Том, если родится мальчик, и Тэсс – если девочка.
Ее голос становился все тише, и Уилл уже пожалел о том, что нашел эти буквы. Он неловко погладил мать по плечу и произнес:
– Ничего, мам.
– Ах, милый мой, – прошептала миссис Стэнтон, – я не грущу. Это было очень-очень давно. Том был бы сейчас взрослым, старше Стефана. Да к тому же, – она оглядела комнату, наполненную людьми и подарками, – выводок из девяти человек вполне достаточен для любой женщины.
– Повтори это еще раз, – попросил мистер Стэнтон.
– Все идет от наших предков-фермеров, мама, – сказал Пол. – Они верили в то, что семья должна быть большой. Много бесплатной рабочей силы.
– Кстати, о рабочей силе, – спохватился отец, – куда подевались Джеймс и Макс?
– Пошли за другими коробками.
– Боже мой, какие инициативные!
– Это все дух Рожества, – подытожил Робин, стоя на стремянке. – Добрые христиане ликуют. Почему никто не включит музыку?
Барбара, сидя на полу рядом с креслом матери, взяла маленькую букву Т из ее рук и положила на ковер, где были размещены все инициалы по порядку.
– Том, Стив, Макс, Гвен, Робин и Пол, я, Мэри, Джеймс, – перечислила она. – А где же буква «У» для Уилла?
– Символ Уилла был со всеми остальными. В коробке.
– Вообще-то это была не буква У, если ты помнишь, – начал мистер Стэнтон, – это был какой-то символ. Я осмелюсь сказать, что к тому времени Фрэнк уже устал вырезать инициалы, – он улыбнулся Уиллу.
– Но его здесь нет, – заявила Барбара. Она перевернула коробку вверх дном и потрясла ее. Потом серьезно посмотрела на младшего брата. – Тебя нет.
Уилл чувствовал нарастающее необъяснимое беспокойство.
– Ты говоришь, это был какой-то символ, а не буква «У»? – переспросил он как бы невзначай. – А какой символ, папа?
– Мандала, насколько я помню, – ответил мистер Стэнтон.
– Что?
Отец усмехнулся.
– Не обращай внимания, я просто умничаю. Не думаю, что Фрэнк назвал бы тот символ подобным именем. Мандала – очень древний символ, восходящий к временам солнцепоклонников. Это узор, состоящий из круга и линий, которые расходятся лучами вовне или внутри. А твой маленький рождественский символ был очень простым – круг, кажется, со звездой внутри или с перекрестьем. Да, точно, внутри был крест.
– Но я не могу понять, почему его нет здесь, вместе с остальными, – удивилась миссис Стэнтон.
Однако Уилл все понял. Если можно было влиять на служителей Тьмы, зная их настоящие имена, то, очевидно, и Тьма, в свою очередь, могла использовать магию против Носителя Света с помощью Знака, который мог быть символом его имени, например, с помощью вырезанного из дерева инициала… Очевидно, кто-то выкрал символ Уилла, чтобы таким образом получить власть над ним. И, возможно, именно для того, чтобы избежать этого, фермер Доусон вырезал для Уилла не инициал, а круг с перекрестьем внутри, чтобы Тьма не смогла использовать его. Но все же символ исчез – вероятно, был похищен…
Немного позже Уилл бросил украшать елку и поднялся наверх, чтобы приколоть ветки падуба над дверью и над каждым окном в своей комнате. Он также засунул одну ветку в недавно починенную задвижку светового люка. Затем сделал то же самое в комнате Джеймса, где собирался ночевать в канун Рождества. И, наконец, спустившись вниз, аккуратно повесил маленькую веточку падуба над входной дверью дома, а также над задней дверью. Он проделал то бы же самое со всеми окнами в доме, но тут проходившая мимо Гвен заметила его.
– О, Уилл, – сказала она, – только не везде. Положи ветки на каминную полку или куда-то еще, где за ними можно следить. Иначе костянки будут падать нам под ноги каждый раз, когда мы закрываем или открываем занавески.
«Типичная женская логика», – с досадой подумал Уилл. Однако он совсем не хотел привлекать внимание к веткам падуба, поэтому не стал протестовать. И все же постарался красиво разложить ветки на каминной полке – здесь они будут защищать еще один вход в дом, о котором мальчик не подумал. Уже давно утратив веру в Деда Мороза, он совершенно забыл о возможности проникновения через дымоход.
Дом был наполнен огнями, разноцветными украшениями и праздничным волнением. Канун Рождества практически наступил. Осталось соблюсти еще одну традицию – пение рождественских гимнов.
После вечернего чая, когда были зажжены рождественские огни и прекратилось шуршание подарочных упаковок, мистер Стэнтон вытянулся в своем потертом кожаном кресле, взял трубку и многозначительно улыбнулся всему семейству.
– Итак, кто идет в этом году? – спросил он.
– Я, – ответил Джеймс.
– Я, – сказал Уилл.
– Барбара и я, – подключилась Мэри.
– Пол, конечно же, – добавил Уилл.
Футляр с флейтой брата уже лежал на кухонном столе.
– Не знаю, пойду ли я, – засомневался Робин.
– Конечно, пойдешь, – отрезал Пол. – Без баритона нам не обойтись.
– Ладно, – согласился его брат-близнец. Этот короткий диалог повторялся ежегодно в течение трех лет. Робин, крупного телосложения, прекрасно игравший в футбол и увлеченный точными науками, чувствовал себя не в своей тарелке на таких «девчоночьих» мероприятиях, как пение гимнов. На самом деле он искренне любил музыку, как и вся семья Стэнтонов, и у него был приятный низкий голос.
– Я очень занята, извините, – произнесла Гвен.
– Она хотела сказать, – начала Мэри, держась на безопасном расстоянии от сестры, – что должна помыть голову на тот случай, если Джонни Пен решит зайти в гости.
– Что значит «решит»? – спросил Макс.
Гвен грозно посмотрела на него:
– Тебе тоже надо бы пойти петь рождественские гимны.
– Я занят еще больше, чем ты, – лениво ответил Макс, – извини.
– А он имеет в виду, – сказала Мэри, задержавшись около двери, – что ему нужно сидеть в своей комнате и писать еще одно невероятно длинное письмо своей блондинистой цыпочке из Саутгемптона.
Макс снял тапочку с ноги, чтобы швырнуть ее в сестру, но та уже скрылась за дверью.
– Цыпочке? – удивился отец. – Какие еще слова вы скоро начнете употреблять в этом доме?
– Что за беда, пап? – Джеймс посмотрел на него в недоумении. – Ты и правда живешь в каменном веке. Девушек называли цыпочками с самого сотворения мира. Хотя бы потому, что мозгов у них не больше, чем у птиц.
– Некоторые птицы очень умны, – задумчиво произнес Уилл. – Ты так не считаешь?
Но тот эпизод с грачами полностью стерся из памяти Джеймса, и он никак не отреагировал на замечание брата. Слова Уилла повисли в воздухе.
– Все быстро на улицу, – распорядилась миссис Стэнтон. – Надевайте ботинки, теплые куртки и в восемь тридцать чтоб были дома.
– В восемь тридцать? – переспросил Робин. – Но если мы споем целые три песенки мисс Белл, а мисс Грейторн пригласит нас на пунш?
– Хорошо, в девять тридцать, – согласилась мать.
* * *
Было уже очень темно, когда они вышли из дома. Небо так и не очистилось от облаков; не было видно ни луны, ни самой маленькой звездочки. Пол нес в руке фонарь, освещая заснеженную дорогу. И у каждого из них в кармане куртки лежало по свече. Когда они придут в поместье, старая мисс Грейторн, как всегда, будет настаивать на том, чтобы они вошли в затененный вестибюль ее дома, огромный, с каменным полом, и пели, держа в руках зажженные свечи. Воздух был морозным, и их дыхание образовало вокруг плотное белое облако. Редкие хлопья снега падали с неба, и Уилл вспомнил полную даму из автобуса и ее предсказания. Барбара и Мэри ворковали так непринужденно, как будто сидели в теплой комнате, но, несмотря на их болтовню, был хорошо слышен звук шагов всей группы, который разносился по округе резким хрустом снежного наста. Уилл был счастлив, он думал о Рождестве и предвкушал пение гимнов. Погрузившись в приятное мечтательное состояние, он шел, сжимая в руках ящичек для пожертвований, которые они собирали для очень древней, знаменитой, но быстро разрушавшейся саксонской церквушки в Охотничьей лощине. Вскоре перед ними возникла ферма Доусонов, над задней дверью которой была прибита большая связка веток падуба с огромным количеством костянок. Пение гимнов началось.
Проходя через деревню, они спели «Новеллу» для пастора, «Дай Бог тебе покой и веселье, джентльмен» для жизнерадостного мистера Хаттона, крупного бизнесмена, жившего в новом доме, выстроенном в стиле эпохи Тюдоров на краю деревни. Мистер Хаттон всегда выглядел так, словно был слегка навеселе. Они спели «Однажды в городе царя Давида» для миссис Петтигрю, вдовствующей начальницы почтового отделения, которая красила волосы чайными листьями и держала маленькую хромую собачку, похожую на клубок серой шерсти. Спели «Adeste Fideles» (Придите, верные») на латыни и «Les Anges dans nos Campagnes» («Ангелы нашей деревни»)на французском для маленькой мисс Белл, школьной учительницы на пенсии, которая учила каждого из них читать и писать, складывать и вычитать, говорить и думать перед поступлением в среднюю школу. И маленькая мисс Белл, повторяя хрипловатым голосом: «Прекрасно, прекрасно!» положила несколько монет в ящичек для пожертвований, что, как они знали, было очень накладно для нее, обняла каждого из них, и вновь зазвучало: «Счастливого Рождества! Счастливого Рождества!»
Ребята отправились к следующему дому. Оставались еще четыре или пять домов. Одним из них был дом угрюмой миссис Хорниман, которая раз в неделю помогала их матери по хозяйству. Эта женщина родилась и провела юность в Ист-Энде, восточной части Лондона, но тридцать лет назад бомба попала в ее дом и разрушила его. Каждое Рождество она давала детям по серебряной шестипенсовой монете и упорно продолжала это делать, демонстрируя полное пренебрежение к изменениям в денежном обращении. «Без шестипенсовика нет Рождества, – говорила миссис Хорниман. – Я вложила кучу денег в эти монеты, еще до того как переехала сюда. Так что могу продолжать в том же духе каждое Рождество. Я подсчитала, что эти монеты меня переживут, мои голубчики. Они будут жить, когда я упокоюсь в глубокой могиле, а вам придется приходить к этой двери и петь кому-то другому. Счастливого Рождества!»
Следующей остановкой перед возвращением домой было поместье.
Мы идем и поем рождественские гимны среди зеленых листьев,
Мы странствуем от дома к дому, и на нас приятно посмотреть…
Они всегда начинали со старой заздравной песни для мисс Грейторн, но Уилл решил, что в этом году слова о зеленых листьях были еще более неуместными, чем обычно. Песня плыла своим чередом, а в последнем куплете Уилл и Джеймс запели высоким, звонким дискантом, что, однако, они делали далеко не всегда, поскольку для такого пения нужно было очень много воздуха.
Добрый хозяин и добрая хозяйка, когда вы сидите у огня,
Вспомните о нас, бедных детках, которые бредут по слякоти…
Робин нажал на кнопку большого металлического звонка, низкий звук которого всегда вызывал у Уилла смутную тревогу. И, когда они допевали последний куплет гимна, открылась огромная дверь и в проеме показался дворецкий мисс Грейторн во фраке, который он обычно надевал в рождественскую ночь. Дворецкого звали Бэйтс, это был высокий, худощавый, угрюмый человек, который никогда не важничал. Он частенько помогал старому садовнику в огороде у задних ворот поместья или коротал время за разговорами о здоровье с миссис Петтигрю на почте.
Пусть любовь и радость придут к вам,
Для вас поем мы эту здравицу…
Дворецкий улыбнулся, поприветствовал их кивком головы и широко распахнул дверь. Взглянув ему в лицо, Уилл сорвал последнюю высокую ноту куплета, потому что это был никакой не Бэйтс. Это был Мерримен.
Гимн закончился, Стэнтоны перевели дух и стояли у открытой двери, переминаясь с ноги на ногу.
– Очаровательно, – чинно произнес Мерримен, обводя певцов беспристрастным взглядом.
Тут же зазвенел высокий властный голос мисс Грейторн:
– Веди их сюда! Веди их сюда! Не заставляй их ждать у дверей!
Она сидела в длинном холле, в том самом кресле с высокой спинкой, которое они видели каждый год в канун Рождества. Вот уже много лет она не могла ходить после несчастного случая, который произошел с ней еще в молодости. Как рассказывали в деревне, ее лошадь упала и придавила ее. Но она упорно отказывалась появляться в инвалидной коляске. Об этой женщине с ясными глазами на узком лице, с седыми волосами, собранными в пучок на макушке, в Охотничьей лощине ходили легенды.
– Как поживает ваша мама? – обратилась она к Полу. – И ваш отец?
– Спасибо, очень хорошо мисс Грейторн.
– Хорошее выдалось Рождество?
– Великолепное, спасибо. Надеюсь, у вас тоже. – Полу всегда было очень жаль мисс Грейторн, и он прикладывал огромные усилия, чтобы быть особенно вежливым и галантным. Вот и сейчас он старался следить за тем, чтобы его взгляд не блуждал по высоким сводам холла, пока он говорил. У дальней стены, улыбаясь, стояли домоправительница и горничная, но, кроме них, дворецкого и самой мисс Грейторн, в доме, по всей видимости, никого больше не было. Не было здесь ни комнатных растений, ни праздничных гирлянд, ни каких-либо атрибутов рождественского праздника. Только огромная ветка падуба, усыпанная костянками, висела над камином.
– Какое странное нынче время, – сказала мисс Грейторн, задумчиво глядя на Пола. – Так много всякой всячины, как говорила та противная девчонка в стихотворении. – Неожиданно она обернулась и посмотрела на Уилла. – Для тебя настала беспокойная пора, не так ли, молодой человек?
– Огонь для ваших свечей, – тихим почтительным тоном вступил в разговор Мерримен, держа коробку с огромными спичками. Стэнтоны быстро вытащили свечи из карманов. Мерримен поджег спичку и стал по очереди подходить к каждому из них, а отблеск огня падал на его лицо, превращая брови в фантастические колючие изгороди, а носогубные складки в глубокие затененные ущелья. Уилл внимательно разглядывал его приталенный фрак и жабо, которое он носил на шее вместо галстука. Ему было очень трудно представить себе Мерримена в роли дворецкого.
Кто-то в глубине зала потушил свет, и длинная комната теперь была освещена только мерцающим пламенем свечей, которые гости держали в руках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34