Пошли, пошли отсюда!
Кабрал ухмыльнулся и поставил на пол тазик, так, чтобы до него было легко дотянуться.
Час спустя Рафейо прокрался в темную каюту с кувшином в одной руке и накрытой стаканом свечой – в другой. Свет немилосердно резал Дионисо глаза.
– Я принес вам горячего питья, – прошептал мальчик. – Говорят, это успокаивает желудок.
Дионисо подумал, не прогнать ли Рафейо. Но между ними как раз стала наклевываться связь, на которую он рассчитывал, и сейчас представилась прекрасная возможность укрепить ее. Кстати, и для Арриго это полезно: когда Меквель уйдет в отставку или умрет, а Рафейо как раз будет в подходящем для его должности возрасте, Арриго вспомнит, что его любимый Грихальва, которому он доверяет и который рассказал ему так много интересных вещей, в свою очередь, любит и доверяет Рафейо.
Поэтому он выпил чашку сладкого мятного питья, пока Рафейо опорожнял тазик, и через некоторое время ему действительно стало лучше.
– Граццо.
Дионисо откинулся на подушки и сжал теплую чашку обеими руками. Впервые он ощутил слабый приступ боли в суставах, и то лишь потому, что плохо переносит качку. А ведь ему уже сорок два, род Дионисо – долгожители, по меркам иллюстраторов ему пока не о чем беспокоиться.
– Сядь и поговори со мной. Я вижу, тебе не терпится задать мне множество вопросов.
Ответом послужила улыбка – очаровательная на лице ребенка, она будет совершенно неотразимой, когда он вырастет и станет мужчиной. Дионисо никогда не видел Тасию, но, если ее улыбка хоть слегка напоминает эту, неудивительно, что Арриго так не хотел жениться.
– Я умираю от любопытства с тех пор, как притащил этот пузырек, прямехонько из ночного горшка князя! Отвратительно!
– Самым молодым всегда достаются самые неприятные поручения. Но ты не потребовал объяснений, и это было очень мудро, ведь мы были среди чужих. Сядь, Рафейо, и я отвечу на твои вопросы.
Так же, как он отвечал на вопросы Арриго, не на все, разумеется. Он сделал еще глоток, вздохнув, когда пар согрел ему лицо.
– Начнем с иконы княгини Розилан. Масло и дерево сами по себе вещи не магические, но, поскольку икона написана кистью, сделанной из собственных волос княгини, она имеет определенную силу. Потом ты узнаешь сравнительную силу разных материалов, а также как применять свои собственные магические способности. Теперь расскажи мне о символах.
Рафейо присел на самый кончик стула, зажав руки между коленями, его гибкое тело инстинктивно раскачивалось, компенсируя качку. Дионисо запомнил эту позу – потом пригодится.
– Пресвятая Мать сидит на траве, – начал Рафейо. – Это дает Покорность. Но мне не кажется, что княгиня из послушных.
– Ни в малейшей степени, поэтому я прибавил сливы. Мальчик нахмурился, потом внезапно усмехнулся.
– Верность! И их тут целый сад, а не только те, что в корзинке, это должно подействовать даже на нее!
– Мы на это надеемся. Что еще?
– Розмарин – это Память, но что она должна помнить? Подавив очередной приступ дурноты, Дионисо глотнул чая и ответил:
– Пресвятая Мать одета в национальный костюм Диеттро-Марейи. Я хочу напомнить княгине, что когда-то, в дни своей патриотической юности, она любила этот стиль. И ее теперешняя любовь к тза'абским тряпкам…
– ..пропадет! – прервал его Рафейо.
– Нет. Но предыдущее увлечение окажется сильнее. Когда она решит, что национальный костюм ей нравится больше, это будет ее собственное решение, она будет счастлива, и никто не подумает про икону. Больше всего на свете хорошеньким женщинам нравится вводить новую моду.
Он кивнул, глядя, как Рафейо наливает еще одну чашку.
– Теперь расскажи мне о соснах.
– Соснах?
– Эйха, возможно, ты до этого еще не дошел. Сосна означает Магическую энергию, и, заметь, я опять нарисовал целый лес! Поскольку мне была доступна только кисть из ее волос, пришлось компенсировать это в самой картине.
Рафейо ничего не понял, но все же задал правильный вопрос:
– А почему нельзя было использовать что-нибудь посильнее?
– У нее уже был подобный опыт. Не с ней лично, а с ее родственниками. Пришлось действовать хитрее. Что касается иконы князя, то, поскольку ты все равно ничего не поймешь, я объясню тебе сам.
– Я знаю, что колокольчики обозначают Постоянство, а плющ – Верность.
– Но в присутствии Сына смысл меняется. Ты опять хочешь меня перебить и сказать, что одуванчики – это Мужская сила. Верно. Фелиссо увидит преимущества мужского склада ума и чресел, вспомнит, что он отец всех этих девяти кошмарных детей. Кстати, надо напомнить Меквелю – пусть скажет Коссимио, чтобы ни одна из дочерей до'Веррада даже и не думала о помолвке с какой-нибудь из этих отвратительных обезьянок. Я не хочу портить семейную линию.
Рафейо рассмеялся.
– Эдакие уродцы! А представляете, каково быть здесь придворным иллюстратором и рисовать последовательно девять “Венчаний”?
– Помилосердствуй! – содрогнулся Дионисо. – Мой желудок слишком слаб для подобных мыслей! Но мы с тобой говорили о скромных одуванчиках, которые означают еще и Пророческие видения. Фелиссо – набожный человек. Он увидит пророческий сон о тза'абских песках и их обитателях, которые не являются частью цивилизованного мира и не почитают Мать и Сына.
Широко раскрыв от изумления глаза, Рафейо Прошептал:
– Вы хотите сказать, икона заставит его видеть такие сны? Но почему? Что в этой картине такого…
– В свое время ты все узнаешь. Яблоко вызывает сны. Князь поверит, что это видение, и прекратит связи с тза'абами. Такой прием известен как Пейнтраддо Соно – Нарисованный Сон.
Мальчик обдумал услышанное.
– Обе иконы чем-то пахли. Это был не обычный запах дерева или масляных красок, а что-то совсем другое. Дионисо довольно улыбнулся.
– У тебя чуткий нос. Это была вербена. Магический запах. Я втер ее в дерево с обеих сторон, перед тем как начать работу. Рафейо опять помолчал. Наконец он смиренно произнес:
– Все это гораздо сложнее, чем я мог подозревать.
– Но ты подозревал! Это хоть и слабое, но оправдание для Грихальва, который до конфирматтио не знал и крупинки правды.
– А велика ли эта скрытая правда?
– Больше, чем все мы можем себе представить.
Рафейо благоговейно вздохнул.
– Выходит, мы, Грихальва, сильнее всех в мире!
Ну вот, он ожидал такой реакции. Сам ее добивался. Все молодые иллюстраторы говорят то же самое, когда впервые сталкиваются с реальной магией. За много лет Дионисо успел понять, что ответ, который они всегда получают, – правильный. И он провозгласил его, стараясь выглядеть как можно торжественнее:
– Мы используем эту силу, чтобы служить до'Веррада, защитившим чи'патрос, когда нас чуть не изгнали. Они спасли нам жизнь, когда народ, обезумевший от страха перед нерро лингвой, мог бы перебить нас всех до одного.
– Но если бы мы захотели, мы могли бы быть…
– Нет, – жестко сказал Дионисо, – никогда.
Он сознательно отринул память о Раймоне, Иль-Адибе и той ночи, когда сам не только думал так же, но и разрабатывал конкретный план – тогда он еще не знал, что все не так просто.
– Но почему? – вскричал Рафейо.
– В нас течет тза'абская кровь. Чи'патрос находятся в худшем положении, чем последний крестьянин на самой бедной ферме Тайра-Вирте. Нам никогда не очиститься от этой крови – так учит екклезия.
– Но вы же в это не верите!
– Конечно, нет! Но другие-то верят. Попробуй кто-нибудь из нас взять власть – и мы погибли! Даже если сотни Вьехос Фратос напишут тысячи икон, им все равно не повлиять на тех, кто будет нам противостоять. Поэтому мы используем силу, которой владеем, и никогда не пытаемся добиться власти, которая все равно никогда не будет нашей.
– Но…
– Мы – часть Тайра-Вирте, но нам никогда не стать здесь полностью своими.
Рафейо кусал губы, потом взорвался:
– И все это из-за косности екклезии…
– Из-за всего этого глупо даже пробовать.
Будучи одним из муалимов в Палассо Грихальва, он вбивал сию мысль в головы своим юным питомцам. Это была не просто мудрая политика, не просто очевидный факт – он боялся, что однажды какой-нибудь Неоссо Иррадо преступит правила даже в большей степени, чем он сам, и таким образом приведет Грихальва к гибели.
– Теперь что касается Великого герцога, – продолжал он просвещать Рафейо, – настоящего властителя в Тайра-Вирте. У него целая армия советников, но тем не менее он должен сам просматривать все конторские книги, чтобы знать, не обманывают ли его. Его дом заполнен придворными интриганами, и за всеми ними надо пристально следить. Он должен заботиться о том, чтобы не потерять власть и богатство, а по возможности преумножать и то, и другое. Он женится по указке и всю жизнь вынужден подчиняться самым строгим правилам.
Дионисо умолк, стараясь скрыть улыбку, потому что Рафейо явно представил себя в роли Великого герцога Тайра-Вирте. Судя по выражению его лица, он был сейчас прикован к огромной бухгалтерской книге, за спиной его прятались двадцать баронов с огромными ножами, а женат он был на одной из кошмарных дочерей делла Марей.
Глаза Рафейо стали огромными от ужаса.
– Но тогда мне не придется рисовать!
– Не часто.
– Гораздо лучше быть одним из нас!
– Я всегда так думал, – сухо сказал Дионисо. – Иллюстратор Грихальва всегда в большем почете у Великих герцогов, чем простой дворянин. Семья заботится о доходах, снабжая нас всем необходимым. В Палассо Грихальва живем мы и только мы. Ты женишься, на ком захочешь, или вовсе не женишься – это твой выбор. Наше поведение не стало смешным притворством, призванным скрыть вульгарность и распущенность под маской утонченных манер или манерности, как это принято в обществе, у нас сохранилось главное – чувство собственного достоинства. Что же касается власти… – Он улыбнулся. – Мы вольны делать то, к чему призывает нас наша кровь: писать!
– А это самая сильная власть, – согласился Рафейо. – Но разве вам не надоедает писать то, что велит вам дон Арриго?
– Это часть нашей службы и нашего долга. Ты потом сам поймешь и оценишь возможности, которые перед тобой открываются. Кроме того, хотя мне и приказали написать эти иконы и к каждой предъявлялись определенные требования, все же создал их я. В нашей работе есть свои удовольствия, Рафейо. Можно вложить в указанную форму часть своего таланта. Дара, свое видение, можно сделать шедевр даже из обычного “Рождения” или “Венчания”.
Вскоре Рафейо ушел. Ему было над чем подумать. Дионисо допил чай, лег на койку, милосердно устроенную в виде мягкой колыбели, и заснул улыбаясь.

Глава 40

Новый, 1263 год начался обычными празднествами, от которых Мечелла была, к счастью, освобождена. Всю зиму она чувствовала себя такой больной и вялой, что Арриго стал опасаться за ребенка. Приезжали знаменитые доктора, кудахтали как куры и, констатируя, что всему виной тяжелая беременность, – а может, и погода, – предъявляли счета.
С приближением весны Мечелле стало полегче – чем больше становился ее живот, тем лучше она себя чувствовала. Растолстела так сильно, что начали поговаривать о двойне. К тому же она оказалась столь энергичной, что вызвалась участвовать в подготовке детской программы своего любимого праздника, Астравенты.
Первым вкладом Мечеллы в религиозную и культурную жизнь Тайра-Вирте, не считая, конечно, ее редких появлений на людях, стало небольшое изменение обряда праздника в соответствии с гхийасскими обычаями. Вместо того чтобы просто раздавать маленькие зеркальца, которыми полагалось ловить падающие звезды во время праздника, их спрятали в парке Палассо, предоставив детям возможность заняться их поисками. Дворецкий Мечеллы с энтузиазмом воспринял эту идею, но в отсутствие госпожи тяжело вздыхал, представляя себе расходы, которые понесет лично она, – не на особые зеркальца, а на приведение в порядок парка.
Нововведение имело огромный успех. Когда закат возвестил о начале праздника и родителям было подано угощение – сидр и печенье в форме звездочек, сотни маленьких детей, со смехом носясь среди цветов и живых изгородей парка, уже искали свои призы – маленькие зеркальца с деревянными, украшенными лентами ручками. Зажав их в грязных кулачках, дети бежали к фонтану, где Мечелла завязывала ленточки на сотнях маленьких ручек. Ерзавшим от нетерпения в ожидании “звездного дождя” детям раздавали сладости.
Настала ночь, и, как всегда в это время года, с неба ливнем посыпались крохотные искорки. Все зеркала разом повернулись вверх, стараясь поймать крохотное пятнышко света. Стены Палассо дрожали от радостных криков, сопровождавших каждую удачную попытку. Один за другим появлялись родители, находили и долго успокаивали счастливых, липких от конфет детей, поймавших свои звездочки. Мечелла стояла на ступенях лестницы, многочисленные добрые граждане Мейа-Суэрты благодарили ее и кланялись на прощание, а она улыбалась в ответ.
Вдруг она заметила маленькую девочку, которая брела позади всех и горько плакала. Мать тщетно пыталась утешить ее. Мечелла покинула свой пост и тяжело опустилась на колени рядом с ребенком – огромный живот мешал ей. Она легонько сжала маленькую липкую ручку с привязанным к ней зеркальцем.
– Что случилось, меннина?
– Ничего не поймала, – всхлипнула девочка. Смущенная мать попыталась увести ребенка, но Мечелла, улыбаясь, покачала головой.
– Ты, наверное, моргнула, – сказала она девочке, – и не заметила свою звезду. Давай попробуем найти ее.
Она стала вертеть зеркальце из стороны в сторону, свободной рукой в это время незаметно отрывая маленькую тза'абскую стеклянную бусинку от своего расшитого блестками платья.
Девочка послушно уставилась в зеркало, потом захныкала:
– Здесь ее нет!
– Может, надо вот так повернуть… О! Вот она! Мечелла притворилась, что вынимает сверкающую бусинку из волос девочки.
– Понятно теперь, почему ты не видела ее!
– Мама, мама! Моя звездочка!
– Ты знаешь, что я думаю? – Мечелла вложила “звездочку” в руку ребенка. – Ей стало так одиноко в темном ночном небе, что когда она увидела твои прекрасные темные кудри, то решила жить там, а не в каком-то старом зеркале.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45