.
Он развязал мешочек. В ее ладонь скользнула звенящая цепочка. Овалы чеканного серебра перемежались прозрачными сапфирами. Стоить такое колье должно было по меньшей мере две тысячи золотых. Король Энрей неплохо разбирался в драгоценностях.
– Безделица? Его светлость приносит весьма дорогостоящие извинения, – сухо заметил он.
Неугомонный наследный принц поглядел на свою растерянную сестру и рассмеялся.
– Постарайся, чтобы он почаще чувствовал себя виноватым, Челла. К старости у тебя будет больше драгоценностей, чем у тза'абской императрицы!
Иллюстратор не удержался и подмигнул молодому человеку.
– В самом деле, ваше высочество, это украшение когда-то принадлежало императрице Ноории аль-Ассадда, и было оно у нее, ну, скажем, изъято после битвы при Шагарре.
Снова повернувшись к принцессе, он добавил:
– Для меня будет большой честью и огромным удовольствием написать ваше высочество в этом колье еще до приезда его светлости.
Она внимательно посмотрела на иллюстратора. Голубые глаза затмевали забытые при упоминании Арриго камни.
– Он скоро приедет, итинераррио Дионисо? Очень-очень скоро? Еще один грациозный жест в ее сторону.
– Разве может мужчина, зная, что его ожидает такая женщина, задержаться хоть на мгновение дольше, чем это необходимо?
Она очень мило покраснела, пальцы, сжимавшие колье, слегка задрожали. Тетка бросила на нее косой взгляд, ясно говоривший: попади эта “безделица” в ее руки, уж она-то вцепилась бы в нее намертво и отпустила лишь для того, чтобы застегнуть ее на своей тощей шее.
"Надо бы подарить старой грымзе парочку побрякушек, авось подобреет”, – отметил про себя иллюстратор. Он уже понял, что, как бы ни приходилось сожалеть, своего любимого андалусийского жеребца ему придется преподнести этому охотнику. Ничего не поделаешь, надо задобрить гхийасцев. Остается еще проблема, как получше умаслить короля, чтобы уладить дело с проклятым опозданием. Черт бы побрал этого упирающегося идиота! Его капризы и бестактность слишком дорого обходятся Тайра-Вирте.
Внезапно иллюстратора посетила идея. С тех пор как двенадцать лет назад умер старый Бартойо Грихальва, в Ауте-Гхийасе не было своего художника. Согласно одной из статей брачного контракта, Тайра-Вирте обязывалась прислать в Гхийас достаточное количество иллюстраторов для знати и Придворного Иллюстратора, так как исключительно Грихальва и Великий герцог Коссимио понимали значение заглавной буквы. Арриго раньше чем через неделю не приедет, это время можно провести с толком, написав портрет. Заодно и король оттает.
"Несколько портретов, – подумал он мрачно, разглядывая абсолютно невдохновляющую физиономию тетки. – Если, конечно, Арриго не перестанет брыкаться. Писать портрет Мечеллы будет приятно. Всегда приятно рисовать хорошеньких девочек. Потом портрет наследного принца – верхом, разумеется. А что касается короля… Эйха, есть у нас способы скрыть лысину”.
Если королевское семейство останется довольным, – а именно этого ждал от итинераррио Великий герцог Тайра-Вирте, – Арриго встретят здесь с радостью, а не заставят томиться в отместку за опоздание. Существуют тысячи предлогов, чтобы отсрочить венчание: приданое недошито; гости не собрались; город не украшен к празднику; невеста стесняется (впрочем, последнее здесь не годится) – все это он не единожды видел на протяжении своей долгой карьеры. Гхийасцев надо ублажить, чтобы они осчастливили Арриго, который, в свою очередь, осчастливит этим герцога Коссимио и Верховного иллюстратора Меквеля… И всего этого не произойдет, если Арриго оскорбится ответной реакцией короля и откажется от невесты. Если то, что о нем болтают, – правда, он может отказаться в любом случае.
«Вот что ты делаешь для до'Веррада, Сарио!»
Дионисо мысленно вздохнул и начал осторожную беседу, которая продлится долгие часы, пока он будет писать портрет принцессы Черносливины.

* * *

Юноша и девушка стояли неподвижно, прислушиваясь. Дверь захлопнулась за их спинами. Лязгнул задвигаемый засов, щелкнул ключ в замке. Затем те же звуки повторились в следующей комнате. Они не касались друг друга и молча смотрели на большую кровать, дожидаясь, когда упадет последний засов и звук шагов стихнет в конце коридора.
– Ты знаешь, что надо делать? – первой заговорила девушка.
– Я знаю, что надо делать, – огрызнулся юноша. – В конце концов, ты у меня четвертая.
– Что ровно ничего не гарантирует, – заметила она, подходя к постели.
Над кроватью, в полукруглой нише, скрывалась икона, две свечи стояли по обе стороны от нее. Девушка потянулась к ним, чтобы зажечь, покуда последний луч заходящего солнца не погас за высокими окнами.
– Одна тебе, одна мне, – пробормотала она. – Пусть Мать и Сын смотрят на нас, как будто мы послушники в монастырской келье. Хотела бы я знать, одобряют ли они то, что видят.
– Для тебя это что-то значит?
– Даже если и значит, какая разница?
Она стала расшнуровьввать корсаж. Ее кожа матово поблескивала в полумраке и была слишком смуглой даже для Грихальва, выдавая большую, чем обычно, примесь тза'абской крови.
– Не скажу, что я именно так хотела провести четыре месяца своей жизни. Я выполню свой священный для всех Грихальва долг, но только попробуй сделать мне ребенка! – Отшвырнув корсет куда-то в угол, она добавила:
– И никаких странных штучек, понял?
Он расстегнул рубашку и аккуратно повесил ее на дверной крюк.
– Понял. Давай наконец покончим с этим.
– Какой энтузиазм!
Раздевшись до пояса, она швырнула блузу вслед за корсетом и распустила шнур, поддерживавший юбки на талии.
– Честность с первого слова – это прекрасно, особенно для людей, которых заперли вдвоем на ближайшие три ночи.
Комната напоминала монастырскую келью: кровать, умывальник, ни ковра, ни даже картины – и это здесь, в Палассо Грихальва! – только икона глядит со стены. Хорошо еще, что здесь прохладно, несмотря на необычно жаркую весну. Беленые стены в шесть футов толщиной открывались высокими восьмифутовыми окнами на север и на юг:
Слабый ветерок пошевелил шелковые сетки на окнах и слегка взъерошил волосы молодого человека, когда он выпрямился, сбросив штаны и сандалии.
– Тебе не о чем беспокоиться – от меня ты не забеременеешь. Я знаю, кто я такой.
– Какой умный мальчик – знает то, чего не знают даже Вьехос Фратос!
– Я не мальчик! – дерзко ответил он, снимая нижнюю рубашку.
– А вот это ты и должен доказать. Лично для меня сие пока не Очевидно.
Девушка произнесла эту фразу намеренно оскорбительным тоном. Но он в свои четырнадцать лет был уже достаточно взрослым, дабы понять, что ее гнев и горечь относились не к нему, и не обиделся.
Юбки упали к ее ногам. Она пинком отправила их вслед за блузой и корсетом и вытянулась на кровати, опираясь на локти. У нее оказалась прекрасная фигура: высокая грудь, тонкая талия, крутой изгиб бедер. Впрочем, большинство женщин в семье Грихальва выглядели не хуже. Она склонила набок голову на длинной шее, бывшей, бесспорно, предметом ее гордости, и спросила:
– Ты действительно так в себе уверен?
– Я знаю это всю жизнь.
– Ну, раз ты так говоришь, – пожав плечами, она легла на спину, – тогда вперед. Они просматривают простыни каждое утро. От тебя в твоем возрасте потребуется не меньше двух раз за ночь. Считается, что так лучше всего для женщины.
Когда звуки страсти стали проникать сквозь окна и отдаваться эхом в коридоре, он попытался умерить свой пыл.
Потом девушка встала, подошла к умывальнику, намочила полотенце и обтерла им тело.
– Да, ты не новичок, – заметила она. – Но тебе это как будто не нравится. Я все-таки не настолько страшная.
– По-моему, ты очень красивая.
Он повернулся на бок, чтобы посмотреть на нее, и подпер голову рукой. Она хмыкнула.
– Один совет, амико. Иллюстраторы должны рисовать все – и прекрасное, и безобразное, так что учись льстить, особенно женщинам. Начни с того, чем женщина гордится. Попрактикуешься немного и научишься узнавать это с первого взгляда. Потом переходи к тому, что она считает своим недостатком. Если ты умен, то сразу поймешь, что это, – и уж тут можешь врать как сивый мерин.
Он ухмыльнулся, принимая вызов.
– У тебя красивая шея.
– Откуда ты…
– По тому, как ты ее держишь. А еще ты носишь маленькую золотую цепочку, чтобы подчеркнуть ее длину. – Он рассмеялся. – А что касается “недостатков”, то тут мне и врать не придется. Твои груди само совершенство.
– У тебя, видно, большой опыт по части грудей, – парировала она.
– У первой моей девушки они были как перезрелые дыни. А у последней их не было вовсе.
– Неплохо, – уступила она. – Но помни, сравнения опасны. Если ты не в курсе местных интриг, то легко можешь попасть впросак.
Прополоскав полотенце, она протянула его юноше.
– Возьми, очень приятная вещь в такую жару. Откуда-то донеслись крики – низкий мужской голос срывался на дискант.
– Не так, конечно, приятно, как это. Кансальвио отлично проводит время, узнаю его голос.
Он протер себе грудь и подмышки.
– Вот будет обидно, если именно он станет иллюстратором! В одном моем ногте больше таланта, чем у него.
– Матра Дольча! Ты и в этом уверен? Откуда ты знаешь так много?
– Сразу видно, что ты живешь не в Палассо.
– Нет, – нахмурилась она. – Мы с матерью и отчимом живем за городом. А при чем тут…
– Жила бы ты здесь, ты бы слышала, что обо мне говорят.
– Ах, как трудно быть гением! – насмешливо пропела она, широко раскрыв глаза.
Он вспыхнул, но не от стыда за свое высокомерие, а от раздражения. Она еще увидит, все они еще увидят, когда конфирматтио закончится и он станет одним из настоящих иллюстраторов – подлинным Грихальва.
Девушка бросила полотенце рядом с простыней на пол. Завтра слуги заберут все это и постирают. Она устроилась в подножье кровати и, обхватив руками колени, продолжала:
– Еще один совет. Думай о себе что хочешь – быть может, ты имеешь на это полное право, – но не показывай этого Фратос. Они очень ревностно относятся к таким вещам. Когда им попадается истинный талант, они одновременно трепещут и злятся.
– Это мне уже известно, – признался он. – Но ты-то откуда знаешь о таких вещах?
– У меня есть брат. На самом деле он мой сводный брат. Мы оба – дети конфирматтио. Маме было шестнадцать, когда она родила Кабрала, и двадцать – когда появилась на свет я. Потом она вышла за мастера Хонино – у него медные рудники в Эллеоне – и взяла нас с собой. Я всю жизнь прожила вдали от Палассо и надеялась, что они забыли обо мне. А брат вернулся сюда, чтобы получить образование. Кабрал не иллюстратор – где-то здесь должна жить моя племянница, – но он все равно великий художник.
– Я уверен в этом, – вежливо сказал юноша. Слова не обманули ее.
– Ты, конечно, думаешь, что талантом обладают исключительно стерильные. В любом случае я надеялась, что его вклада в семью окажется достаточно. Но в этом году не хватило подходящих девушек, кто-то вспомнил про меня – и вот я здесь. Не повезло.
Он кивнул, понимая, что она и сейчас не хотела его обидеть.
– Нужны были четыре девушки, а подходящих здесь – только три. Мать, бабушка и тетка Тринии умерли в родах – вряд ли она сможет родить. В роду Филиппин уже три поколения не появилось ни одного иллюстратора. Что же касается Полии – эйха, скажем так: она рисует воображаемой кистью.
– Видишь, каким ты можешь быть тактичным? – поддразнила она.
– Граццо, – поблагодарил он, чувствуя, что она понемногу начинает ему нравиться. – В итоге ты здесь, выполняешь свой долг.
– Это их идея, а не моя.
Она тряхнула головой, черные волосы рассыпались по плечам.
– Если ты и впрямь так уверен в себе, как говоришь, – мне повезло. Я хочу детей только от любимого мужа, когда он у меня будет.
– Ты хочешь влюбиться, выйти замуж и только потом заводить детей? – Он поднял брови, изображая удивление. – Никогда не слыхал о Грихальва с моральными устоями торговцев!
– Можешь смеяться над чем хочешь! – отмахнулась она. – Я вынуждена была переспать с четырьмя маленькими глупыми художниками, потратить четыре месяца собственной жизни, то кувыркаясь здесь с одним из вас, то дожидаясь, пока мне подсунут следующего, и все это время они ждали затаив дыхание: а вдруг я беременна! А забеременей я, пришлось бы потерять еще год, дожидаясь, пока родится ребенок.
Он пожал плечами.
– Но так поступают все женщины Грихальва.
– А я не хочу! Не можешь понять меня – подумай сам. Ты знаешь, кто твоя мать, а что до отца – Фратос, конечно, знают, кто он, но ты мог бы с таким же успехом быть одним из первых чи'патрос. Здесь, в Палассо, это не важно, но когда-нибудь ты выйдешь отсюда в большой мир. Санктос и санктас смотрят на нас так, будто мы фиолетовые чудища с пятью глазами.
– Кого это волнует? – усмехнулся он.
– Нас не волнует, а остальных людей – очень. Они тоже косятся на нас, дабы всем показать, что они разделяют отвращение екклезии к нашему мерзкому, аморальному, неестественному существованию.
– Эйха, понятно, что ты имеешь в виду. Но иллюстраторов это не должно волновать. Мы слишком значительны.
– Ты хоть когда-нибудь был за стенами Палассо? Иллюстраторов это касается больше всего. Поговори с моим братом Кабралом, пока мы здесь. Ты узнаешь от него многое, хоть он и не принадлежит к вашей возвышенной братии, – добавила она едко.
– Ты что, жалеешь меня? Эта мысль его поразила.
– Да, – ответила она просто, – мне всех вас жаль. У нас с Кабралом хоть семья была. Одна мать, один отец вместо тысячи сводных братьев, сестер, кузенов, не говоря уже об остальных родственниках – их просто не сосчитать! И всем им на вас наплевать, если у вас не окажется Дара. Что у вас за детство – кроватка в общей комнате, одна кормилица на несколько человек… А это ваше так называемое образование? – Она все больше распалялась. – Искусство, искусство, искусство – и ничего больше. Что ты знаешь, например, о естественных науках?
– Достаточно, чтобы не вызвать взрыва, смешивая растворители.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45