Жерло тоннеля зияло совсем рядом, но прежде, нежели проникнуть в него, я отправился к мертвецу номер один. Осветил узким лучом побледневшие черты Фила Бюрдетта.
Ни малейшей радости я не чувствовал. И удовлетворения тоже. Играя в одиночку, мне подобные даже не могут похвастать успехом перед кем бы то ни было. Ведь не скажешь мертвецу: "Ловко я тебя укокошил, да?" И Фил не восстанет, и не восхитится моей несравненной проницательностью: "Ты прав оказался, Хелм! Конечно, болван вроде Беннетта не сумел бы распоряжаться своей дурацкой СФБ. Беннетт был своего рода петрушкой, а водила его моя рука, и Службой Федеральной Безопасности заведовал я... Всю настоящую работу сам исполнял, и всю ответственность нес, между прочим..."
- Adios, compadre, - тихо сказал я.
Затем я обыскал убитого, извлек из карманов Бюрдетта запасные обоймы к М-16 - я и здесь оказался прав: штурмовая винтовка в подобных засадах куда полезнее снайперской, и Фил понимал это. На Бюрдетте был пятнистый десантный комбинезон, хотя сложением покойник отнюдь не смахивал на бравого рейнджера.
Я учинил беглую инспекцию обеим хижинам и прилегавшей местности. Одна из развалин пустовала, во вторую загнали вездеходный японский пикап. Ключ оставили в замке зажигания, и нам с Мадлен - если Мадлен жива - незачем было возвращаться к далекой лощине, где поджидал взятый у Боба Виллса лендровер.
Лязгнув затвором, я разрядил ремингтон, уложил его на заднее сиденье автомобиля. Вышел наружу, отыскал автомат Чавеса. Разбрасывать на месте действия бесхозное и беспризорное оружие предоставляю безмозглым киногероям.
Я засунул автомат под бревно, определил запасные обоймы в ямку поодаль и засыпал их песком. Теперь любой субъект, вознамерившийся использовать покинутую артиллерию мне во вред, будет вынужден хорошенько и долго порыскать...
Пожалуй, я возился намеренно. Оттягивал решающую минуту. Подсознательно опасался наткнуться в утробе холма на зрелище неприятное и вышибающее слезу. До Рождества не близко, Санта Клаус в эти края не забредает, и ожидать приятных сюрпризов не приходится.
Но и чересчур медлить было нельзя. Появление Вилли Чавеса беспокоило, хоть я и не взялся бы сказать, чем же именно. Что-то я упустил. Что-то важное, слишком очевидное, а потому и незаметное...
Даже если нельзя определить свойство неведомой угрозы, принять разумные меры возможно всегда. Я погасил фонарь, осторожно проник поглубже в тоннель, выставив левую руку, чтоб ненароком не удариться о выступающую балку; замер, прислушался.
Полнейшая тишина.
Взяв М-16 наизготовку, я осветил дорогу и не обнаружил ничего, кроме вековой пыли да темных отверстий в боковых стенах. Добравшись до второго, отстоявшего от меня ярдов на двадцать, я пригнулся, дабы не стукнуться теменем о низкую бревенчатую притолоку, позвал:
- Мадлен! Э-э-эй! Мадле-ен! Безмолвие показалось нескончаемым, но затем издалека долетел слабый голос:
- Мэтт?..
Я испытал бурный прилив эмоций, описывать которые не берусь. Время для сентиментальности было самым неудобным, у входа в тоннель валялись двое покойников, и шестое чувство настойчиво твердило "Берегись!" - но признаю: я потерял голову и бросился на выручку подопечной со всей поспешностью.
Словно зеленый новичок.
Сперва я не мог разглядеть Мадлен среди нагромождений отколотой неведомо когда горной породы; потом уразумел, что пыльный комок у стены слева имеет происхождение отнюдь не геологическое.
Ибо комок шевельнулся.
Во мгновение ока я очутился подле нее. Лодыжки Элли были туго связаны, запястья схвачены за спиною браслетами наручников. Я извлек из кармана прихваченный магниевый факел, воткнул в расселину, чиркнул спичкой и погасил фонарь.
Посмотрел на Мадлен при ярком, зеленоватом, неестественном свете шипевшего пламени.
Должно быть, Элли извивалась вовсю, безуспешно пытаясь освободиться; перепачкалась в пыли и столетней саже, поцарапалась. Она вовсе не смахивала на чистеньких пленниц, облаченных свежевыстиранными лохмотьями - по крайней мере, так изображают подобные вещи на экране. Режиссеры считают, что, растрепав актрисе промытые поутру волосы и небрежно обмотав ее веревкой, добиваются полной достоверности. Впрочем, на то они и режиссеры.
Запекшиеся губы задвигались на грязном, измученном, осунувшемся лице:
- Почему... так поздно?
Я стал на колени и осторожно чмокнул Мадлен в покрытый испариной лоб.
- Извини, пожалуйста. Пришлось выбить из кое-кого название и расположение шахты... Н-да, пахнешь ты не духами.
- А ты ждал иного? - скривилась Мадлен.
- Разумеется, нет. Нашлась - и слава Богу. Дай-ка, сниму наручники... Эй, что с твоими кистями сотворилось?
- Это... когда придушила полицейского... Кожу сорвала.
- Значит, готовься к инъекции пенициллина, - сказал я. - Кстати, прими искреннюю благодарность. И похвалу, ибо свернула парню шею так, что любо-дорого было смотреть. Не всякий мужчина сумеет... Хорошо, теперь лодыжки... Ничего не сломано? Вывихов нет? Мадлен затрясла всклокоченной головой.
- Кажется, нет... Но вот ноги точно чужие... Ой!
- Скоро сделаются своими, - заверил я. - И пока не восстановится кровообращение, услышим еще десятка четыре громких "ой", не извольте сомневаться, сударыня. Так бывает всегда. Ну-с, голубушка, попробуем приподняться и присесть...
- Уже немного лучше, Мэтт. Честное слово... Но я ужасно грязная. Принеси хоть капельку воды, а? Потому что и пить хочется до полусмерти... Ее лицо внезапно исказилось:
- Ой! Уй!
- Вот-вот. Циркуляция возвращается, терпи...
- Господи помилуй!
- Это нужно произносить, ежели вообще ничего не ощущаешь. А тебе полагается благодарить Всевышнего. Я положил на колени Мадлен винтовку.
- Сиди смирно, беседуй с М-16. Вспомни, чему обучалась, и не бойся. У входа остались объемистая фляжка, свежая одежда и немного провианта. Сейчас вернусь, и приведем тебя в относительный порядок.
- Пожалуйста, не бросай меня здесь! Даже ненадолго!
Просьба Мадлен прозвучала едва ли не паническим воплем. Женщина осеклась, по-видимому, смутившись. Потупилась, подняла М-16, передернула затвор, проверила рожок.
- Приношу извинения, - усмехнулась она. - Сама ненавижу истеричек... Что случилось у выхода, Мэтт? Я слыхала выстрелы.
- Меня встречал почетный караул, пришлось поздороваться. Но успокаиваться не стоит, потому как внутренний голос делает не шибко ободряющие намеки... Нынешняя твоя боевая готовность оставляет желать лучшего, поэтому сиди смирно, старайся не шуметь и винтовку держи наперевес. Только меня с перепугу не подстрели.
- Возвращайся побыстрее. Мне здесь уже надоело...
Я вынул револьвер, от которого в замкнутом и тесном пространстве гораздо больше проку, чем от винтовки, и направился вспять, к основному коридору - ежели такие названия уместны в тесной крысиной норе, на которую смахивала заброшенная шахта.
Спину ломило: не очень легко сгибаться в три погибели. Надо полагать, рудокопы здешние были низкорослыми мексиканцами, а при моих шести футах четырех дюймах в эдакой штольне тесновато.
Прежде чем выступить из освещенного тоннеля в темный, я поколебался. Но отступать было некуда. Съежившись еще больше, я прянул вперед.
Вернее, вознамерился прянуть.
Металлический отблеск неподалеку заставил меня привычно рухнуть и перекатиться по земляному полу. Двойное дуло дробовика целилось прямо в мою физиономию. Увидав двенадцатикалиберные отверстия, готовые изрыгнуть пламя и свинец, можно сделаться неисправимым заикой, а уж позабыть эдакое и вовсе немыслимо...
Выстрел раскатился под сводами шахты, будто гром, полетел по зловещим переходам повторяющимся эхом, но я почти не обратил на него внимания, ибо падая, с размаху стукнулся правым боком о здоровенный булыжник. Боль была невероятной. Ни шевельнуться, ни вздохнуть я попросту не мог. Первая и последняя попытка втянуть воздух засвидетельствовала: или мирно кончайся от удушья, или срочно изыскивай новый способ снабжать клетки тела кислородом.
Револьвер я, разумеется, обронил; а о том, чтобы извлечь маленький автоматический пистолет, и мечтать не приходилось.
Идиот, мелькнуло у меня в мозгу, идиот! Старательно подстерег и положил двоих, затаившихся у входа; столько времени угробил, столько терпения истратил! А после - даже не потрудился на совесть проверить главный тоннель и штреки, где и сам наверняка выставил бы третьего, запасного стрелка...
Стрелок дожидался нужной минуты, позволил мне убить Бюрдетта и Чавеса, дал невозбранно пройти к Мадлен, понимая, что на обратном пути я сделаюсь беззащитен, как лишившаяся панциря черепаха, и теперь приближался, готовясь выпустить второй заряд.
Он шел неторопливо и целился неспешно. Благородное, изборожденное морщинами, но по-прежнему красивое лицо, прижавшееся щекою к дорогой ореховой ложе ружья, принадлежало, конечно же, Вальдемару Барону.
Присяжный поверенный, великолепный адвокат, совладелец и фактический руководитель процветающей фирмы "Барон и Уолш". Человек, с невозмутимой готовностью признавшийся в сравнительно мелком преступлении, дабы гости часом не заподозрили, что на его совести - злодеяния куда более крупные.
И впрямь! На кого еще согласился бы поработать неукротимый Вилли Чавес? Лишь на защитника, сумевшего избавить убийцу от электрического стула, в лучшем случае - пожизненного тюремного заключения в одиночной камере.
Но все-таки Барон, фигура заметная и обретающаяся в гуще ежедневных забот, едва ли мог оказаться пресловутым господином Толливером, подумал я, чувствуя, что вот-вот потеряю сознание. И теперь уже, пожалуй, не удастся узнать, кем был Толливер, где прятался, как распоряжался окаянной своею партией...
Стволы ружья - редкостного, штучной выделки - замерли. Барон остановился, полностью изготовясь к повторному выстрелу.
М-16 ударила длинной, непрерывной очередью. Слышно было, как маленькие латунные гильзы барабанят по камням, как чмокают и чавкают впивающиеся в человеческую плоть пули, как шелестит сыплющийся со свода мелкий сухой песок. Неподалеку обвалился потревоженный колебаниями воздуха камень.
С небольшого расстояния штурмовая винтовка способна творить чудеса членовредительства и человекоубийства. Барон отлетел, крутнулся, взмахнул руками, упустил дробовик. Ружье шлепнулось наземь и лишь по чистейшему чуду не выпалило.
Потом Вальдемар Барон упал плашмя.
Я рассудил за благо еще разок попытаться вздохнуть.
Это оказалось ошибкой.
В груди моей действительно что-то треснуло. Боль пронизала навылет, потом начался неудержимый кашель и я начисто перестал воспринимать происходящее.
Глава 29
Очнулся я уже в больнице, окованный гипсом от ключиц до пупка, по сути, облаченный в непроницаемую рыцарскую кирасу. Врачи наслаждаются, истязая пациентов, примерно так же, как дама на телевизионном экране в порнографической лавке наслаждалась издевательством над мужчиной-мазохистом.
Я всегда возражал против гипсовых корсетов. Сломанные ребра отлично срастаются безо всякой посторонней помощи. Дайте человеку покой, отдых, надлежащее питание - и делу конец. Но нет, вас обматывают бинтами, уподобляют египетской мумии, колют иглами так, что места живого не остается, а на закуску помещают под непроницаемый пластиковый навес, именуемый кислородной палаткой.
Уж не знаю, способствует ли дыханию накачиваемый внутрь бесцветный газ, но сама палатка явно ему препятствует.
По счастью, я лежал бесчувствен, аки скот зарезанный, покуда вокруг него плясали и хлопотали несчетные эскулапы. Сам видал... Слонялся по больничной палате, созерцая простертое на постели тело и думая, что не худо бы возвратиться в него... Это мне, в итоге, удалось.
Но даже во время бесплотных странствий не покидала меня тревожная, сосущая мысль о неоконченной, незавершенной работе. Едва забравшись назад, в бренную оболочку, я отверз уста и хриплым шепотом потребовал у врачей, чтобы ко мне впустили Мак-Кэллафа.
Поначалу врачи притворялись глухонемыми анацефалами, но потом сжалились - а, возможно, решили, что непрестанные разговоры повредят страдальцу гораздо больше, нежели краткосрочный визит неприятного и молчаливого субъекта. Мак-Кэллаф предстал передо мною с нахальным блеском в голубых глазах и довольной ухмылкой на смазливой роже.
Никаких дурацких вопросов относительно моего самочувствия он, в отличие от покойного Джексона, задавать не собирался. Я не без некоторого раздражения отметил, что куда охотнее вручил бы офицеру из ГД не заблудшего болвана с доброй крестьянской физиономией, а этого добросовестного и верного служебному долгу кровопийцу.
Невозмутимый Мак-Кэллаф терпеливо ждал, пока я с ним заговорю.
- Толливер, - выдавил я. - Думаю... Широким жестом ухмыляющийся Мак-Кэллаф достал из кармана свернутую газету. Вручил мне.
- Думали, мистер Хелм, не вы один...
Долго искать не пришлось. Некролог напечатали на первой полосе, на самом почетном месте, как и приличествовало, учитывая общественный вес и неисчислимые добродетели покойного, который, как уведомлял "Ежедневный вестник", скончался на семьдесят третьем году жизни, у себя дома, не вставая с инвалидного кресла, к которому оказался приговорен после ужасной автомобильной аварии.
Потомственный обитатель Санта-Фе, сын достопочтенных такого-то и такой-то; изумительный юрист, продолжавший помогать своей фирме драгоценными советами после вынужденного выхода в отставку.
Жена усопшего покинула сей мир пятнадцать лет назад, а трое детей расплодили целую свору внуков, чьи имена усердно и долго перечислялись тут же. Покойный был ветераном Второй Мировой войны, удостоился нескольких правительственных наград, пользовался влиянием даже в высоких вашингтонских кругах.
Смерть наступила в результате обширного инфаркта. К похоронным церемониям надлежало приступить такого-то числа (уже миновавшего), на городском кладбище Санта-Фе. За справками просили обращаться в такой-то морг.
Над некрологом значилось крупными буквами:
"УОЛШ, ГОМЕР ВИЛЬЯМСОН".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28