https://wodolei.ru/catalog/vanni/170x75/Universal/nostalzhi/
Картины, содержащие его кровь, надо будет запереть до неблизкого будущего, когда ему предстоит живописью выпустить себя из Рафейо и войти в другого сильного юношу. Но сначала этот старый обломок, который назывался Дионисо, следует отнести в кровать. Завтра будет с прискорбием сообщено, что досточтимый Премио Фрато внезапно умер во сне, возможно, от сердечного приступа. В некотором смысле так и было.
Сарио вынул из портрета золотую иглу и зажег спичку, чтобы ее очистить. Санктеррия, подумал он, забавно. Хотя эта игла давно уже освящена своим применением. Для него освящена тем, что принадлежала Сааведре, – дар одной из их кузин для вышивки, вряд ли для красок на холсте. Сааведра вышивку презирала и отдала ему иглу для работы над фресками.
Пронзить сердце золотой иглой, принадлежавшей ей, было хорошо по двум причинам: в память о той боли, что причинила она ему давным-давно, и как знак милосердия – для Рафейо. В прошлом он экспериментировал, пронзая иглой голову, но попасть правильно было непросто, и иногда возникала лишь дикая головная боль. Живот он использовал только однажды и вздрагивал, когда вспоминал. Это был Игнаддио, первый новый хозяин, захваченный раньше, чем он додумался до иглы, и пронзенный скребком палитры. Грязь воняла до небес, и убирать ее пришлось много часов.
Сарио вложил очищенную, заново освященную иглу в маленький серебряный футляр. Встав на колени возле остывающего трупа, он расстегнул на нем верхнюю пуговицу рубашки, чтобы проверить, нет ли капли свернувшейся крови. Однажды, к его ужасу, старое сердце в ответ на прикосновение иглы брызнуло фонтаном крови и залило ему все руки. С тех пор – кто же это был? Этторо? – он захватывал на всякий случай чистую рубашку.
Он уже собирался осмотреть грудь, как, у него за спиной открылась дверь. Он ее запирал, и Рафейо тоже запер, когда вошел. Значит, еще у кого-то есть ключ. С уверенностью, от которой его чуть не стошнило, он уже понял, кто это.
– Рафейо!
Тасия вихрем ворвалась в комнату, шурша белым шелковым плащом и желтым праздничным платьем. Сарио пытался заслонить Дионисо своим телом, надеясь, что свет лампы достаточно слаб. Когда он поднял глаза, лицо его невольно исказилось – пусть и к месту – неприятным удивлением. Он подумал, как странно, что кровь тех же предков, что создала задумчивую красоту Сааведры, породила и эту женщину. Тасия была красива, но в ней сквозила излишняя ясность – отшлифованное, дисциплинированное совершенство, которое может вызвать отвращение. Она была выведена, как выводят породу комнатных собачек, соединяя близкородственных для получения нужного экстерьера и не думая о темпераменте или умственных способностях.
В жестоком характере этой женщины он не сомневался. А когда она скользнула взглядом по пейзажу Корассона и перевела глаза на труп на полу, он понял, что близкородственное скрещивание не лишило породу Грихальва разума.
– Он тебя застал, – сказала она спокойно. – Тебе следовало быть осторожнее. Как ты его убил?
– Я не убивал! Он.., он разозлился, а потом вдруг умер! Она подняла бровь, будто поверила ему – почти. И пожала плечами.
– Эйха, ему было под пятьдесят, а для иллюстратора это уже позорная старость. Его не должны здесь найти. Отнесем его к нему в комнату, чтобы это выглядело как смерть во сне.
– Ты всегда обо всем подумаешь, матра мейа! – И в тот же момент он понял, что так называть ее не следовало, хотя ее удивление тут же сменилось улыбкой.
– Конечно, карридо. Давай я помогу. Ты успел до его прихода?
Пока они распрямляли скрюченные конечности, он ей рассказал. Точнее, прохныкал – это было характерно для Рафейо в трудной ситуации.
– Я не знаю, что случилось. Оно не сработало. Я все сделал правильно, я знаю, что правильно, – а оно не подействовало!
Тасия метнула на него гневный взгляд поверх простертого тела Дионисо.
– Если ты все сделал как следует, как оно могло не подействовать?
– Я не знаю!
– Не могу сказать, Рафейо, что я не расстроена. Но ты попробуешь опять.
– Но если я не знаю, что случилось, как я это исправлю?
– Ты скоро будешь утвержденным иллюстратором. От тебя тогда не будет тайн. Ты определишь свои ошибки…
– Я все сделал правильно, я это знаю!
– Ты определишь свои ошибки, – твердо повторила она, – и исправишь их. И тогда ты напишешь картину как можно быстрее, потому что Арриго согласился на то, о чем мы говорили.
– Согласился?
Сарио надеялся, что недоумение на его лице получилось не слишком выразительным. Он еще не провел необходимые часы перед зеркалом, обучаясь управлять новым лицом. И с телом еще придется повозиться Ноги и размах рук чуть покороче, вес поменьше, и положение головы другое – слегка выбивает из равновесия.
– И вполне охотно, – подтвердила Тасия кислым голосом. – И ему не понравится, если придется ждать, пока ты зачаруешь его суку жену к повиновению. С другой стороны, у меня будет больше времени подготовить Серениссу. Кстати, вспомнила: ты сможешь написать ее, беременную его бастардом? Это помогло бы.
Сарио покачнулся. Бастард Грихальва? Она с ума сошла? Время сдвинулось, и он снова стал изначальным Сарио, и снова эта боль, когда он узнал, что Сааведра беременна. Со злостью отбросив чувство многовековой давности, он вернулся мыслями к этой опасной женщине, стоявшей перед ним.
– Ну? – требовательно повторила она. – И чтобы это была девочка!
– Я.., я думаю, смогу.
Поднявшись на ноги, он с усилием расслабил мышцы, наклонился, чтобы помочь ей встать. Прикосновение к ней было неожиданно противным.
– Я должен здесь прибрать и спрятать картину. Ты можешь вытащить его в холл? Я через минуту приду тебе помочь.
– Чтобы это я его тащила? Эйха, ладно. Только поспеши. Они взяли труп каждый за одну ногу и поволокли к двери. Когда Сарио открыл дверь, Тасия бросила взгляд на пейзаж Корассона. – Ее же на картине нет. Как может работать магия, если ее нет на картине?
Сарио сообразил быстро. Тасия явно ничего не знала о поджигательских планах своего сына.
– Это особые чары, – ответил он. – Создают атмосферу в Корассоне.
Черные глаза Тасии чуть не вылезли из орбит.
– Ты хочешь сказать, что сам воздух, которым она дышит, содержит чары и способствует желаниям Арриго? Как чудесно! – Светясь изнутри гордостью, она перегнулась и поцеловала его в щеку. Сарио подавил желание вытереть лицо. – Ты мне никогда не говорил, что такое возможно. Ты превзошел величайших иллюстраторов, Рафейо. Самого Риобаро!
– Я стараюсь. – Он изобразил улыбку. – Оттащи его так далеко, как сможешь. Его покои – вниз по лестнице в конце коридора.
– Не возись долго.
– Ты чудо, мать. Я тебе это уже говорил?
– Я стараюсь, – ответила она и подмигнула.
* * *
– Это мне не нравится, – мягко сказал Северин. – У тебя не было другой причины следить за ней от самого дома Лиссины, кроме смутного подозрения.
– Тасия была слишком собой довольна, чтобы этим была довольна я. – Лейла смело вошла в крыло иллюстраторов Палассо, куда не допускалась даже женская прислуга, и направилась к ближайшей лестнице. – И я думаю, что именно “смутное подозрение” заставило тебя просить Кабрала уничтожить этот рисунок!
– Не по лестнице, на это уйдет вечность. По коридору быстрее. – Он подождал, пока она его догонит, и легко взял за руку. – Почему ты так уверена, что она в доме иллюстраторов?
– А к кому она еще пойдет, как не к сыну? Севи, я кучу времени потратила, разыскивая тебя в толпе. Она могла уже сделать, что хотела, и уйти. Надо спешить!
– А что, ты думаешь, она хотела сделать?
– Откуда мне знать? – крикнула она в раздражении и вздрогнула от эха собственного голоса. – Почему здесь, когда она может видеться с Рафейо у себя дома в любое время? Почему сегодня, когда никого нет и Палассо пуст? – сказала она уже спокойнее.
– Ладно, – нехотя согласился он. – Старшие эстудос живут этажом выше, над Вьехос Фратос. Пойдем.
Они поднялись на один пролет и были на середине второго, когда услышали произносимые женским голосом довольно изощренные проклятия. Лейла застыла.
– Тасия, – шепнула она одними губами.
– Ты была права, – шепнул он в ответ.
Крадучись, они поднялись по второму пролету, затем по третьему, молясь про себя, чтобы не заскрипели половицы. От комнат Фратос доносились странные звуки. Повернув за угол, они оба не смогли удержаться от судорожного вздоха при виде графини до'Альва, волокущей за ноги к лестнице чье-то тело.
Графиня оглянулась, круглые дикие глаза блеснули в свете лампы. Волосы ее растрепались, в глазах мелькнула ярость – она их узнала. Моментально овладев собой, она выпрямилась, выпустила ноги трупа из рук и с королевской надменностью спросила:
– Что делаете здесь вы?
Северин смотрел на нее в изумлении. Ведь она тащила труп! И тут он увидел, чье это тело.
– Премио Фрато Дионисо!
– Я нашла его мертвым в холле наверху, – сказала Тасия спокойно, слишком спокойно. – Я звала на помощь, но никто не пришел. Вас двое, отнесите Дионисо в его комнаты и положите в постель, как и подобает, а я пойду позову на помощь.
– Разумеется, – ответил Северин, как будто поверил каждому ее слову, и нагнулся к голове Дионисо, чувствуя на себе изумленный взгляд жены. Ему стало дурно от выражения мертвого лица: жалкий ужас, скрытая боль. Сердечный приступ? Мозговой удар? Северину не хватало врачебного опыта, чтобы это определить.
Но пятнышко крови было ему понятно. Белая рубашка выбилась из-под ремня, пока тело волокли, однако было ясно, что оно находилось с левой стороны груди, как раз над сердцем. Не успев ни о чем подумать, он увидел, как его руки разрывают рубашку, как разлетаются в тусклом свете лампы отскочившие пуговицы. Здесь – вот этот маленький мазок на коже…
– Убийство, – сказал он сурово, не узнавая своего голоса. – Премио Фрато Дионисо убит. Тасия попятилась.
– Как? Не может быть!
Лейла прыгнула к ней, обеими руками вцепившись в дорогой шелковый плащ. Золотые завязки на шее впились в горло Тасии, она рванула их руками, и скользящая материя с шелестом слетела с ее плеч. Лейла выпустила плащ и вцепилась пальцами ей в руки выше локтей.
– Как ты смеешь! Убери руки немедленно! Лейла дернула ее в сторону трупа.
– Что ты делаешь в крыле иллюстраторов?
– Этот вопрос я могла бы задать вам!
– Почему сегодня? – Лейла изо всей силы встряхнула пленницу. Тасия движением головы отбросила с лица черные кудри.
– По какому праву ты меня допрашиваешь? Отпусти немедленно! Северин не мог не восхититься. Храбрость, хитрость, надменность или чистая бравада, но выступление было великолепным. Он поднялся на ноги, уверенный, что болезненная тяжесть в костях – это лишь прелюдия к ближайшим двадцати годам, когда он будет стареть.
– Ты его убила? – спросил он спокойно. – Или Рафейо? Еще секунду Тасия боролась с хваткой Лейлы, потом что-то нечленораздельно выкрикнула и разрыдалась.
– Рафейо! Это Рафейо!
Вот и вся храбрость. И Арриго предпочел Мечелле вот это!
– Он виноват, ему отвечать! – лопотала она. – Он мне велел сюда прийти сегодня ночью. Он рассказывал про вашу магию, страшную магию! Я пришла к нему в мастерскую, а там был Премио Фрато Дионисо, мертвый! Я не виновата, я ни при чем!
Это, возможно, было правдой.
– А почему ты не сбежала, когда он тебя уже не видел? – спросила Лейла.
Легкое колебание сказало о многом.
– Он сын мне. Я его защищала всю мою жизнь – станешь матерью, поймешь сама: твой долг помогать ему, любить его, что бы ни случилось! Он мой единственный сын, а мать любит своего сына, что бы он ни сделал…
Боится, но не настолько, чтобы утратить присутствие духа. Северин изменил свою оценку Тасии. И запомнил, что надо сказать Лейле: никогда не любить ни одного из их сыновей подобным образом.
– Где он теперь? – Лейла встряхнула Тасию так, что у той клацнули зубы.
– Думаю, сбежал, – сказал Северин, избавляя Тасию от попытки правдоподобно соврать. – Мы достаточно нашумели, чтобы он вес понял. Ты можешь ее подержать, пока я найду Меквеля?
– Конечно.
И тут Лейла сделала такое, чего никогда не сделает ни один иллюстратор, ни музыкант, ни ювелир, – никто, для кого руки – смысл всей жизни. В благоговейном ужасе Северин увидел, как его жена с размаху врезала графине до'Альва кулаком в подбородок, – с немедленным и предсказуемым результатом.
Запомнить еще одно: никогда, никогда не сердить Лейлу.
* * *
Смех и свет из всех окон и дверей. Хриплый клубок танцующих тел, сплетающихся, расходящихся, вихляющих, шатающихся. Запах алкоголя, пота, удушливый аромат догоревших факелов, вонь дешевых духов. На сильных молодых ногах он скользил как тень по забитым толпами улицам, острые молодые глаза были на страже. В ателиерро над винной лавкой умные молодые руки повернули первый ключ, а чувствительные молодые пальцы стерли второй и третий.
И он оказался в безопасности.
Свет ему не был нужен. Это место он знал сотни лет. Он знал, где прислонен лицом к стене Пейнтраддо Меморрио, знал узор пятен краски на покрывающей его дерюге. Здесь стол, рядом стул, там мольберт, ларь с красками и растворителями – в нем же Фолио и Кита'аб – стоит рядом с пачкой чистых холстов у закрытого ставнями окна.
Ветхие простыни, побитые молью одеяла – и все же убежище, Он свернулся на кровати, и его долго трясло. Он говорил себе, что это всего лишь реакция тела, незнакомой плоти, которой он еще не научился управлять в совершенстве.
Не луч солнца сообщил ему о наступлении дня. Наглухо закрытые и затемненные окна, толстые деревянные ставни, тяжелые парусиновые шторы перекрывали путь свету. Он давно привык к затворничеству, пыли, тяжелому воздуху. Ею тело не привыкло. Он не мог дышать. Солнце взошло и согрело улицы Мейа-Суэрты, вновь освященные огнем, напекло стены и крышу его мансарды, раскалило воздух. – Он задыхался, и только это говорило ему о наступившем утре.
Он заставил себя встать, пройти через влажную тьму к столу и открыть бутылку, оставленную там, – сколько лет назад? Вино прокисло. Он все же выпил. Откашливаясь и отплевываясь, выпил еще.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Сарио вынул из портрета золотую иглу и зажег спичку, чтобы ее очистить. Санктеррия, подумал он, забавно. Хотя эта игла давно уже освящена своим применением. Для него освящена тем, что принадлежала Сааведре, – дар одной из их кузин для вышивки, вряд ли для красок на холсте. Сааведра вышивку презирала и отдала ему иглу для работы над фресками.
Пронзить сердце золотой иглой, принадлежавшей ей, было хорошо по двум причинам: в память о той боли, что причинила она ему давным-давно, и как знак милосердия – для Рафейо. В прошлом он экспериментировал, пронзая иглой голову, но попасть правильно было непросто, и иногда возникала лишь дикая головная боль. Живот он использовал только однажды и вздрагивал, когда вспоминал. Это был Игнаддио, первый новый хозяин, захваченный раньше, чем он додумался до иглы, и пронзенный скребком палитры. Грязь воняла до небес, и убирать ее пришлось много часов.
Сарио вложил очищенную, заново освященную иглу в маленький серебряный футляр. Встав на колени возле остывающего трупа, он расстегнул на нем верхнюю пуговицу рубашки, чтобы проверить, нет ли капли свернувшейся крови. Однажды, к его ужасу, старое сердце в ответ на прикосновение иглы брызнуло фонтаном крови и залило ему все руки. С тех пор – кто же это был? Этторо? – он захватывал на всякий случай чистую рубашку.
Он уже собирался осмотреть грудь, как, у него за спиной открылась дверь. Он ее запирал, и Рафейо тоже запер, когда вошел. Значит, еще у кого-то есть ключ. С уверенностью, от которой его чуть не стошнило, он уже понял, кто это.
– Рафейо!
Тасия вихрем ворвалась в комнату, шурша белым шелковым плащом и желтым праздничным платьем. Сарио пытался заслонить Дионисо своим телом, надеясь, что свет лампы достаточно слаб. Когда он поднял глаза, лицо его невольно исказилось – пусть и к месту – неприятным удивлением. Он подумал, как странно, что кровь тех же предков, что создала задумчивую красоту Сааведры, породила и эту женщину. Тасия была красива, но в ней сквозила излишняя ясность – отшлифованное, дисциплинированное совершенство, которое может вызвать отвращение. Она была выведена, как выводят породу комнатных собачек, соединяя близкородственных для получения нужного экстерьера и не думая о темпераменте или умственных способностях.
В жестоком характере этой женщины он не сомневался. А когда она скользнула взглядом по пейзажу Корассона и перевела глаза на труп на полу, он понял, что близкородственное скрещивание не лишило породу Грихальва разума.
– Он тебя застал, – сказала она спокойно. – Тебе следовало быть осторожнее. Как ты его убил?
– Я не убивал! Он.., он разозлился, а потом вдруг умер! Она подняла бровь, будто поверила ему – почти. И пожала плечами.
– Эйха, ему было под пятьдесят, а для иллюстратора это уже позорная старость. Его не должны здесь найти. Отнесем его к нему в комнату, чтобы это выглядело как смерть во сне.
– Ты всегда обо всем подумаешь, матра мейа! – И в тот же момент он понял, что так называть ее не следовало, хотя ее удивление тут же сменилось улыбкой.
– Конечно, карридо. Давай я помогу. Ты успел до его прихода?
Пока они распрямляли скрюченные конечности, он ей рассказал. Точнее, прохныкал – это было характерно для Рафейо в трудной ситуации.
– Я не знаю, что случилось. Оно не сработало. Я все сделал правильно, я знаю, что правильно, – а оно не подействовало!
Тасия метнула на него гневный взгляд поверх простертого тела Дионисо.
– Если ты все сделал как следует, как оно могло не подействовать?
– Я не знаю!
– Не могу сказать, Рафейо, что я не расстроена. Но ты попробуешь опять.
– Но если я не знаю, что случилось, как я это исправлю?
– Ты скоро будешь утвержденным иллюстратором. От тебя тогда не будет тайн. Ты определишь свои ошибки…
– Я все сделал правильно, я это знаю!
– Ты определишь свои ошибки, – твердо повторила она, – и исправишь их. И тогда ты напишешь картину как можно быстрее, потому что Арриго согласился на то, о чем мы говорили.
– Согласился?
Сарио надеялся, что недоумение на его лице получилось не слишком выразительным. Он еще не провел необходимые часы перед зеркалом, обучаясь управлять новым лицом. И с телом еще придется повозиться Ноги и размах рук чуть покороче, вес поменьше, и положение головы другое – слегка выбивает из равновесия.
– И вполне охотно, – подтвердила Тасия кислым голосом. – И ему не понравится, если придется ждать, пока ты зачаруешь его суку жену к повиновению. С другой стороны, у меня будет больше времени подготовить Серениссу. Кстати, вспомнила: ты сможешь написать ее, беременную его бастардом? Это помогло бы.
Сарио покачнулся. Бастард Грихальва? Она с ума сошла? Время сдвинулось, и он снова стал изначальным Сарио, и снова эта боль, когда он узнал, что Сааведра беременна. Со злостью отбросив чувство многовековой давности, он вернулся мыслями к этой опасной женщине, стоявшей перед ним.
– Ну? – требовательно повторила она. – И чтобы это была девочка!
– Я.., я думаю, смогу.
Поднявшись на ноги, он с усилием расслабил мышцы, наклонился, чтобы помочь ей встать. Прикосновение к ней было неожиданно противным.
– Я должен здесь прибрать и спрятать картину. Ты можешь вытащить его в холл? Я через минуту приду тебе помочь.
– Чтобы это я его тащила? Эйха, ладно. Только поспеши. Они взяли труп каждый за одну ногу и поволокли к двери. Когда Сарио открыл дверь, Тасия бросила взгляд на пейзаж Корассона. – Ее же на картине нет. Как может работать магия, если ее нет на картине?
Сарио сообразил быстро. Тасия явно ничего не знала о поджигательских планах своего сына.
– Это особые чары, – ответил он. – Создают атмосферу в Корассоне.
Черные глаза Тасии чуть не вылезли из орбит.
– Ты хочешь сказать, что сам воздух, которым она дышит, содержит чары и способствует желаниям Арриго? Как чудесно! – Светясь изнутри гордостью, она перегнулась и поцеловала его в щеку. Сарио подавил желание вытереть лицо. – Ты мне никогда не говорил, что такое возможно. Ты превзошел величайших иллюстраторов, Рафейо. Самого Риобаро!
– Я стараюсь. – Он изобразил улыбку. – Оттащи его так далеко, как сможешь. Его покои – вниз по лестнице в конце коридора.
– Не возись долго.
– Ты чудо, мать. Я тебе это уже говорил?
– Я стараюсь, – ответила она и подмигнула.
* * *
– Это мне не нравится, – мягко сказал Северин. – У тебя не было другой причины следить за ней от самого дома Лиссины, кроме смутного подозрения.
– Тасия была слишком собой довольна, чтобы этим была довольна я. – Лейла смело вошла в крыло иллюстраторов Палассо, куда не допускалась даже женская прислуга, и направилась к ближайшей лестнице. – И я думаю, что именно “смутное подозрение” заставило тебя просить Кабрала уничтожить этот рисунок!
– Не по лестнице, на это уйдет вечность. По коридору быстрее. – Он подождал, пока она его догонит, и легко взял за руку. – Почему ты так уверена, что она в доме иллюстраторов?
– А к кому она еще пойдет, как не к сыну? Севи, я кучу времени потратила, разыскивая тебя в толпе. Она могла уже сделать, что хотела, и уйти. Надо спешить!
– А что, ты думаешь, она хотела сделать?
– Откуда мне знать? – крикнула она в раздражении и вздрогнула от эха собственного голоса. – Почему здесь, когда она может видеться с Рафейо у себя дома в любое время? Почему сегодня, когда никого нет и Палассо пуст? – сказала она уже спокойнее.
– Ладно, – нехотя согласился он. – Старшие эстудос живут этажом выше, над Вьехос Фратос. Пойдем.
Они поднялись на один пролет и были на середине второго, когда услышали произносимые женским голосом довольно изощренные проклятия. Лейла застыла.
– Тасия, – шепнула она одними губами.
– Ты была права, – шепнул он в ответ.
Крадучись, они поднялись по второму пролету, затем по третьему, молясь про себя, чтобы не заскрипели половицы. От комнат Фратос доносились странные звуки. Повернув за угол, они оба не смогли удержаться от судорожного вздоха при виде графини до'Альва, волокущей за ноги к лестнице чье-то тело.
Графиня оглянулась, круглые дикие глаза блеснули в свете лампы. Волосы ее растрепались, в глазах мелькнула ярость – она их узнала. Моментально овладев собой, она выпрямилась, выпустила ноги трупа из рук и с королевской надменностью спросила:
– Что делаете здесь вы?
Северин смотрел на нее в изумлении. Ведь она тащила труп! И тут он увидел, чье это тело.
– Премио Фрато Дионисо!
– Я нашла его мертвым в холле наверху, – сказала Тасия спокойно, слишком спокойно. – Я звала на помощь, но никто не пришел. Вас двое, отнесите Дионисо в его комнаты и положите в постель, как и подобает, а я пойду позову на помощь.
– Разумеется, – ответил Северин, как будто поверил каждому ее слову, и нагнулся к голове Дионисо, чувствуя на себе изумленный взгляд жены. Ему стало дурно от выражения мертвого лица: жалкий ужас, скрытая боль. Сердечный приступ? Мозговой удар? Северину не хватало врачебного опыта, чтобы это определить.
Но пятнышко крови было ему понятно. Белая рубашка выбилась из-под ремня, пока тело волокли, однако было ясно, что оно находилось с левой стороны груди, как раз над сердцем. Не успев ни о чем подумать, он увидел, как его руки разрывают рубашку, как разлетаются в тусклом свете лампы отскочившие пуговицы. Здесь – вот этот маленький мазок на коже…
– Убийство, – сказал он сурово, не узнавая своего голоса. – Премио Фрато Дионисо убит. Тасия попятилась.
– Как? Не может быть!
Лейла прыгнула к ней, обеими руками вцепившись в дорогой шелковый плащ. Золотые завязки на шее впились в горло Тасии, она рванула их руками, и скользящая материя с шелестом слетела с ее плеч. Лейла выпустила плащ и вцепилась пальцами ей в руки выше локтей.
– Как ты смеешь! Убери руки немедленно! Лейла дернула ее в сторону трупа.
– Что ты делаешь в крыле иллюстраторов?
– Этот вопрос я могла бы задать вам!
– Почему сегодня? – Лейла изо всей силы встряхнула пленницу. Тасия движением головы отбросила с лица черные кудри.
– По какому праву ты меня допрашиваешь? Отпусти немедленно! Северин не мог не восхититься. Храбрость, хитрость, надменность или чистая бравада, но выступление было великолепным. Он поднялся на ноги, уверенный, что болезненная тяжесть в костях – это лишь прелюдия к ближайшим двадцати годам, когда он будет стареть.
– Ты его убила? – спросил он спокойно. – Или Рафейо? Еще секунду Тасия боролась с хваткой Лейлы, потом что-то нечленораздельно выкрикнула и разрыдалась.
– Рафейо! Это Рафейо!
Вот и вся храбрость. И Арриго предпочел Мечелле вот это!
– Он виноват, ему отвечать! – лопотала она. – Он мне велел сюда прийти сегодня ночью. Он рассказывал про вашу магию, страшную магию! Я пришла к нему в мастерскую, а там был Премио Фрато Дионисо, мертвый! Я не виновата, я ни при чем!
Это, возможно, было правдой.
– А почему ты не сбежала, когда он тебя уже не видел? – спросила Лейла.
Легкое колебание сказало о многом.
– Он сын мне. Я его защищала всю мою жизнь – станешь матерью, поймешь сама: твой долг помогать ему, любить его, что бы ни случилось! Он мой единственный сын, а мать любит своего сына, что бы он ни сделал…
Боится, но не настолько, чтобы утратить присутствие духа. Северин изменил свою оценку Тасии. И запомнил, что надо сказать Лейле: никогда не любить ни одного из их сыновей подобным образом.
– Где он теперь? – Лейла встряхнула Тасию так, что у той клацнули зубы.
– Думаю, сбежал, – сказал Северин, избавляя Тасию от попытки правдоподобно соврать. – Мы достаточно нашумели, чтобы он вес понял. Ты можешь ее подержать, пока я найду Меквеля?
– Конечно.
И тут Лейла сделала такое, чего никогда не сделает ни один иллюстратор, ни музыкант, ни ювелир, – никто, для кого руки – смысл всей жизни. В благоговейном ужасе Северин увидел, как его жена с размаху врезала графине до'Альва кулаком в подбородок, – с немедленным и предсказуемым результатом.
Запомнить еще одно: никогда, никогда не сердить Лейлу.
* * *
Смех и свет из всех окон и дверей. Хриплый клубок танцующих тел, сплетающихся, расходящихся, вихляющих, шатающихся. Запах алкоголя, пота, удушливый аромат догоревших факелов, вонь дешевых духов. На сильных молодых ногах он скользил как тень по забитым толпами улицам, острые молодые глаза были на страже. В ателиерро над винной лавкой умные молодые руки повернули первый ключ, а чувствительные молодые пальцы стерли второй и третий.
И он оказался в безопасности.
Свет ему не был нужен. Это место он знал сотни лет. Он знал, где прислонен лицом к стене Пейнтраддо Меморрио, знал узор пятен краски на покрывающей его дерюге. Здесь стол, рядом стул, там мольберт, ларь с красками и растворителями – в нем же Фолио и Кита'аб – стоит рядом с пачкой чистых холстов у закрытого ставнями окна.
Ветхие простыни, побитые молью одеяла – и все же убежище, Он свернулся на кровати, и его долго трясло. Он говорил себе, что это всего лишь реакция тела, незнакомой плоти, которой он еще не научился управлять в совершенстве.
Не луч солнца сообщил ему о наступлении дня. Наглухо закрытые и затемненные окна, толстые деревянные ставни, тяжелые парусиновые шторы перекрывали путь свету. Он давно привык к затворничеству, пыли, тяжелому воздуху. Ею тело не привыкло. Он не мог дышать. Солнце взошло и согрело улицы Мейа-Суэрты, вновь освященные огнем, напекло стены и крышу его мансарды, раскалило воздух. – Он задыхался, и только это говорило ему о наступившем утре.
Он заставил себя встать, пройти через влажную тьму к столу и открыть бутылку, оставленную там, – сколько лет назад? Вино прокисло. Он все же выпил. Откашливаясь и отплевываясь, выпил еще.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45