами.
Возможно, считая свой вклад в банке крупнейшим в мире состоянием, он был прав, но знать это наверняка не мог.
Сцель не имел ни малейшего понятия о цене бриллиантов.
Когда-то он, конечно, знал цены хорошо, но то было в другой жизни, в другом месте. Узнать хотя бы приблизительно что почем, перед тем как увидит свое сокровище. Остаток его жизни, уровень этого остатка зависит от того, как хорошо он будет разбираться в ценах. Вот почему Сцель возвращался на Сорок седьмую улицу. У него были вопросы, на которые он хотел получить ответы, и, вновь показавшись на рынке бриллиантов, он заплатил таксисту с гораздо большим удовольствием, чем он это делал прежде.
Сцель шел по Пятой авеню, легко помахивая своим саквояжем, к тем магазинчикам, что приметил заранее. Он решил начать с небольших камней – выяснить цену камня в один карат: если начнет интересоваться стоимостью великанов, это привлечет к нему внимание более пристальное, нежели он хотел бы. Сцель толкнул дверь магазина «Кац» – она оказалась запертой. Над кнопкой звонка виднелась надпись «Нажать». Сцель нажал. Звонок зазвенел. Дверь открылась.
И эти люди считают Германию ужасной страной!
– Я хотел бы, если можно, взглянуть на камень в один карат, – сказал Сцель крошечному человечку, который ходил как привязанный вокруг прилавка.
Человечек удивил его вопросом:
– А почему?
– Потому что, – начал было Сцель, но вышло у него чересчур по-немецки – «паттаму штто», – а здесь это было ошибкой. Сцель насторожился: заметил ли маленький продавец?..
– Потому что, если вы просто пришли взглянуть, ступайте к витринам на улице, но если вы действительно заинтересованы, если вы хотите купить лучший камень в этом квартале, то я к вашим услугам.
– Сколько это будет стоить? – спросил Сцель, кивая, потому что все камни в витрине были бриллиантами чистейшей воды, высшего качества.
– Прежде чем я отвечу, мы сходим к одному независимому оценщику, и если он вам не скажет, что я просто даром вам отдаю камень, я съем свои уши.
– Пожалуйста, – сказал Сцель, – не назовете ли вы мне стоимость камня в один карат?
– Погодите, погодите, сначала вы говорите, что пришли посмотреть, теперь вы хотите знать: сколько? Деньги – это мусор, я продаю ценность, и после того, как мы спросим оценщика, вы поймете, что я ваш человек, а не надуватель какой-нибудь. Идет?
Сцель усилием воли сдержал себя: больше тридцати лет его приказы беспрекословно исполнялись, а наглость этого жида была просто непереносима. Ему задают вопрос, а он не отвечает.
Сцель молча повернулся, вышел из магазина и направился дальше.
Толчок.
Дзинь.
Открыто.
Заведение было окрашено в синие тона. В нем было двое мужчин: один спиной к Сцелю, потеющий толстяк, но тот, который подошел к Сцелю, был, несомненно, джентльменом – усы ниточкой, одет в тон стенам.
– Да, сэр?
Сцель стал британцем.
– Меня интересует стоимость бриллианта в один карат.
Усатый улыбнулся.
– Это все равно, что вы спросили бы меня о стоимости картины. Цены колеблются.
– Мы с женой женаты уже двадцать пять лет, понимаете ли, она обожает бриллианты, так что я куплю ей один и подожду, пока не исполнится шестьдесят, хотя не уверен, что мы доживем до таких лет. Так что решил вот сделать сюрприз.
– Я могу сказать вам пределы, сэр. Камень в один карат на этой улице вы найдете самое меньшее за триста пятьдесят. У меня есть один за четыре тысячи. Решайте сами.
– Четыре тысячи, – ответил Сцель снисходительно, потому что никогда не связывается с такой мелочью.
Продавец перегнулся через прилавок.
– Вы очень проницательны, сэр: покупать надо всегда лучшее. Бриллианты – лучшее помещение капитала, цена на них постоянно повышается, особенно на хорошие камни, их всегда не хватает, а спрос не перестает расти. Вот, например, хороший бриллиант в три карата легко пойдет сегодня за восемнадцать тысяч, хотя в следующем году цена приблизится к двадцати пяти.
Сцель кивал, стараясь точно запомнить цифры, это было не так легко, потому что толстяк все громче и громче говорил по телефону:
– Арни, я понимаю. Арни, Бог мой, мы знаем друг друга уже двадцать лет. Арни, ради Бога, я знаю, что она еврейка; понятно, ей нужен был камень, только скажи мне, сколько ты можешь дать? Двенадцать? Дашь двенадцать? Потому что за двенадцать я тебе дам такой камень, она просто пальчики оближет, когда узнает, что за двенадцать. Позвони мне сегодня, Арни.
Когда толстяк повесил трубку и повернулся, Сцель ахнул: Боже мой, я знаю этого еврея, я работал с ним!
Толстяк встал, выпрямился, взглянул на Сцеля.
Тогда он наверняка был сильный человек – и не такой толстый, иначе не выжил бы. Благодаря своей силе он и работал, видимо, у Крупна и Фаберна. Господи, сколько обитателей этой улицы прошло через его руки?
Теперь и толстяк уставился на него.
Сцель понял, что ему надо бежать, но не мог, просто не мог сдвинуться с места. Больше всего он боялся такой встречи: среди белого дня со своей жертвой.
– По-моему, я знаю вас, – нахмурился толстяк, – ваше лицо мне знакомо.
– Может быть, – ответил Сцель, стараясь непринужденно говорить по-британски. – Я обожаю неожиданности. – Сцель протянул ему руку: – Гессе, к вашим услугам. – Он обменялся рукопожатием с толстяком. Потом протянул руку усатому: – Гессе, к вашим услугам. Кристофер Гессе, может, заходили в наш магазинчик в Лондоне, мой и моей жены.
– Это был не Лондон, – сказал толстяк.
– Ну, мы живем там с середины тридцатых... Гитлер, видите ли... Мы, евреи, и не уезжали, пока могли. Друзья сочли нас паникерами, но мы все же уехали, открыли маленькую забегаловку около Айлингтона, сейчас это популярное место, не как в то время, когда мы там поселились. Не хочу хвастаться, но можно сказать, что мы преуспели.
Сцель был даже горд собой: подозрительный взгляд толстяка смягчился.
– Давно хотел побывать в Лондоне, – сказал усатый.
– Побывайте непременно, – посоветовал Сцель, – и обязательно зайдите к нам.
– Хорошо, – пообещал усатый. – Хотите посмотреть что-нибудь?
– Пожалуй. Вот только хозяйку сейчас прощупаю осторожно, посмотрю, как отреагирует. Четыре тысячи – подходящая сумма.
– Так я придержу этот камень?
– Да, конечно.
Сцель взял свой саквояж и вышел из магазина.
Он шел мимо мужчин в шапочках, пожилых ученых мужей, торговцев вразнос. Улица была забита битком. Становилось жарко. Сцель взглянул на часы и увидел, что уже больше одиннадцати. Он собирался ехать в банк как можно позже. У него было в запасе несколько часов, чтобы побродить, посмотреть достопримечательности, получше запомнить Манхэттен. Надо отдать американцам должное: место это необычное, везде высота, маленькие узкие улицы, остроконечные здания...
Он так засмотрелся, что когда услышал слово «Энгель», то не понял, откуда оно донеслось: то ли из музыкального магазина, то ли просто крутится у него в голове. Но, услышав его во второй раз, Сцель понял, что кричат не просто «Энгель», а «Дёр Энгель», и почувствовал, как учащается пульс.
Женский голос, переходя в истошный крик, продолжал надрываться:
– Дер вайссер Энгель.
К Сцелю так не обращались со времен Освенцима. Он увидел кричавшую, прямо напротив него, на другой стороне Сорок седьмой улицы, древнюю согбенную ведьму, которая одной рукой указывала на него, а другой схватилась за сердце и кричала, кричала.
– Дёр вайссер Энгель!
На какое-то время Сцель прирос к месту, но окружающие уже начинали прислушиваться. Проходивший мимо испанец шел себе дальше, и негр тоже: какое им дело до того, что старая сошла с ума и что-то кричит. И молодые евреи тоже не остановились...
Но тут бородатый старик обернулся на крики.
– Сцель? Сцель здесь?..
Потом другой старик спросил:
– Где Сцель?..
А потом женщина-великанша с низким глубоким голосом сказала:
– Он мертв, Сцель мертв, их никого больше нет...
– Нет! Нет! – кричала ведьма, растопырив пальцы. – Нет!
И тут Сорок седьмая улица начала волноваться.
Медленно, как можно медленнее, с трудом заставляя себя не спешить, Сцель пошел по направлению к Шестой авеню. Если он побежит, все будет кончено, если он побежит, все поймут, что на то есть причина, а причина в том, что он – тот, кто он есть, – великий Кристиан Сцель. Причин для паники нет, перехитрить надо каких-то там евреев, которые к тому же не знают его в лицо. Знают немногие – толстяк из ювелирной лавки и ведьма старая, что все еще визжит. Но таких немного. Ну, имя, естественно, они знают. Но кто посмотрит сейчас на него, с его-то лысиной?
Если только он не побежит.
Спокойно, спокойно, скомандовал себе Сцель.
До Шестой авеню оставалось совсем немного. За его спиной крики принимали устрашающую силу, его имя повторяли по всей длине бриллиантовой улицы. Евреи вдруг замирали от страха, но потом приходили в себя, гадали, а правда ли это, разве Сцель еще жив, разве он может быть здесь, в Америке, и вдруг именно им удастся поймать его.
Медленней, скомандовал себе Сцель. Ты – турист, ты в безопасности, к чему спешка?
– Он уходит! – заверещала старуха. – Видите?! Видите?!
Все окна и двери лавок открывались, Сцель замечал их краем глаза, люди интересовались, что за шум стоит.
Сцель широко улыбнулся крупной даме, которая стояла у дверей очередной ювелирной лавки.
– А денек-то, а!
– Что за шум? – спросила крупная дама.
Сцель пожал плечами.
– Сумасшедший народ.
Дама ему улыбнулась.
Нормально, подумал Сцель, пока все нормально. Так, медленно. Медленно.
– Я остановлю его! – закричала ведьма.
Неожиданно для себя Сцель повернул лысую голову: если они собираются устраивать на него охоту, это меняет дело. Ведьма уже переходила проезжую часть, крича на водителей:
– Дорогу, дайте мне дорогу!
Она была старая и шла слишком медленно, автомобили останавливались и пропускали ее, но один не сумел, завизжали тормоза, крик перешел в истеричный визг, автомобиль все же задел ее, вреда, видимо не причинил, но она все же упала на дорогу.
– Дурак! Дурак! Кто теперь остановит его?! – кричала она водителю, который вышел из машины и пытался помочь ей подняться на ноги.
Сцель шел дальше, пока наконец не достиг Шестой авеню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25