И глаза Котт тоже вроде бы светились. И преобразили ее лицо в звериное, в морду дикого неведомого зверя.
Рассвет разливался по воздуху, как жидкий холод, просачивался сквозь деревья, отделял тень от предмета, воображение от реальности. На вершинах деревьев запели невидимые птицы. Дождь перестал, но вода продолжала стекать, капать и сочиться повсюду, брызгать у них из-под ног. Майкл окоченел и устал. Когда они остановились, ему пришлось прислониться к лошади, чтобы не упасть. Котт и Меркади словно совещались. Она нагибалась над гоблином, почти прижимая ухо к его рту, капюшон ее был отброшен, и она была удивительно похожа на Мариан, возлюбленную Робина Гуда, которая советуется с лесным духом. При этой мысли Майкл засмеялся вслух, радуясь, что ночь миновала. Но что дальше?
— Лошадь, — сказал Меркади, когда они сидели, запивая магический хлеб (более сытный, чем можно было полагать) темно-красным вином из бурдюка, наслаждаясь бодрящим алкогольным теплом. У них за спиной Мечта обнаружила магический ячмень и, судя по звукам, нашла его таким же вкусным, как хлеб.
— У нас есть лошадь, — сказал Майкл с набитым ртом.
Меркади вздохнул.
— Для одного, а нас больше.
— По такому густому лесу ехать верхом все равно нельзя, — упрямо возразил Майкл. — Пришлось бы весь день прижимать голову к луке седла. По-моему, одной лошади вполне достаточно для припасов и всего прочего.
— Лес не везде такой густой, — вмешалась Котт. Вино окрасило ее губы, они стали темными, как синяки. — Иногда деревья редеют. Есть поляны и прогалины. И есть тропы, проложенные людьми. Мы можем ехать по ним.
— Ну ладно, — Майкл пожал плечами. — А где нам взять еще лошадь, и чем мы за нее заплатим?
— Железом, — ответил Меркади.
— Что? Нельзя купить лошадь за кусок металла. И в любом случае, у нас нет железа.
— Можно. И оно у вас есть, — сказал Меркади довольным тоном. — Железо здесь редкость, драгоценный металл. А металлическая дубинка, которую ты привязал к седлу…
— Нет, — отрезал Майкл, сразу сообразив, о чем идет речь. — Его купил мой прадед, и я не отдам его какому-нибудь лесному дикарю, чтобы он орудовал им как дубиной. Это современное огнестрельное оружие. Чтобы им пользоваться, нужно разрешение. И вообще…
— Ствол здесь пойдет на вес золота, Майкл, — сказала Котт нетерпеливо. — Нам он нужен.
— Вы его не получите.
Она свирепо посмотрела на него, но Меркади только засмеялся.
— Тогда вы останетесь без денег и скоро сотрете ноги в кровь.
— Мы ее украдем, — сказала Котт.
— Нельзя же… — Майкл умолк под ее взглядом. Он испытывал странное желание зажать ее лицо в ладонях, прижать свои губы к этим губам, но рядом был Меркади. Котт улыбнулась ему, и ее глаза весело заблестели, словно она прочла его мысли.
— Украдем в первой же деревне. Лошадь священника — у них они всегда самые лучшие.
Заразившись ее шаловливым настроением, Майкл улыбнулся.
— Так, значит, мы превратимся в конокрадов? А как мы отыщем эту лошадь?
— Легче легкого, — ответил Меркади. — Здесь недалеко есть деревня, всего в нескольких милях от Южной дороги, которая тянется почти через весь Дикий Лес. Мы доберемся туда к полудню.
— Красть лучше всего в темноте, — сказала Котт, и маленький гоблин кивнул.
— Самое подходящее время для таких, как я, но теперь вдали от Провала нам надо быть осторожнее. В лесу по ночам бродят всякие: охотники и их добыча. Я их внимания не привлеку, но от вас двоих прямо разит человеческой кровью. Чудный напиток для многих исчадий ночи.
Майклу показалось, что Меркади пытается вывести его из себя, а потому он промолчал. Бронзовый кинжал оттягивал пояс, холодил бедро, и он не мог представить себе, что воспользуется им. И поклялся про себя достать и зарядить дробовик при первой же возможности, ограничиваясь цивилизованным оружием.
— И нам следует отыскать волчье лыко, чтобы натереть им ваши ножи, — добавил Меркади. — На всякий случай.
12
«Волчье лыко».
В это время дня в баре было полно народу — все столики заняты, и между ними стоят люди. Воздух, душный от их тепла, звенел их голосами, и дым их сигарет повисал сизой дымкой в гаснущем солнечном свете за окном.
Он был весь в поту: разбирался сразу с тремя заказами и качал ручку насоса, чтобы в пинтовой кружке запенилось бурое пиво. Он складывал в уме цифры, запоминал заказы и прикидывал, сколько еще остается времени, прежде чем можно будет уйти. В его ноздрях стоял дрожжевой запах пива, и его собственного пота, и дымного воздуха. Подошвы ног у него, казалось, стали совсем плоскими от долгого стояния. В двух футах от его носа на стойку наваливались посетители, зажав в кулаках деньги, требуя, чтобы их немедленно обслужили. Еще одна обычная суббота.
Но он радовался этой толпе. Тишину он ненавидел не меньше, чем темноту. И эти теснящиеся тела несли в себе успокоение. Здесь ничто не могло к нему подобраться, ничто чуждое тротуарам, асфальту, конторам и выхлопным газам. Тут он в безопасности.
И он очень устал, его живот нависал над поясом. Слишком много пива, подумал он, поставив пенящуюся кружку на стойку и беря пустую. Слишком мало физических упражнений. Ему всегда казалось, что его телу требуется только самое основное. Оно использовало до последней крошки любую еду, как и все остальное, что ему предлагалось, ничего не тратя зря. И вот теперь образовался избыток, избыток плоти. Он стал мягким… крупным, мягким мужчиной с толстыми огромными щеками и вторым подбородком. Живот толще, чем ему полагалось бы, и сердце, которое совсем износилось вместе с прокуренными легкими.
Тут нет поросят на вертеле, подумал он, глядя невидящим взглядом на очередного клиента, выкрикивающего заказ. И нет той алмазной ясности, отличавшей его чувства, когда он путешествовал в Ином Месте. Тогда он был зверем. Обколотым, как кремневый наконечник копья, и хотя такая обработка была мучительной, она придала ему остроту и твердость и прозрачность мысли, точно сосулька… И почти каждую минуту им владел страх.
Его легкие требовали сигаретного дыма, он плотно сжал губы и занялся своей работой. Подставлял высокие кружки под насос, доставал лед из ведерка, накачивал еще и еще пинты и без конца тыкал пальцами в шумные кнопки кассы, а ее ящик ударял его по животу всякий раз, когда открывался, как будто желая напомнить о себе.
О себе. Он ощущал в себе совсем другого человека, совсем другую взрослую жизнь. Он ведь взрослел дважды. В первый раз он вырос в обитателя леса, в воина, знакомого с дикарями и феями.
Феи! Какое детское словечко. Вирим! Странно, с каким трудом он вспомнил. Многое он забыл так же, как в свое время забывал лесной язык, чем дальше удалялся от сердца леса.
Но это его другая взрослая жизнь, угрюмо напомнил он себе. Его реальная жизнь. Мир, в котором он останется и умрет, полон реальности: настойчивые лица по ту сторону стойки, вонь пива, шум уличного движения за дверью. Его собственный мир без чудес, серый, полный усталости от бесплодных попыток, мир с нависающим над поясом животом и задыханием. Тот худощавый опасный мужчина, которым он мог когда-то быть, исчез, как полузабытый сон. И в любом случае он не хотел возвращаться туда. Ночи тяжелы даже здесь, в этом городском лабиринте, в этом прирученном месте.
В четыре часа перерыв, и он вышел из задней двери, чтобы подышать чуть более свежим воздухом, и на ходу нащупывал сигареты. Снаружи — красные кирпичные стены, мусорные баки, переполненные до краев, кошка, облизывающая лапы. Небо было обрисовано кирпичом. Небольшой квадрат высоко над ним, исчерченный следами реактивных самолетов и уже одевающийся темнотой ночи, освещенной уличными фонарями. Со всех сторон уходили вверх здания, на металлических пожарных лестницах сушилось белье. Откуда-то доносились детские голоса, плач младенца, смех молодой женщины.
Он докурил сигарету до конца и зажег другую, присев на мусорный бак. Вечер будет долгим. Он останется до закрытия, и в заключение должен будет выкидывать за дверь упирающихся пьяниц. Управляющий возложил на него эту обязанность из-за его роста и широких плеч. Они никогда не вступали с ним в спор. Может быть, даже сейчас что-то в его глазах заставляло самых буйных покорно уходить. Эта мысль его обрадовала. Все еще след той закаленности мужчины, который был любовником Котт, другом Рингбона и убивал людей.
Вечер для города выдался тихим. Что-то… кошка слетела с мусорного бака, загремев крышкой и испустив громкий вопль. Проулок тянулся в сгущающуюся тень, забитый мусором, вертикальными и горизонтальными баками, между которыми жался скелет «пикапа», брошенного и ободранного. В проулке не было никого. Он затянулся сигаретой, и она вспыхнула, как адский глаз. Иногда в проулке спали пьяные бродяги, укрывшись старыми газетами. Они рылись в мусорных баках, соперничая с крысами, и были такими же грязными и вонючими, как сами крысы. Возможно, где-то в утробе мусора такой бродяга свернулся, как нерожденный младенец, и следит за ним.
Трудно поверить, что за кирпичной стеной толпа людей пьет, разговаривает, занимается тем, чем люди любят заниматься в городе, а здесь было тихо — тихо, словно в лесу в безветренную ночь. От соседних зданий падали слабые полоски света, и на одном потолке он увидел голубое мерцание телевизора. Но здесь внизу, где он сидел среди мусора, тишина казалась густой, как дым, и глубокой. Среди рваных газет, смятых банок, объедков и оберток с чипсов и сластей. Все, что выбрасывает прибой городских улиц.
Он выпустил клуб дыма, уже невидимый в сумраке. Что-то двигалось в глубине прохода, таясь, покачиваясь. Когда его рука вновь поднялась к губам, пепел сигареты посыпался по рубашке. У него дрожали пальцы.
Пьяница, устраивающийся на ночлег, или выискивающий чьи-то объедки. Да, за ним кто-то следил. Он чувствовал, как по его толстому телу ползает чей-то взгляд. Нет, он в проулке не один.
У себя за спиной он услышал взрыв хриплого хохота, донесшегося из окна пивной. Окна теперь превратились в прямоугольники желтого света, и от этого проулок казался еще темнее. Он, что, пробыл здесь так долго? Надо вернуться, пока ему не указали на дверь.
Что-то было там, среди теней.
Он попятился, сигарета прилипла к одной мокрой губе. Его каблук ударился о бак, и он выругался тихим шепотом.
Не здесь. Не сейчас. С этим всем покончено. Из теней донеслось рычание, низкое переливчатое рычание из самой глубины какой-то массивной груди. Сигарета выпала у него изо рта. Он повернулся и кинулся назад в безопасность толпы у стойки.

Они увидели деревню после полудня и сразу залезли на дерево (дробовик больно бил Майкла по спине), чтобы разведать что и как. Мечту они оставили в полумиле оттуда, хотя Майкла переполняли дурные предчувствия. Однако Меркади объяснил ему, что ни один вирим не прикоснется к лошади, подкованной железом, не говоря уж о железных стременах и пучке остролиста (они наткнулись на него в чаще), привязанного к луке седла. От нечеловеческих обитателей леса лошади ничего не угрожает, а люди редко осмеливались уходить так далеко от деревень или Великой южной дороги. Котт его поддержала, и Майки уступил, хотя его тревожила мысль об обычных зверях, водящихся тут. Львы, тигры, медведи… Его бы ничто не удивило. И он не слишком верил в остро пахнущее растение, которым Меркади натер лезвие его кинжала. Деревня была беспорядочно разбросана в изгибе быстрого прозрачного ручья. Вырубка тянулась на сто ярдов от крайних хижин, и земля там была вся в пнях, вокруг которых уже разрослись папоротники, шиповник и крапива. За изгибом ручья Майкл углядел другие расчистки, зеленеющие сочной травой, где паслась скотина. Над деревней висел полог голубого и серого дыма, а от мусорной кучи несло теплым смрадом навоза и падали. Хижины были глинобитными или бревенчатыми, щели замазаны глиной с берега ручья. Крыты они были дерном и древесной корой, а дверями служили шкуры, утяжеленные камнями.
Однако одно здание было совсем другим — построенная из тесаных досок и крытая дранкой на пригорке к северу от деревни стояла церковь, а рядом с ней — хижина побольше и поприятнее, в которой, конечно, жил священник. На выступах церковной крыши были кресты, в крохотных окошках — цветное стекло, а в звоннице колокольни медно блестел колокол. Колокольня эта была ниже окружающих деревьев.
В деревне, казалось, царило спокойствие, мужчины, возможно, трудились на крохотных полях или охотились в лесу. У ручья играли дети, одетые в некрашенные холст или шерсть, босые, чумазые, а неподалеку кучка женщин черпала воду из ручья, переговариваясь на непонятном языке, и их голоса разносились далеко в окружающей тишине. Другие сидели за прялками под навесами возле хижин или ковыряли землю в маленьких огородах грубыми мотыгами. На завалинке одной из хижин сидел старик, покуривая глиняную трубку, иногда удовлетворенно сплевывая и взмахивая ногой, когда к нему слишком близко подходила свинья, разыскивающая корм.
Свиньи, куры и собаки бродили по всей деревне, мешаясь с детьми. Отличала их, главным образом, худоба. Свиньи казались полудикими, куры были тощими и воинственными, а собаки — поджарыми и по виду напоминали волков, от которых их отделяло не так уж много поколений. Деревню окружал грубый частокол из заостренных кольев иногда с просветами, в которые можно было просунуть ногу. Частокол охватывал самые дальние хижины и заканчивался за ручьем, где на кожаных петлях были подвешены створки открытых ворот. Их никто не охранял. Место выглядело мирным и сонным.
— Легче легкого, — удовлетворенно шепнул Меркади.
— Но где мужчины? — с недоумением спросила Котт.
Ответом послужили донесшиеся издали крики. Лес заслонял, откуда именно. Майкл заметил, что женщины у ручья смолкли и посмотрели в ту сторону. Одна покачала головой.
— Там что-то происходит, — сказал он с разгорающимся любопытством.
— Нас это не касается, — заметил Меркади. — Видишь серого мерина в загоне за церковью? Он-то нам и нужен. Поистине прекрасное животное, но, увы, на освященной земле, куда мне нет доступа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40