Я знаю, что ты сможешь”. И он смог. Он сделал это. Несмотря на наркотический бред и трясущиеся руки, он нарисовал Гуильбарро. А когда работа была закончена и время пришло, он объяснил Матейо процедуру. И Матейо согласился. Нарисовав Гуильбарро живым, он тем самым нарисовал Матейо мертвым."Я только посредственность, все наставники так говорят. А ты настоящий гений, Барро. Ты заслужил свой шанс стать Верховным иллюстратором. Мир должен увидеть твои работы. Что будет со мной, не имеет значения, главное – это ты”.И это было сделано. Он смешал краски с кровью с помощью Матейо и убил его, быстрым милосердным движением вонзив золотую иглу Сааведры в нарисованное сердце Гуильбарро. Это легко можно было назвать самоубийством: трагические обстоятельства, отчаяние, муки лечения… Еще легче было рыдать, когда нашли труп Гуильбарро и обнаружили, что Матейо исчез. Самоотверженный, великодушный, любящий Матейо, единственный из всех них, о ком он пожалел.Через два дня, когда тело уже похоронили, он с плачем разорвал в клочки портрет Гуильбарро. Еще через месяц он был арестован. Юный, здоровый, пятнадцатилетний, готовый вознаградить преданность мальчика и стать Верховным иллюстратором не только для себя, но и для Матейо. Тогда он не заметил иронии, да и сейчас воспоминания вызвали у него лишь горькую усмешку. Кто-то обнаружил, что Матейо потихоньку покупал наркотики, и мальчика обвинили в содействии самоубийству Гуильбарро. Его осудили за какой-то менее значительный проступок; хотя ветвь, из которой происходил Матейо, имела в семье большое влияние, все же скандал был слишком громким, чтобы замять его, поэтому мальчика сослали.Отдаленные владения баронов Эсквита едва ли можно было назвать цивилизованным местом. Пустые холмы и их скудные умом обитатели управлялись человеком, заслуживавшим внимания только по одной причине: эти земли были богаты железной рудой. Шестнадцать долгих лет не возвращался Матейо в Мейа-Суэрту, пока не пришла весть, что его мать умирает. Грихальва обратились с просьбой к герцогу Коссимио I, который позволил ему вернуться домой и присутствовать у смертного одра. Узы между матерью и сыном всегда считались священными. Пока мать умирала, он нашел Тимиррина и начал писать следующий портрет, а также принялся демонстрировать неистовую скорбь, которая послужит оправданием самоубийству Матейо вскоре после смерти его матери.Все еще продолжая думать о Матейо, он моргнул, чтобы рассеять туман перед глазами, и опять увидел перед собой веселое личико Коссимы. Почти две сотни лет прошло с тех пор, как он написал эти пухлые ручонки, тянущиеся к разноцветным птичкам. И хотя посетители Галиерры бывали опечалены ее трагедией, уходя, они уносили с собой воспоминание о смеющихся черных глазах и о счастливой матери. Такова была сила его художественного мастерства, ничего общего не имевшая с магией.В Палассо Грихальва не было ни одного портрета Матейо, глядя на который семья могла бы вспоминать его. Портрет существует, но никто никогда не увидит его. Он подумал, что, когда опять посетит тайную мастерскую над винной лавкой, надо будет нарисовать еще одну веточку розмарина с голубыми цветами, обозначающими Память, рядом с фрагментом Пейнтраддо Меморрио, посвященным его любимому, навсегда утраченному Матейо.Он прошел мимо еще нескольких поколений и остановился возле огромной картины, принадлежавшей кисти величайшего Верховного иллюстратора из всех, когда-либо служивших Тайра-Вирте, – Риобаро Грихальве. Целых двенадцать картин в Галиерре были созданы Риобаро. Он залюбовался “Венчанием Бенетто I и Розиры делла Марей” – невеста происходила из семьи влиятельных банкиров, – и улыбка вернулась на его лицо. Не потому что портрет сам по себе был шедевром, а потому что шедевром было каждое мгновение его жизни в облике Риобаро.Тимиррин вел тихую жизнь. Он учился, учил, копировал все, что ему велели, и тщательно скрывал свой талант все восемнадцать спокойных, скупых на события лет. Правда, последние пять из них он, изумляясь, наблюдал, как Риобаро превращается из талантливого четырнадцатилетнего подростка в постигшего все премудрости иллюстратора двадцати неполных лет. Риобаро стал лучшей кандидатурой с того самого дня, когда была доказана его стерильность. После ничтожного существования Тимиррина власть снова шла ему в руки. Риобаро действительно был совершенством: высокий, ошеломительно красивый, с длинными пальцами, томными карими глазами, полными губами и буйными черными кудрями, которые не седели до сорока пяти лет. В его роду жили долго (для тех, кто имел Дар, конечно), и его связи при дворе были такими, что лучше не пожелаешь: сводный брат его матери был Верховным иллюстратором. Более того, он являлся страстным поклонником работ Сарио Грихальвы. Он старался как можно точнее воспроизвести стиль почитаемого Верховного иллюстратора. Даже в детстве он много раз копировал доступные ему тогда картины Сарио. К счастью, он был рожден в то время, когда бездумное подражание давно умершим мастерам только приветствовалось. Никто не пытался остановить юношу в его стремлении стать будущим Сарио.Его желание исполнилось.Когда в 1115 году умер его дядя, Риобаро оказался единственным подходящим кандидатом на эту должность. Он нравился вдовствующей герцогине Энрикии, она доверяла ему и была довольна, что в совет опекунов ее юного сына вошел человек, разделяющий ее интересы, а именно – желание добраться до золотых сундуков князя Диеттро-Марейи. Они оба намеревались женить Бенетто на наследнице князя.Были заключены торговые договоры, и Риобаро лично поехал в Диеттро-Марейю, чтобы написать их. Он привез с собой изображение Бенетто и уехал обратно с портретом Розиры. Дети были влюблены друг в друга почти с колыбели, и он даже не пытался применять здесь магию. Пока все ждали, когда парочка достигнет возраста, пригодного для вступления в брак, Риобаро использовал свое мастерство и свою хитрость для того, чтобы укрепить власть герцога в провинциях. Тайра-Вирте процветала. Когда в 1122 году Бенетто достиг совершеннолетия и стал Великим герцогом не только по названию, Верховный иллюстратор позаботился о том, чтобы любовница Бенетто оказалась его близкой родственницей. И когда настало время свадьбы герцога и Розиры делла Марей, он же позаботился о том, чтобы кузина Риобаро, Диега Грихальва, покинула своего любовника с улыбкой, оставив ему одни лишь приятные воспоминания и захватив с собой дарственную на поместье и приличный кусок леса в кастейе – прощальный подарок Бенетто.Риобаро умер, оплакиваемый всеми, на пятьдесят третьем году жизни, без малого двадцать пять лет прослужив Верховным иллюстратором. Он привел Тайра-Вирте не просто к процветанию, но к истинному величию, он был талантом, какие встречаются лишь раз в пять поколений, его любили все – от до'Веррада до простого крестьянина. Кроме, конечно же, провинциальных баронов, которых он заставил подчиниться; но они держали свое мнение при себе. Его портрет висел в Галиерре Веррада – из всех Верховных иллюстраторов только Риобаро был удостоен такой чести.Подойдя, чтобы рассмотреть этот портрет, человек, бывший когда-то Риобаро, еще раз тихонько вздохнул. Какая совершенная жизнь! Плохо, что ему не удалось тогда прожить еще одну такую же, но он недооценил сексуальную привлекательность тела Домаоса и его непреодолимую физическую страсть к Бенекитте до'Веррада.Дочь Бенетто и Розиры была ходячим скандалом с того самого дня, как сделала свой первый шаг. Слуг она повергала в ужас, мать – в отчаяние, для брата была просто пыткой, но для своего снисходительного отца она всегда оставалась несравненной жемчужиной. Глядя сейчас на ее “Венчание” – картину, которую написал не он и на которой никто не обращал внимания на мужа, – он еще раз подумал, что с ней у него не было ни единого шанса.Он собирался сделать еще одну блестящую карьеру Верховного иллюстратора, но Бенекитта спутала все его планы. Красивая, самоуверенная девятнадцатилетняя девица (а ему полагалось быть тридцатилетним) решила, что раз у ее брата есть любовница из дома Грихальва, то будет, пожалуй, справедливо, если она заведет себе любовника из того же семейства. И человек, который должен был стать Верховным иллюстратором после смерти преемника Риобаро, был в ее глазах лучшим кандидатом. Домаос – не такой красавец, как Риобаро, но все же с виду не урод – попал прямо в расставленные сети и в ее постель. Зная, что следовало быть умнее, и поражаясь, что секс имеет собственную, необычайно сильную магию, он все же целых два года пробыл ее тайным возлюбленным. Ни одна женщина со времен Сааведры не пленяла его до такой степени. Опасность разоблачения лишь придавала остроты. Бенекитта никогда не узнала о множестве больших и малых преступлений, которые он совершил ради сохранения тайны этой связи, продолжая проклинать себя за глупость.Потом отец Бенекитты объявил о ее помолвке с отчаянно гордым бароном, чья привлекательность измерялась акрами его виноградников. Бенекитта согласилась на брак с удовольствием – при условии, что Домаос будет назначен на должность постоянного иллюстратора в той местности, куда она поедет. Разрываемый между страстью и благоразумием, он все же нашел в себе силы отказаться от такой чести. Он не мог продолжать убивать людей или накладывать на них чары, если они вдруг увидят не то, что надо, – а у будущего мужа Бенекитты были очень зоркие глаза. Но даже не глаза, а большой опыт барона Филиппа до'Джебатта по части женщин послужил уничтожению планов Домаоса. Барон был действительно весьма опытен, и три предыдущих жены почти не принимались во внимание – барон предпочитал девственниц и не мог ошибиться на сей счет, оказавшись с девушкой в постели, – а Бенекитта девственницей не была. На следующее утро после свадьбы барон ворвался в покои Великого герцога в Палассо Веррада и разорвал в мелкие клочья еще не просохшее “Венчание”.Союз был расторгнут. Бенекитту отослали в один из самых строгих и отдаленных монастырей Тайра-Вирте.– Надеюсь, она научится там смирению, поскольку ее поведение переходит все границы! – заявила разгневанная мать.Домаос был в ужасе и несколько дней с бешеной скоростью рисовал автопортрет, пока наконец до Великого герцога не дошло, в какой степени “дружбы” состояла его дочь с иллюстратором. Домаоса арестовали в полночь, в цепях отвели к границе и навсегда запретили ему ступать на землю Тайра-Вирте.Одна только мысль о годах, которые за этим последовали, повергала его в дрожь. То ли дело путешествовать от одного двора до другого, рисуя там “Венчание”, тут “Рождение”, “Завещание” или “Запись”! Посланник – это почетный гость, драгоценный дар Тайра-Вирте и, между прочим, хорошо оплачиваемый. Но бродячего художника без рекомендаций все избегали. Домаос влачил жалкое существование в гхийасских и нипалийских городах, где любой, кто мог с помощью линейки провести прямую линию, становился местным архивариусом и где никто не мог оценить, что к ним приехал иллюстратор Грихальва – пусть даже опозоренный. Конкуренция за каждый заказ была огромной, а плата – нищенской. В присутствии молодых девиц за ним внимательно наблюдали – впрочем, это, пожалуй, было излишним, поскольку скандал стал широко известен. Такая работа могла лишь унизить человека, дважды достигавшего вершины в своей профессии.За двадцать один год ему и мельком не удалось увидеть одного Грихальва. Они были драгоценным товаром и никогда не путешествовали без вооруженной охраны, и невозможно было подстеречь никого из них на дороге. Таким образом он был отрезан не только от своей страны, но и от другой жизни, не похожей на его нынешнее убогое существование.Наконец, уже в почтенном возрасте пятидесяти трех лет, страдая от отчаяния и всевозможных недугов, он написал письмо сыну Бенетто, Великому герцогу Бенетго II. Ответ привезли двое Грихальва и санкта, искусная в медицине: Домаосу было позволено вернуться домой умирать.Что до Бенекитгы – ее простили много лет назад. Отец слишком любил ее, чтобы не простить, хотя по настоянию Великой герцогини он все же продержал свою дочь в монастыре девять долгих лет. Но в 1162 году Бенетто пребывал в хорошем настроении – его наследник как раз женился на немыслимо богатой Веррадии до'Таглиси – и поэтому согласился наконец снизойти к мольбам графа Долмо до'Альва и освободить Бенекитту. Граф, неспособный, как в свое время Домаос, сопротивляться ее чарам, был влюблен в нее с детства. Именно их “Венчание” и было изображено на картине; брак этот, впрочем, не помешал ей впоследствии флиртовать со всеми и каждым. В тридцать лет она была так же пленительна, как и в девятнадцать.Матра эй Фильхо, подумал он, покачав головой. Этой картине уже почти сто лет, он не видел Бенекитту с их последней безумной ночи, она уже лет сорок как мертва, а он все еще испытывает желание. Потрясающая женщина!Нет, он все-таки видел ее. Она навестила Домаоса в Палассо Грихальва, где он умирал, чтобы сказать, будто она его, представьте себе, прощает. Какое смирение!Странно, что до сегодняшнего дня он не вспоминал об этом визите. Тогда он опять так ослабел, что едва хватило сил смешать краски и написать портрет, чтобы заполучить Ренсио Грихальва, шестнадцатилетнего долговязого увальня, некрасивого и бездарного. В этом теле он спокойно прожил еще двадцать лет.Но больше никаких Ренсио! Он уже точно знает, что ему нужно, и на этот раз спокойно, не торопясь сделает правильный выбор. Пора ему вновь стать Верховным иллюстратором, так как его особенно тревожат последние пополнения Галиерры, типичные для современного стиля. Жуткая, полуграмотная мазня, тошнотворно сентиментальная, палитра состоит в основном из бледно-розовых и мятно-зеленых тонов, от которых зубы болят. Нет, надо стать Верховным иллюстратором, пока этот упадок художественного вкуса не стал необратимым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48