Мать вкупе с сестрою смотрели на меня настороженно. Наконец мать молвила, произнося слова осторожно, как на допросе в полиции:
— Нет. Дорогой. Сынуля. Тетушка. Эльза. В. Полном. Здравии.
Слова проистекали из ее уст четкие, размеренные, как капель.
— А. Ты. Не. Хвораешь. Ли. Сынуля.
О Боже! Они думают, что я рехнулся!
— Нет, мама, — борясь со смехом и слезами, ответствовал я. — Я не болен. Просто эти негодяи напичкали меня хло…
— Ну и слава всевышнему! — сказала мать. — А то
мне показалось, что ты не в себе.
— А куда мы все-таки едем? — спросил я. — Расскажите, пожалуйста. Я в полном неве…
— Видишь ли, сынуля, — сказала мать, — твой семиюродный прадедушка Карл-Людвиг фон Гевиннер-Люхс барон Дахау готовится отойти в мир иной, а ты его единственный наследник мужеского полу, и согласно многовековой традиции ты унаследуешь его капиталы и титул вкупе с родовым замком Дахау.
Смех и слезы внезапно прекратились.
— Неужели это правда?! — воскликнул я. — Клара, скажи хоть слово!
— Ну! — сказала Клара.
— Клара! — Я взревел. — Это все — правда?
— Истинная правда, — не изменясь в лице, сказала Клара.
Леопольдушка! Тебя никогда не били по голове каменной плитой? Если били, то ты можешь представить себе мое тогдашнее состояние.
Я вытаращил глаза. Дыхание перехватило. И, как это обычно и бывает от удара каменной плитой, сознание оставило меня.
Из беспамятства меня вывел отвратительный запах нюхательной соли и резкий, царапающий голос одного из моих похитителей:
— Вставайте, господин наследник, приехали!
Дверцы экипажа распахнулись. Мать и Клара поспешили покинуть сумеречную внутренность сего транспортного средства, я же помедлил, прислушиваясь к мерному стуку дождевых капель снаружи. Больше всего на свете тогда мне хотелось, Леопольд, опять очутиться в нашей захламленной комнатушке, а вовсе не бросаться навстречу неизвестности.
— Кристоф, сынуля, ну что ты там копаешься?!
Я вышел. И, второй раз за день, оказался потрясен.
Я увидел замок, владельцем которого мне предстояло вскорости стать. О, Леопольд, это оказался даже не замок, но целый город, раскинувшийся, как мне показалось, на многие мили, занявший своей громадой весь доступный глазу горизонт. Старые, обветшалые стены сложены из огромных каменьев, подобных блокам, из которых построены великие египетские пирамиды. В зазорах между камнями проросли какие-то, я до сих пор не знаю какие, растения, может, это мох, но мох гигантский, даже кустистый. По всей доступной моему взору стене расположились окна, а может, бойницы, — расположились в хаотичном, подчиняющемся невесть какой закономерности порядке. В зеленом, затхлом рву пузырились дождевые капли. Опустился подъемный мост, дерево которого оказалось сильно источено временем. То тут, то там зияли огромные, занозистые дыры. Металлические опоры моста проржавели и приобрели пачкающий бурый оттенок.
Ко мне подошел андрогинный прислужник и вежливо и церемонно проквакал:
— Примите наши извинения, но карета не может проехать по мосту. Сами видите, в каком он состоянии. Придется следовать пешком.
— Пустое! — отмахнулся я и после некоторой паузы добавил: — А скажите-ка, любезнейший, здесь можно помыться и что-нибудь поесть? Я грязен и голоден, как свинья.
Мать и Клархен зашипели на меня.
— Нет, — отвечал прислужник. — Сейчас это невозможно. Вы должны немедленно предстать перед умирающим бароном. Потом, не сомневайтесь, баня и обед будут вам предоставлены. А сейчас попрошу вас немедленно последовать за мной!
Было довольно прохладно, да еще и капли дождя увесисто шлепались мне за шиворот, и к концу переправы через мост у меня уже зуб на зуб не попадал. Хотелось обсохнуть, обогреться.
Андрогин подвел нас к воротам, способным пропустить пятидесятифутового великана, если такие бывают. К воротам, я заметил, оказалось приделано кольцо, от коего тянулась цепь, державшая на себе внушительную кувалду. Андрогин взялся за ее рукоять и с немалой силой обрушил на ворота удар. На мгновение я почувствовал себя внутри звонящего колокола. Клара ахнула.
Через минуту, а может, прошло больше времени, слева от нас распахнулась маленькая калитка, неразличимая в общей громаде ворот. Из калитки показалась голова маленького безволосого человечка.
— Господа наследники! — церемонно провозгласил наш сопроводитель.
— Прошу! — угодливо сказал человечек.
Мы вошли в помещение (как я позже узнал, оно называется «караульная»), до крайности скупо освещенное. Потолка не угадывалось, казалось, его нет вовсе, ибо свет освещал пространство только на уровне наших голов.
Путь наш лежал в глубь караульного помещения. Мы прошли уже около сотни шагов, однако помещение все не кончалось.
— Налево! — скомандовал наш провожатый.
Налево располагался коридор. Коридором бы я поостерегся его назвать. Скорее всего это напоминало проделанный в стене караульного помещения глаз. Низкий потолок навис прямо над нашими головами. Кое-где по пути следования я замечал в потолке открытые люки, к которым вели узкие каменные лестницы. Труба коридора несколько раз повернула, я же утерял всякое представление о расположении сторон света, находясь в этой каменной без окон ловушке.
— Любезнейший! — окликнул я нашего поводыря в этом лабиринте. — Не будете ли вы добры сказать, зачем строителям замка понадобилось так запутывать его переходы?
— Охотно отвечу на ваш вопрос, господин наследник, — молвил дребезжащим голосом слуга. — Вся эта запутанная сеть переходов, туннелей и лазов была задумана исключительно в целях оборонительных. Даже если бы вражеское войско смогло преодолеть стены замка, оно бы неминуемо заблудилось внутри, где врагов подстерегали бы притаившиеся защитники. Правда, да позволено мне будет заметить, замок наш — неприступен, и ни разу ни одному врагу не удалось даже взять его мощных стен, не говоря уж о том…
— А скажите, — перебил его я, — привидения здесь водятся?
По правде сказать, Леопольд, я бы нисколько не удивился, если бы подобное место не обошлось бы без какого-нибудь бледного призрака. Еще добавлю, что, я и до сих пор придерживаюсь такого мнения, призракам здесь должно быть гораздо уютней и милей, чем людям.
Слуга не слышал или не хотел слышать моего вопроса. Когда мы стали подниматься вверх по каменной винтовой лестнице, я его повторил. На сей раз слуга меня расслышал (или ему ничего больше не оставалось, как расслышать).
— Привидения, господин наследник? — ответствовал он. — Не знаю. Может быть. Замок, как вы сами убедитесь, огромен. Немного сыщется тех, кто был во всех его комнатах и закоулках. Поэтому не исключено, что в какой-нибудь отдаленной части замка обитает привидение.
Сейчас мы шли через длинную анфиладу заброшенных, пыльных комнат. Неожиданно Клара завизжала. Сказать по правде, этот визг меня напугал.
— Что такое? — Я обернулся.
Клара была близка к обмороку. Ее бледные щеки фосфоресцировали в полумраке.
— Летучая мышь… О Господи… Огромная… Как кошка.
— Ну, сударыня, — слуга улыбнулся, — этого добра у нас хватает. Скоро вы перестанете их бояться и даже внимания на них обращать не будете.
— О Боже! — шептала Клара. — Мне дурно!
— Сударыня! — сказал слуга внушительно. — Советую вам поторопиться, иначе вы не успеете услышать последнюю волю умирающего. А для вас, — он подчеркнул это «для вас», — для вас очень многое от этого зависит.
— А далеко еще идти? — спросила мать.
— Уже нет, — отвечал слуга.
Далее мы шли в полной тишине. Спустились по какой-то заброшенной лестнице вниз, некоторое время пропетляли по узкому извилистому коридору, чтобы выйти в поистине огромное помещение, длиною не меньше полумили, сплошь уставленное подпирающими массивный потолок внушительными колоннами. Отсюда открывался выход на террасу, которая, в свою очередь, выходила во внутренний двор.
— Сюда, пожалуйста. — Слуга указал на неприметную дверцу, укрывавшуюся в стене напротив террасы, пропустил нас с поклоном, следом вошел и сам.
За дверью находился очередной коридор, имевший, правда, уже более обжитой вид. Стены были обиты желтого оттенка материалом, а в коридоре тут и там стояли стулья.
— Вам вот сюда! — Слуга указывал на дверь в конце коридора. — На этом разрешите откланяться!
Неспешно и важно побрел он прочь.
— Спасибо вам большое! — крикнула мать ему вдогонку.
Дверь скрывала исполинских размеров помещение, почти полностью темное. Лишь вдалеке, на противоположной от двери стене, было окно. Других источников света не наблюдалось. В скупом заоконном свете я различил собравшуюся в глубине помещения группу людей. Несомненно, нам надо было идти к ним.
—Нам туда, мама! — сказал я, беря мать, совсем уж растерявшуюся, под локоток.
Мы прошли все расстояние до людей, составлявшее не менее восьми десятков шагов. Что меня довольно неприятно поразило, так это то, что все они смотрели на нас, как мы приближаемся, однако не говорили ни слова. Мне показалось, что они похожи на мраморные изваяния. И я не понимал, отчего вдруг в горле у меня пересохло.
— Здравствуйте! — хрипло произнес я. — Нас ожидали? Мы наследники.
— Тсс! — сказал кто-то, а люди безмолвно расступились, освобождая мне, матери и Кларе проход. Мы вышли непосредственно к смертному одру.
Смертный одр представлял собою невообразимой величины кровать, на которой совершенно свободно мог бы разместиться на ночлег целый эскадрон гусар. Растерянно блуждал я взором по всей необъятной поверхности сего ложа, и лишь где-то в самом изголовье взгляд мой обнаружил умирающего. Тот, казалось, состоял из одних лишь костей, создавалось впечатление, что какой-то неведомый вурдалак или червь высосал из него все жизненные соки. Несомненно, этот высохший, замученный старикашка без единого волоса на гладкой, как лабораторная колба, голове и был могущественным Карлом-Людвигом фон Гевиннер-Люхс, бароном Дахау, моим дальним прадедушкой. Что еще бросилось мне в глаза? Неестественный цвет его кожи. Старик был желт. Желт, как… как не знаю что, как груша, как одуванчик, сравнения эти неуместны, но ничем иным нельзя описать этот ярко-канареечный цвет его кожи.
Тяжело дыша, старик метался по своему ложу наверняка в бреду. Около барона хлопотали двое. Первый из них — мрачного вида священник, чья персона заслуживает упоминания лишь в связи с его лицом, рыхлым, изрытым какими-то ямами — то ли оспинами, то ли следами давних прыщей. Да, упомяну также о выражении его лица. Оно было кислым, недовольным сверх меры. Можно было подумать, что его три часа подряд потчевали редькой вместо изысканного божоле.
Другой человек, по всей видимости доктор, суетившийся рядом с пастором, гораздо более привлекал внимание, и его невозможно не описать подробно. В противоположность долговязому священнику доктор был мал ростом. Описание сего престранного человека начну с самой, пожалуй, запоминающейся детали его внешности — носа. Нос его длинен, крючковат. На самом его кончике помещались очки с толстыми выпуклыми стеклами. Выпуклые линзы позволяли во всех подробностях рассмотреть глаза доктора. Лучики расходящихся от глаз морщинок почему-то сразу расположили меня к этому эскулапу. Немыслимый зигзаг рта, казалось, раскалывал его лицо надвое. Голову венчал парик зеленой бумаги. Одет был сей страннейший из докторов в лиловый кафтан в оранжевых горошинах, ярко-канареечные панталоны, кружевные брыжи (хотя я до сих пор не уверен, что это были именно брыжи), картонные чулки и горохового цвета туфли. На носках туфель, дополню, позвякивали серебряные бубенчики.
Священник соблюдал приличествующее мрачное молчание, лишь иногда губы его шевелились, выговаривая едва слышную молитвенную латынь. Доктор же, напротив, напоминал провинциального комедианта, запамятовавшего роль и теперь маскирующего свою забывчивость нелепейшими экспромтами. Время от времени он совершал странные прыжки, совершенно невероятным образом выворачивал нога, не забывая, однако, время от времени потчевать умирающего лекарством из склянки, на горлышко которой была насажена обыкновенная тряпичная детская соска. Едва лишь соске этой случалось коснуться губ умирающего, тот мигом отвлекался от бредовых видений и жадно, как младенец, чавкал и заглатывал содержимое склянки.
Клара, глядя на это, прыснула. Я толкнул ее локтем в бок.
— Дура! — сказал я едва слышно, но достаточно выразительно. — Прекрати немедленно! В твои-то годы!
На что моя перезрелая сестрица ответствовала так:
— Сам ты дурак!
«Замуж, замуж у меня пойдешь! — подумал я, лелея мстительное предвкушение. — Уж я-то позабочусь приискать тебе женишка под стать!»
Раздумья мои прервал подошедший ко мне нотариус — немыслимо долговязый, весь в веснушках, с ниточкой тонких усов над верхней губою. Мне предстояло ознакомиться с завещанием, написанным на изящном свитке драгоценного пергамента и скрепленным фантастически красивой фамильной печатью. В нескольких словах суть этого документа такова. Я, как единственный наследник умирающего (наследниками считаются только лица мужского пола), получаю после его кончины в свое безраздельное владение весь замок со всеми прилегающими угодьями и миллионное состояние. Дальше в завещании следуют различные маловажные подробности и в конце содержится весьма существенная оговорка: полноправным наследником я делаюсь только спустя год после кончины барона Карла-Людвига. Весь этот год я обязан прожить в родовом замке баронов фон Гевиннер-Люхсов. Если хотя бы одну ночь я проведу за пределами замка, то автоматически лишаюсь всего состояния и замка с угодьями. Ничего себе оговорочка! Хотя ради миллионного состояния стоит годик потерпеть.
— А в чем, — спросил я нотариуса, — смысл этого пункта завещания? Зачем нужно мое постоянное присутствие в замке?
— Это, — отвечал нотариус, — освященная веками традиция. За год, проведенный в замке безвыездно, высможете полностью вникнуть во все хозяйственные и прочие дела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32