— Прошу прощения, — сказал граф, — моя дочь — хотя и красива, но очень плохо воспитана.
— Папа имеет, в виду — воспитана не в казарме, — сказала молодая графиня.
— Господин граф! — поспешил Кристоф вмешаться в назревающее семейное словопрение. — Ваша дочь просто очаровательна.
Щеки Вероники едва заметно порозовели. А юный барон фон Гевиннер-Люхс ощутил на себе безукоризненно деревянный взгляд графа.
— Я согласен с вами, барон. Она действительно очаровательна. Но при этом совершенно невоздержанна на язык!
Помолчав некоторое время, он добавил деловым тоном:
— Приданого, к сожалению, за нею дать не могу. Все отдал со старшей дочерью.
Это утверждение заставило Веронику еще гуще покраснеть.
«Боже, сударыня, какой же солдафон ваш папаша!» — подумал Кристоф, а в следующее мгновение он понял, как надо поступить. Вероника давно уже ничего не ела, а лишь отирала изящные губы салфеткою. Кристоф и сам давно чувствовал в желудке своем сытую тяжесть.
— Господин граф не будет, надеюсь, возражать, если я покажу вашей дочери наш замок?
— Не буду! — буркнул граф. — Только много там не целуйтесь, а то знаю я вас…
— А вы, мадемуазель?…
— С удовольствием! — В ее взгляде, направленном на отца, читался вызов.
Последнее, что видел Кристоф, выходя из трапезной, было кислое выражение на лице Клары. Прямая, как жердь, если, конечно, бывают жерди с вытаращенными глазами, Клара держала в левой руке вилку, а в правой, как полагается, нож. Неожиданно Кристоф осознал, на кого похожа его сестра. «Рыба! — воскликнул он мысленно. — Как есть рыба! А как ей, наверное, скучно!… Ну ничего, ничего! Вот скоро выдадим тебя замуж…»
Вероника вышла, шелестя подолом голубого платья по навощенному паркету. Кристоф понял, что надо бы о чем-нибудь заговорить, но, как назло, в голову лезли одни глупости.
В молчании пересекли зеркальную залу. Ходить по ней Кристоф опасался, памятуя давний приступ тошноты, настигший его именно здесь. «Пожалуй, зря я ее сюда повел! — подумал он. — Как бы плохо барышне не стало!» Однако на милом лице юной графини не читалось ни следа дурноты. «Во дает!» — с завистью подумал Кристоф. Уже на выходе Вероника задержалась, чтобы осмотреть свою прическу.
Кристоф догадался, что нужно сказать.
— У вас очень красивая прическа, — сказал он.
— Спасибо! — холодно поблагодарила Вероника.
— Вы не находите, — продолжил разговор юный барон, — что ваш отец несколько прямолинеен?
— Что вы хотите сказать этим, господин барон? — Сотня зеркал заискрилась озорным взглядом Вероники.
— Что я имею в виду? Ну хотя бы вот эту фразу: «Много там не целуйтесь!» И, прошу вас, не надо называть меня «господин барон». Я еще не совсем привык к своему титулу, и он мне немного режет слух. Все равно как если бы вы называли меня «господин архиепископ». Зовите меня просто — Кристоф.
— Хорошо, Кристоф, — сказала Вероника. — А целоваться с вами я все равно не буду!
«Тысяча чертей! Да она еще прямолинейней папаши!»
— О Боже! Что это? — воскликнула Вероника на пороге залы кривых зеркал. Каблучки ее застучали по полу, переливающемуся вследствие оптического искажения подобно морской волне. Она захлопала в ладоши. — Какая прелесть!
«Ну и ну! — подумал Кристоф. — Я помню, какой я был, когда зашел туда в первый раз! Мне и сейчас-то не по себе!»
— Какая прелесть! — повторила Вероника.
— Видите ли, Вероника, покойный барон был философ. В этой зале он любил предаваться размышлениям о тщете всего земного. И частенько говаривал: «И почему это у меня не такая вот рожа?»
Смех Вероники хрустальным эхом переливался в кривизне зеркал.
— Господи! Кристоф! Вы дурачитесь, как ребенок! Сколько вам лет?
— Девятнадцать, — ответил Кристоф. — А насчет дурачеств, Вероника, я скажу вам следующее: я и должен дурачиться. Я ведь самодур. К тому же вчера я разогнал к чертям половину замковой прислуги.
Вероника уверенно расхаживала по зале, громко хохоча.
— Какая прелесть! — восклицала она. — Никогда не думала, что на свете бывает такое! Смотрите, смотрите, Кристоф, — это зеркало самое смешное. Вот… Посмотрите, это же в точности моя сестра…
Как из-за стекла аквариума выглядывает лупоглазая амфибия, так и из зеркала выглядывало толстое глупое лицо с мутными глазами.
— Она на вас совсем не похожа, — сказал Кристоф и, в свою очередь, втянул щеки и вытаращил глаза — в одном из зеркал появилась Клара. — А вот вам моя сестра…
— Очень похоже! — рассмеялась Вероника.
Кристоф взял ее руку. Та мягко легла в его ладонь.
Против рукопожатий Вероника не возражала. Они обошли всю залу, строя самые уморительные рожи и хохоча, как дети.
В портретной галерее Кристоф спросил:
— Давно ли ваша сестра замужем?
— Уже два года. Муженек у нее, — на мгновение она высунула кончик языка, — противный. Он негоциант из Венеции. Проездом в наших краях был… Мне он всегда почему-то напоминал хорька. И женился-то он исключительно из-за денег. Отец тогда богатый был. Это уж потом пожары случились, может, слышали?… И даже просто, по-человечески, жалко бедную Лизхен… Каково ей там, в Венеции?
— Венеция — хороший город, — сказал Кристоф и после непродолжительного молчания попросил:
— Расскажите мне о себе.
— А что вас интересует? — Глаза Вероники блеснули.
— Ну хотя бы как вы живете там, у себя, в поместье?
— А что рассказывать? Живем мы однообразно, хотя и не скучаем. Я люблю читать книги, вышивать, прогуляться верхом.
— Мне кататься верхом тоже нравится, — сказал Кристоф. — Тут наши интересы совпадают.
— А еще, — продолжала Вероника, — мне очень нравится ездить в город. Тогда для меня наступает настоящий праздник.
— А… в общем… как бы это сказать?… Есть ли у вас кто-нибудь?
— В смысле? — Вероника с любопытством посмотрела на Кристофа.
— Любите ли вы кого-нибудь или любит ли кто-нибудь вас?
— Да что вы!… Живем мы в глухомани. Медведь, и тот в радость. Если какой-нибудь молодой человек и окажется у нас проездом, так отец с порога ему заявляет, что приданого за мной не дает. — Вероника рассмеялась. — Вы правы, Кристоф, он все-таки ужасный солдафон.
Некоторое время они пересекали галерею в молчании, держась за руки.
— Никогда не знаешь, — нарушил молчание Кристоф, — где найдешь, где потеряешь. Вероника, я никак не ожидал, что в этой Богом и людьми забытой глуши вдруг встречу вас.
— Что вы хотите этим сказать?
— Вы мне очень нравитесь.
— Вот как… Молодой барон, оказывается, галантен.
Что ж, вы мне тоже нравитесь, Кристоф.
— Перейдем на ты?
— Хорошо, — сказала Вероника. Они остановились около поясного бюста какого-то толстяка с отвисшей нижней губой. — Только не думай, что раз я так быстро перешла на ты, то, значит, со мной все можно…
— Разумеется, — сказал Кристоф, после чего торопливо поцеловал ее в губы. Сначала сжатые, они медленно-медленно раскрывались, как будто распускался цветок, бледный ночной цветок — лилия-нимфея. Внутренность этого цветка обжигала и опьяняла. Руки Кристофа сомкнулись на тонкой талии юной графини.
Кристофу казалось, что он летит, улетает куда-то далеко-далеко. Нежно подмигивают звезды, ласково кружит Млечный Путь. Руки его чувствовали, как напряжено тело Вероники.
— Молодой барон замечательно целуется! — вздохнула Вероника после продолжительного поцелуя, глаза ее озорно блестели.
— Ты тоже! — воскликнул Кристоф, гладя ладонями ее руки. — Это было… божественно!
— Пойдем, наверное, — прошептала Вероника. — Как бы папаша мой чего не подумал!…
— А думает он правильно, — сказал Кристоф,
— Расскажи мне, кто эти люди на портретах. Эти люди — твои предки? Кристоф!
— А! Да… Я тут недавно, еще не помню, кто есть кто. Но, по-моему, вот этого колесовали, этого четвертовали, вон тот объелся, а вон того, в доспехах конкистадора, насмерть заклевали страусы.
Вернувшись, Вероника и Кристоф застали ту же обстановку, что и по уходе. Клара, прямая и неподвижная, как грот-мачта, погружала ложку в суфле. Беседой все так же распоряжался граф.
— И вот, — рассказывал он, — когда я увидел, что ко мне приближаются два бородатых русских казака, что, по-вашему, мне оставалось делать?
— Убить их! — воскликнула баронесса-мать.
— Я предпочел другое…
— Неужели вы их зарубили?
— Сударыня! У нас кавалеристов убить означает зарубить. Я же предпочел совершить ретираду!…
— Ах! — воскликнула баронесса-мать. — Господин граф! А как вы находите это суфле?
— О, сударыня, оно прелестно! И все-таки согласитесь: Германия должна владеть морями! А, кстати, вот и наши голубки.
— Папа! Мы не голубки! — сказала Вероника.
— А за ручки-то как держитесь! Право, голубки и голубки! Нацеловались?
— Папа, вы нетактичны!
— Да ладно! Господин барон, как вы относитесь к мысли взять мою дочь себе в жены?
— Папа!!! — Вероника снова покраснела.
— Я, — сказал Кристоф. — Я… А, черт меня дери, господин граф, я согласен!
— А вот это по-нашему! — захохотал граф. — Вот это дело! За это можно и выпить! Эй, ты, барбос! — обратился он к подметальщику. — Налей-ка нам с господином бароном того вон вина!
Неожиданно дверь трапезной распахнулась, вошел дворецкий, весь в золотых украшениях, даже обожженное лицо он перемотал узорными тряпицами. Трижды низко поклонившись, он объявил:
— Уважаемые господа! Сегодня у нас событие необычайное! Испокон веков замок Дахау считался местом негостеприимным. Двести лет в нашем замке не было гостей. Вы, граф, и вы, графиня, -л первые наши визитеры за много-много лет. И вот в честь такого случая прислуга, втайне от господина барона подготовила… карнавал!
— Ура! — закричала Вероника и захлопала в ладоши. — Кристоф! Какие у вас чудесные слуги!
— Да уж! — Кристоф утирал ладонью лоб, который даже взмок от удивления. — Посмотрим, что это за карнавал!
2. Карнавал
Дворецкий не уставал раскланиваться. Глаза его блестели: в них, кажется, таилось какое-то выражение, но трудно сказать какое — то ли радость, то ли гордость, то ли даже ехидство. Уже несколько дней Кристоф дворецкому не доверял: мало того, что в поведении и речах тот допускал неуместную, граничащую с дерзостью иронию, откровенно не одобрял изгнания хлебателей, затаил обиду за случай на ярмарке. Помимо прочего, подозрение внушало и его неведомо как и где обожженное лицо. И сейчас Кристоф вполне рассчитывал на ответные пакости с его стороны.
Посему затея с карнавалом возбудила в душе юного барона крайнее недоумение.
— Извольте следовать в залу кривых зеркал! — молвил замотанным парчою ртом дворецкий и со степенной неспешностью отправился, указывая направление.
— Ой! Как здорово! — Вероника захлопала в ладоши и даже подпрыгнула. — Я там уже была сегодня, папа! Мне так понравилось!
— Возьми, дура, жениха под локоть! — буркнул полковник. Дочь не без удовольствия поспешила последовать его совету.
«Подумать только! — Мысли Кристофа пели все ту же эйфорическую песню. — Живая графиня!… Красивая притом!… И я рядом с ней!… Этаким гусем вышагиваю!… Невероятно! Жалко дружище Леопольд меня сейчас не видит! Вот бы рухнул от зависти!»
— О чем это вы так глубоко задумались, господин барон? — шепотом спросила его Вероника и шепотом же добавила: — И перестань надуваться как гусак, иначе откажусь идти с тобой под руку. Ты надулся и не развлекаешь меня беседой!
— Я, — отвечал Кристоф, — прошу прощения. Немедленно приложу все усилия, чтобы тебя развлечь.
Хорошая сегодня, не так ли, погода?
— Тьфу! — сказала Вероника. — Какая нужда говорить между нами о таких пустяках?
— Почему же о пустяках? Наш любезный маэстро Корпускулус утверждает обратное. Погода, говорит он, одна из наиболее важных тем для разговора. Ибо что может быть существеннее погоды. Только, по-моему, здоровье… В общем, я не помню, что он говорил.
— А кто такой маэстро Корпускулус?
— Это старикан такой интересный. Одевается забавно, кривляется, парик все время теряет.
— Боже мой, Кристоф, у тебя есть шут?
— Нет, маэстро не шут. Он ученый. Ну да, он доктор, потом философ, потом этот, который по руке гадает…
— Хиромант.
— Вот-вот… И прочая, и прочая, и прочая.
— Кристоф!
— Да, Вероника!
— У тебя в замке живет такой интересный человек и ты ничего мне о нем не рассказывал?
— Так ты же не спрашивала.
— Кристоф! Пожалуйста! Пусть он погадает мне по руке!
— Пусть он потом погадает… Карнавал вот-вот начнется.
— Потом не получится… Папа сразу увезет меня домой!
— Так ты же еще, наверное, приедешь?
— Когда это будет? Я к тому времени умру от любопытства.
— Так что ж теперь — карнавал не посмотрим?
— Карнавал я уже однажды видела — в Венеции, когда к сестре в гости приезжала. А вот по руке мне ни разу еще не гадали…
— И не советую. Наш маэстро мастер предсказывать всякие ужасы. И попробуй потом усомнись, что это не так, — начинает кричать и топать ногами.
— Ой, Кристоф, как интересно! Пойдем быстрее к маэстро!
— Слушай, не можем же мы бросить все и уйти! Это неприлично, в конце концов!
— Неприлично? А кто тут понимает в приличиях? Твоя мать или сестра? Или мой отец?
— Дворецкий понимает.
— А вот дворецкий-то нам как раз не указ! Скажи ему, что мы ненадолго удалимся! Ну, давай же, говори!
— Черт! Да постой же ты! Дай подумаю. Я уже ничего не понимаю! Ладно, я скажу дворецкому, чтоб отложил карнавал.
— Не надо. Пусть начинает без нас. А мы только погадаем по руке и сразу вернемся.
— Сразу не получится, — сказал Кристоф. — Маэстро, помимо всего прочего, также великий охотник побеседовать. Мы уйдем от него, когда карнавал уже закончится.
Кристоф темнил. Он и сам был не против перекинуться словцом-другим с маэстро, но, к сожалению, совсем не знал, где расположены покои маэстро, помнил лишь, что надо идти по главной лестнице и где-то недалеко от нее на пятом этаже и живет одинокий чудаковатый философ.
— Может, не надо? — сказал Кристоф. — Между нами, так ну его, этого маэстро, к лешему… Я бы с большей охотой карнавал посмотрел…
— Кристоф! — Вероника одарила его очаровательным проникновенным взглядом, за который, наверное, сам Дон Жуан продал бы душу дьяволу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32