К тому же кто из вас не помнит древнего пророчества? Согласно ему именно этот гаденыш вернет нам нашего повелителя.
— Почтенный Хранитель власти! — К ногам жабы подползло какое-то горбатое существо с неестественно большой зубастой головой. Более всего урод этот напомнил мне заспиртованного младенца в банке. — А почему вы так уверены, что именно этот гаденыш вернет нам нашего господина? Может, это не тот гаденыш? Мало ли на свете подобной пакости? Вы уж не обессудьте, почтенный Хранитель, но очень уж нам хочется растерзать кого-нибудь в этот замечательный вечер!
— Оставь свои желания при себе, Джимух! — загремел Хранитель власти. — Ты смеешь сомневаться в моей правдивости?! Позволь же мне усомниться в твоей пригодности нашему делу! Чем, чем, я спрашиваю, отличаешься ты от прочих перворожденных? Не знаешь? Зато знаю я: ничем, кроме глупости и кровожадности! Уйди с глаз моих, Джимух! Постарайся, чтобы я тебя не замечал.
Смущенный Джимух смешался с прочими чудовищами, а Хранитель власти обратился ко всем так:
— О перворожденные! Я ценю и лелею вашу кровожадность! Сейчас многие из вас, подобно Джимуху, голодно клацают зубами и точат когти. Вам не дает покоя аппетитный маленький поганец?
— Да! — проревели чудовища. — Это мясо! Мясо!
— Нет! — веско молвил Хранитель власти. — Это не простое мясо, но особое мясо. — Он резко схватил меня своими омерзительными пальцами, сжал ими мою левую руку, поднял ее: — Вот, смотрите, перворожденные. Видите ли вы этот знак на его левой ладони?
Его крючковатый коготь указал на «арабскую литеру», пересекающую мою ладонь. «Литера» эта, как ты помнишь, есть не более чем давний ожог кипятком.
— Вот! Вы видите! Если кто-то после этого скажет мне, что это вовсе не знак, я сам растерзаю того на мелкие клочки! Пусть это мясо сделает свое дело, а уж потом-то мы его растерзаем!
— Кого это ты собрался растерзать, о жаба? — раздался вдруг неподалеку сильный и глубокий голос. — Не ты ли не так давно всего лишь жалко квакал на поганых мерзлых болотах Эрсиманх? Не ты ли в конвульсиях выпрашивал у прохожих хоть маленький кусок дерьмеца, ибо кишки твои слипались от голода?
Из темноты выступила рослая фигура, очертания ее скрывались под складками яркого, разноцветного, увешанного фигурными блестками плаща. Незнакомец повелительно простер перед собой руку.
— И что же я вижу? — продолжал он свою гневную речь. — Жаба Лягв сделался теперь чуть ли не верховным главой всей нечисти! Быстро же ты сделал карьеру, болотное страшилище.
— Уйди отсюда! — Голос Лягва изменился. Если раньше он грохотал, как большой гулкий барабан, то теперь звуковые модуляции, исходившие из его щелеобразного рта, можно было назвать тихими, но угрожающими, как шипение змеи. — Никто не звал тебя сюда, приспешник жалкого Мерлина! Достаточно того, что мы терпим твое присутствие в замке, так не вмешивайся хотя бы в наши дела! Уйди отсюда, не гневи повелителя!
— Ты, вонючая лягушка, обнаглел уже настолько, что дерзновенно приказываешь уйти посланнику самого великого волшебника во всем мире!
— Ой-ой-ой! — скривился рот жабы. — Твой великий Мерлин уже давно не велик. Он превратился в смердящую кучу мощей и немощей. Не пугай меня этим чучелом, а то как бы я не обделался со страху!
Чудовища визгливо и пронзительно захохотали. Но смех их тут же иссяк, когда складки плаща распахнулись и из самой груди неведомого обладателя плаща вырвалась молния — ослепляющая, жалящая. Раздался грохот, потрясший самые стены замка. Я видел, как молния буквально сплелась кольцами, опутывая туловище жабы, которая уже не держала меня. От ужаса я рухнул на пол, не в силах оторвать взгляда от Хранителя власти, конвульсирующего в кольце молний.
Лягв, опутанный атмосферным огнем, как веревкой, повалился на пол, брызжа слюной, горло его исторгало сиплые вопли, уродливое тело судорожно сокращалось.
Незнакомец громко щелкнул пальцами. Молнии исчезли. Жаба Лягв беспомощно катался по полу, воя от боли.
— Запомни этот урок, Лягв, — прогрохотал испускатель молний, — запомни и не повторяй своих ошибок! Никогда не дерзи мне!
— От тебя скоро не останется и мокрого места! — с очевидной яростью проквакал Лягв, вставая на лапы. — Вернется повелитель, он уничтожит и Мерлина, и тебя, жалкий старикашка!
— Я здесь затем, чтобы ваш господин никогда не вернулся, — спокойно отвечал незнакомец. — Пойдем, малыш, — сказал он, протягивая мне твердую морщинистую ладонь, и я, как годовалый ребенок, схватился, буквально вцепился в нее.
— Пойдемте, — пробормотал я, чувствуя, как тяжелеют мои веки, а затем благословенное забытье охватило меня, и хрупкое мое тельце стали возносить и низвергать гигантские темные валы, меня тошнило, я кричал.
Проснулся я весь в поту. «Где я? — заметалась испуганная мысль в моем еще не до конца прояснившемся сознании. — Что со мной?»
Было светло. Яркий солнечный луч слепящей полосой вытекал из узкого, как щель, окна, вливался в гулкую громаду помещения, истаивая по краям, мешаясь с полумраком в углах, прорезая пляшущую в воздухе густую взвесь пыли. Было тихо и как-то странно.
Я усиленно заморгал, пытаясь прогнать из слипающихся в дреме глаз остатки тяжелого сновидения, все еще не веря в реальность того, что вижу. Взгляд мой фокусировался на вещах, меня окружающих. Вот складки приподнятого полога над ложем, вон, вдали, красного дерева тяжелый стол — полированная поверхность отсвечивает яркими бликами, да проступают на этой глади контуры письменного прибора. Вот над столом тронутый молью гобелен: закутанную в покрывало нимфу обступили три сатира. На их заостренных лицах застыла хищность пополам с кровожадностью. У нимфы один глаз больше другого, складки рта опущены. Лицо ее выражает эмоцию, человеку непонятную: то ли скорбь, то ли лукавство, то ли крайнее недоумение.
На полу раскинулся роскошный пушистый ковер с витиеватым, напоминающим лабиринт узором. Длинные ворсинки вяло шевелились, как колыхаемые водой морские водоросли.
Несомненно, понял я, это — мои покои. Каким-то образом я оказался здесь и лежу на нерасстеленной кровати одетый, пачкаю нежнейшее, эфемернейшее покрывало нечистой одеждой и подошвами сапог. У изголовья — массивный витой подсвечник. В одной из его чашек — расплывшиеся останки полностью выгоревшей свечи. Над изголовьем бездвижно повис золотой на вид колоколец. От его язычка спускается вниз золотая же цепочка, на конце цепочки — колечко.
Я вдел в кольцо мизинец, нетерпеливо пошевелил им. Раздался мелодичный звон, и тут же откуда-то из коридоров — зычный рев: «Барин проснулись!»
Хлопнула дверь. Вошел неопределенных занятий слуга.
— Дворецкого! — рявкнул я. — Ко мне! И немедленно!
— Сиюминутнейше будет исполнено! — расшаркался слуга, удаляясь, чтобы через несколько минут вернуться с докладом:
— К сожалению, господин дворецкий не сможет
явиться к вашему превосходительству, ибо он внезапно
заболел.
— И что же с ним такое? — спросил я.
— Вчера поздно вечером, — испуганно повествовал слуга, — в одном из коридоров на голову господина дворецкого рухнул факел. Причиною тому, быть может, расшатавшееся факельное гнездо. Посему господин дворецкий лежит в постели, жестоко страдая от ожогов.
— Но ходить-то он может?
— Н-н-наверное, может, — лепетал слуга.
— Вот и зови его сюда!
— Сиюминутнейше!
Минут через пятнадцать вошел дворецкий, важно покачивая боками. Вся нижняя часть его лица была закрыта корпиевой повязкой. Под нею скрывались нос, шея и подбородок господина дворецкого. Концы повязки крепились за ушами, отчего последние несколько неестественно оттопыривались.
— Доброе утро, господин барон! — произнес дворецкий.
— Для кого-то оно не будет добрым, господин дворецкий! — заявил я, неспешно подымаясь с ложа и закуривая трубку.
Брови дворецкого мохнато сошлись к переносице, образовав на лбу двойную складку. Складками сложился и бинт на лице.
— Будьте добры, — продолжал я ядовитейшим голосом, — растолкуйте мне: что за дрянь творится в необитаемой части замка?
— Там, господин барон, — сипло молвил дворецкий, — ничего твориться не может, ибо эта часть замка необитаема.
— Позвольте вам не поверить! — Я склонился над его перевязанным лицом почти крича. — Позвольте вам не поверить! А скажите-ка: уж не там ли опалили вы ваше лицо?
— Никоим образом не там, — недоуменно отвечал дворецкий. — А неподалеку отсюда, на втором этаже, в факельной галерее. Там, если угодно, расшаталось гнездо…
— Довольно! — прокричал я. — Свидетелей нет, но я был вчера в необитаемой части замка, и знаете, что я там видел?
— Вы не могли там быть, — перебил меня дворецкий.
— Это почему же? — вскричал я.
— По одной простейшей причине — вы никуда не выходили из своих покоев.
— То есть как это? — оторопел я.
— Обыкновенно. Весь вечер вы читали что-то. Потом же заснули. Произошло это в двенадцатом часу.
— Но… Как же так? Вы меня обманываете? Взгляните на мою одежду! Она грязна!
— Нисколько, господин барон. Впрочем, если вы желаете отдать ее в стирку, желание ваше будет исполнено незамедлительно.
Я осмотрел себя: сапоги начищены до блеска, безукоризненно белые панталоны, аккуратный кафтан. Даже шейный платок пребывал в чистоте, без единого пятнышка.
— Это более чем странно! — заявил я. — Вчера ночью я был грязен как свинья!
— У вас очень богатая фантазия, господин барон! — усмехнулся дворецкий. — Я не исключаю, что вам могло присниться, будто вы, вывалявшись в грязи, блуждаете по безлюдной части замка. Но это всего лишь сон и не более того.
— А как же, — возмутился я, — ночной переполох, а как же сторож 0,5 шт.? Разве не кричал он ночью?
— Уверяю вас, — мягким голосом произнес дворецкий, — что этой ночью в замке было тихо как никогда! Вам все пригрезилось!
— Не делайте из меня идиота! — Я заорал и затопал ногами. — Всю ночь мне угрожала смертельная опасность! И сейчас угрожает! А вы заявляете, что все это
мне приснилось?! Вы знаете, какой реальный был этот якобы сон?
— Сны бывают самые разные, — пожал плечами дворецкий. — Одной нашей чесальщице, например, каждую ночь снится огромная, в три человеческих роста, пятка, которую надо чесать. И, верите ли, каждое утро бедняжка встает в слезах. В этом замке очень многим снятся странные сны.
— Кстати, о чесальщицах. Будьте добры, принесите-ка реестр прислуги.
Дворецкий вышел. В задумчивости я сел на ложе. Он заставил меня сильно усомниться в подлинности произошедшего ночью. К тому же ночные события вставали передо мною уже не так ярко, подернулись легкой пеленой забытья, флером нереальности. Пусть это будет сон. Кошмарный, но сон. Действительно, другого объяснения не подберешь. Хотя внутренне я по-прежнему убежден, что все это произошло в действительности. Однако не буду настаивать, чтобы не выглядеть безумцем, этаким бледным Гамлетом в глазах многочисленной прислуги. Кстати, прислугой-то я сейчас и займусь.
Скрипнула дверь. Дворецкий принес реестр.
— Перо! Чернила! — потребовал я.
В глазах дворецкого зажегся подозрительный огонек.
— Что вы собираетесь делать?
— Сейчас увидите!
Я прошел к столу, развернул реестр и безжалостно вымарал из него всех хлебателей, ковырятелей, любителя пива, чесальщиц. Сторожа 0,5 шт. я похерил с особым, злорадным удовольствием, приписав сбоку на полях: «Пороть нещадно, затем продать в зверинец!» У дворецкого, наблюдавшего за экзекуцией, в глазах застыли слезы. Взгляд его умоляющих глаз был непереносим, и посему я позволил себе немного смягчиться и не стал вычеркивать из реестра объявлялыцика, хотя и он не менее прочих заслуживал выдворения.
— Voila! — сказал я, отдавая дворецкому реестр. — Всех вычеркнутых немедленно вон!
— С детьми? — спросил дворецкий, уже открыто давясь слезами.
— Разумеется, — сказал я и отвернулся к окну, да
вая понять, что разговор окончен.
Из коридора доносились сдавленные рыдания дворецкого.
Весь этот день в замке стоял плач и визг. К вечеру из города доставили полтора десятка повозок. В них погрузили всех прихлебателей и прочих бездельников. С несказанным деспотическим удовольствием я провожал взглядом повозки, по узкой лесной дороге отправлявшиеся в город.
Выселили, слава Богу, всех. Вернее, почти всех. Сторож 0,5 шт. укрылся от выселения на вершине высокой ели. Он упорно отказывался спускаться. По моему приказанию ель срубили. Однако мохнатый мерзавец успел перепрыгнуть на другое дерево. В конце концов я махнул на него рукой, приказав прислуге нести под деревьями караул.
— Если подлец спустится, — распорядился я, — заковать его в цепи, посадить в клетку и отправить в зверинец.
С тех пор в замке моем все спокойно, разве что сторож 0,5 шт. частенько орет сидя на дереве. Это животное хочет кушать. Пищу же давать ему я запретил категорически. Завтра, наверное, я напущу на него егерей.
Но, впрочем, на сем закончу свое послание, ибо рука устала держать перо, да и твои мозговые извилины, Леопольдушка, боюсь, перегружены уже сверх всякой меры. Пойду немного посплю. Писал тебе, друг ситный, всю ночь. Днем к нам в замок приедет граф фон Блямменберг со своей прелестной дочуркой. Гостей лучше встречать со свежей головой.
На сем прощай.
С дворянским приветом Кристоф, твой неожиданно высокородный друг.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1. Гости
Веками замок Дахау жил своей жизнью. Жизнь эта была неспешной, медленной, чуждой всяческой суете. Размеренно шелестели на стенах зал и галерей редкие, едва работающие часы. Неслышно, под кваканье лягушек и стрекот болотных насекомых зарастал вязкой тиной окружающий замковые фортификации ров. Величественно, как морские дюны или пустынные барханы, перемещались по бесконечным коридорам напластования пыли. Неторопливо управляли всем этим фактически отрезанным от мира хозяйством загадочные бароны, проклятые еще в утробе матери, нелюдимые, создавшие вокруг себя причудливый замкнутый мирок.
И практически в один миг вся эта идиллия оказалась безбожно и безжалостно разрушенной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32