— Листья мяты. Я нашла несколько кустиков у кабаньего следа. Уже подувяли, но еще сохранили сок. Вот! — она сунула запястье ему под нос, и он вдохнул благоухание мяты и слабый женский запах, заглушенный им. И поцеловал запястье. Она засмеялась и принялась вытаскивать свинину из огня.
Снаружи мясо было черным и обугленным, но белым под этой коркой, в глубине розовым. Они ели молча, лица их залоснились от жира, горячие куски обжигали пальцы, их приходилось перебрасывать из руки в руку.
— Расскажи мне про то, что в лесу, — сказал Майкл, когда они наелись до отвала.
Котт облизала жирные пальцы и вытерла их о грязный балахон. Когда-то белый, теперь он обрел цвет буковой коры.
— Люди боятся леса. Люди вроде тебя. Они отгораживаются от него, сжигают деревья, чтобы они не прикасались к их домам. Ставят всюду кресты, чтобы отгонять зверей, и никогда не покидают своих жилищ после наступления темноты. Они сеют зерно, пасут скот, строят дома, ссорятся из-за денег. Но есть и другие. Племена, кочевники, которые бродят по лесам, где хотят, поселяются где-нибудь на несколько дней или на год и отправляются дальше. Они строят шалаши, ловят рыбу в ручьях, охотятся на кабанов и волков. Живут свободной жизнью.
— Как ты.
— Не как я, — она нахмурилась. — Они же люди, понимаешь?
— А ты кто?
— Фея, — она встала в позу.
— Ты не фея. Они маленькие, с крылышками, и вообще.
— Ну что ты понимаешь? Есть еще и другие. Древесный народ — они держатся сами по себе, помогают или чинят помехи, как им заблагорассудится. Ну и, конечно, тролли. Лесные тролли, горные тролли, хорошие и плохие. Странные, наполовину звери. По ночам лес ими прямо кишит. Тогда они охотятся. А днем они просто камни или пни.
— Кто такой Всадник?
Она посмотрела на него из-под насупившихся черных бровей.
— Дьявол. Он ищет души. Иногда его сопровождают черные волки и человековолки.
— Человековолки? Ты хочешь сказать волки-оборотни?
— Все равно. Они самые плохие из всех. Переносят болезни и пополняют свою стаю, когда хотят. Жуткие твари.
— Такой и гнался за нами?
Она кивнула.
— Жуткие твари. Деревенские люди зовут их слугами Сатаны. Они крадут младенцев и пьют кровь. Ну и потом — сам лес. Он владеет многими знаниями. И живет, как живем мы, и помнит все, что видит, — она помолчала, глядя на переплетение веток вверху. — Я люблю лес.
— Я люблю тебя, — сказал он, подчиняясь безотчетному порыву. Простые слова, страшные и величественные.
Она сжала его лицо в длинных пальцах, против обыкновения не улыбаясь.
— Я знаю.
Больше она ничего не сказала, а принялась запихивать остатки поросенка в ягдташ Майкла.
— Погаси костер. Помочись в него, если можешь. Засыпь его. И кровь тоже. Пора идти.
Он сбил ветками угасающее пламя и засыпал угли сырой землей. А потом Котт набросала сверху листья и ветки, так что кострище уже ничем не отличалось от того, что его окружало. В воздухе остался запах дыма, а сквозь него просачивался запах крови. Ноздри Котт затрепетали, как у оленя.
— Поторопимся. Кровь привлечет сюда всяких даже днем.
— Ты ведешь меня домой?
— Конечно.
— Так где же эта яма? Там сзади?
— До нее порядочно. Но за день доберемся. Не забудь свой нож.
Утро кончалось. Он решил, что дело идет к полудню. Бабушка уже стряпает обед.
Они зашагали по лесу. Котт, ничем не обремененная, размахивала руками, а он изнемогал под тяжестью дробовика, ягдташа, сапог и куртки. Майкл Фей, неустрашимый исследователь неведомых земель.

Полдень миновал, и косые лучи солнца, пробиваясь сквозь ветки, устилали их путь ковром леопардовых шкур с узором из непрерывно меняющихся пятен. На ходу было тепло — об осени напоминал только налетающий порывами ветер и прохладный воздух над сплетением ветвей вверху. В более густом подлеске они замечали возню и движения, вспугнули семью оленей, а на дубу увидели филина, который смерил их равнодушным взглядом круглых глаз. Натыкались они и на многое другое. Дерево, обвитое гирляндами из шиповника и жимолости, давно завядших, а под ним — куча костей и сломанных копий. Майкл вытащил обломок с искусно оббитым наконечником в форме листа и острым, как бритва. Он поглядел на Котт, но она нахмурилась и жестом приказала бросить его обратно. Святилище какого-то племени, объяснила она. Лучше ничего тут не трогать.
Позднее они вышли на небольшую расчистку, уже зараставшую колючим кустарником и юными деревцами. Посреди буйной растительности виднелись остатки глинобитных стен, обвалившиеся кровли, каменные очаги, брошенные шкуры и большая мусорная куча со множеством обглоданных костей и навозных мух. И там спиной к дереву стоял человеческий скелет, обтянутый кожей, давно уже утративший всякий запах. Дожди чисто его вымыли, звери по какой-то причине не тронули. На разрушенную деревушку смотрели пустые глазницы с почерневшего лица, кожа облегала череп туго, будто натянутая на барабан.
Расчистка застыла в безмолвии, солнце спряталось. Майкл почувствовал, что тут случилось что-то дурное, какая-то страшная беда. Они с Котт ускорили шаг, оставив скелет нести свою стражу.
Лес становился все гуще и темнее. Им уже приходилось продираться сквозь заросли. Майкл проклинал ягдташ, который цеплялся за все подряд, и раздвигал ветки стволом дробовика.
Дождь. Сначала он еле моросил там, где листья опали, но вскоре припустил: волосы Котт прилипли к спине, балахон стал почти прозрачным. Ее начала бить дрожь, и Майкл отдал ей куртку. Они брели и брели вперед, Котт у него за спиной то и дело указывала, куда повернуть.
Вечер. Он нарождался в сгущающихся тенях. Майкл решил, что за последний час они не прошли и мили.
— Далеко еще?
— Сколько в ярдах, я не знаю, — огрызнулась Котт. Она смахнула дождевую воду с глаз. — Слишком далеко, чтобы добраться туда сегодня.
Еще ночь в лесу! А Майкл уже промок насквозь. Он выругался, и его голос вдруг сорвался на низкие ноты, ошеломив их обоих. Тут Котт принялась хохотать.
— Надеюсь, твои замечательные спички не намокли, любовь моя, не то ночь будет не из приятных.
Она притянула его к себе, касаясь его губ, будто пчела — венчика цветка. Лицо у нее было холодным, во впадинах ключиц скапливалась дождевая вода и стекала в ложбинку между грудями. Он выпил ее поцелуями, касаясь языком ее соска под балахоном, твердого, точно камушек. Она мягко отвела его голову.
— Для этого хватит времени потом. А сейчас нам нужно соорудить укрытие и разжечь костер.
— Значит, спать на дереве мы не будем?
— Рискнем остаться на земле. Нам нужен костер, он поможет держать зверей на расстоянии.
Долгие тяжелые минуты, холодные, как кремень. Курткой он накрыл пирамидку из веток, и дрожь в руках мешала ему зажечь спичку. Одна за другой чертовы отсыревшие мертвые спички ломались, наконец одна все-таки вспыхнула, и он бережно поднес огонек к растертому в ладонях мху, который заменял им трут. Дым ел глаза, окуривал волосы. Но огонек разгорался все больше.
Котт соорудила навес — сплела каркас из прутьев, нагребла на него листьев и проконопатила горстями хлюпающей глины. Походил он на мохнатый огромный кротовый холмик и стоял у самого костра, так что дым затягивало внутрь, но они все равно скорчились там, чтобы поужинать холодной свининой в застывшем сале. Впитывая тепло, они подбрасывали и подбрасывали хворост в огонь, пока он не взметнулся в высоту на ярд.
Они предались любви в сырости и дыму от костра, и на этот раз пальцы Котт льнули к его плечам, точно плющ, и ее крик смешался с шумом дождя и шелестом деревьев, так что он замер, боясь, что причинил ей боль. Но она настойчиво потребовала, чтобы он продолжал, и его оргазм был точно взрыв ярко-алой крови у него в мозгу, накатившейся на них морской волной. Она расслабилась под ним, целовала его глаза, шептала слова на непонятном языке. В его ноздрях стоял запах мяты и глины, дыма и секса. И потом акт всегда ассоциировался у него с этими запахами и постанываниями ветвей под дождем и ветром.
Однако было (или будет) иное время, когда запахи эти станут частью его жизни, а дремучие деревья — единственным его миром.

Утром в том, ином времени холмы покрывал снег, а кожа их общей сумки задубела от холода.
Здесь чувствовалась близость опушки, конец деревьев: скоро они выедут на открытую равнину, где есть дыра в сети, путь назад через пещеру, из которой они выбрались словно бы так давно. Несмотря на сковавшую его усталость, все чувства Майкла встрепенулись. Уже совсем близко. Нельзя, чтобы их перехватили почти у самой цели.
На исходе дня от дерева отделился темный силуэт, и перед ними, как и обещал, возник Рингбон. От его едкого запаха лошадь и мул зафыркали, а мул, на котором ехала Котт, еще и задергал длинными ушами.
— Ка спел, исемпа? — спросил Майкл. «Спел» — «новости», англо-сакское слово, но Майкл давно уже оставил попытки разобраться в языках, на которых говорили обитатели леса. Смесь старогэльского с сакским и старонорвежским, с добавками кухонной латыни. Они дразнили сознание — казалось, чуть-чуть и ты поймешь. Древние слова, погребенные в подсознании, точно драгоценные камни. Требовались огромные усилия, чтобы извлечь их оттуда, хотя некогда это был язык его снов. Он терял их, потому что он был так близок к завершению, так далеко от сердца леса. Меркади предупреждал его об этом — о том, что лес проникал корнями и щупальцами в сознание с такой же неизбежностью, с какой деревья выбрасывают ветки. Они отступали, удалялись, но, решил он, некоторые навсегда останутся там, какой бы дорогой он ни пошел в грядущие годы.
Рингбон сказал им, что вокруг пусто: с переменой погоды лесные обитатели забрались в свои берлоги и норы. Даже тролли притаились, ожидая, когда холода смягчатся. Но в такую погоду запах следа сохраняется долго. Хорошая погода для охотников.
Снег хрустел под копытами, и Котт ударила мула пятками, чтобы он прибавил шагу. Она откинула капюшон.
— Надо ковать железо, пока горячо. Надо выбраться на опушку, Майкл, а потом уже устраиваться на ночлег. Это их последняя возможность напасть на нас из-за деревьев.
Он угрюмо кивнул. Она заговорила с Рингбоном на его собственном языке, и Майкл сердито нахмурился, злясь на себя, что не может понять. Лисий человек, видимо, согласился. Он побежал вперед, маня их за собой. Рингбон был один. Его родичи — те, кто уцелел, — ушли, потому что эта часть мира лежала за их пределами.
Потом деревья начали редеть. На полянах толстым слоем лежал снег. Было таким облегчением ехать, не увертываясь от веток, поднимать глаза и видеть первые льдистые звезды в бездне сгущающейся ночи.
А потом деревья кончились. Майкл и Котт спешились и стояли, глядя от границы леса на безграничный распахнутый простор, на гряды низких укутанных снегом холмов, которые, мерцая в звездном свете, волнами уходили за горизонт. Наконец-то, наконец безлесый край!
— Утвида, — сказал Рингбон, и изо рта у него вырвалось облачко пара. — Место Вне Леса.
Через несколько минут они начали коченеть и принялись привычно готовить ночлег. Костер, часовой, лошадь и мул — у каждого были свои обязанности. И уже через полчаса они сидели перед шипящим огнем и желтый свет играл с тенями на их лицах. Они ели зайца, которого Рингбон поймал накануне в силки, а потом легли, опираясь на локоть, точно императоры, а вокруг — задумчивый мрак деревьев, чуть светлеющий с той стороны, где они кончались и начинались холмы. Завтра предстоит преодолеть сорок миль, но пока они расстелили постели на палой листве — в последний раз. Они оставляли за собой край Котт, место, которое она знала лучше всего и любила больше всего. И край Рингбона. Утром лисий человек пойдет своим путем. Майкл подумал, что, возможно, Котт предпочла бы уйти с ним, вернуться в леса к своему прежнему смутному сказочному существованию.
Она забралась в объятия Майкла и свернулась, точно ребенок, а он уткнулся в ее чудесные волосы, спутанные и засалившиеся, а ее ягодицы прижимались к его паху.
И там в покое усталости и костра Рингбон рассказал им историю. Майкл уже не раз слышал ее, но в иных истолкованиях. Это был миф, общий для всех лесных людей, повесть о том, как они возникли. Майкл знал ее так хорошо, что улавливал смысл слов. Он подумал, что Рингбон, наверное, рассказывает ее, чтобы успокоить их и себя здесь, на границе его мира.
Это была повесть о его людях, о всех людях леса и холмов. Некогда, сказал он, его племя было воинами, и они служили тем, кто живет в деревнях и крепостях. Но им приелись их обязанности — нести дозор на стенах, сопровождать караваны, и они ушли в лес, чтобы жить там по-своему, взяв с собой женщин из деревень. Они разделились, точно дерево, расщепленное молнией, и стали племенами: барсучьи люди, лисьи люди, кабаньи люди. Число их уменьшилось в схватках с лесными зверями, а в их отсутствие пришли другие люди с севера, где деревья кончались. Эти люди были бездомны, испуганы и говорили на своем языке. Они бежали от морских разбойников, сказали они, оставив родной край объятым пламенем, и деревенские жители умудренно кивали, вспоминая собственные легенды, самые древние. Некоторые из новых людей носили длинные одежды и держали в руках кресты. Эти кресты отгоняли нечистых зверей, и обитатели деревень приветствовали пришельцев. Вот так были построены церкви, и лесные братья учредили свои приюты. Но людей Рингбона они объявили язычниками, теми же животными, и доступ в деревни им был закрыт, кроме дней торгов или ярмарок, и тогда их товары — шкуры, янтарь, охотничьи собаки и речное золото — принимались очень охотно. Но племена помнили, что не братья, а они были истинными хранителями края с того самого времени, когда хромой Старец проводил их через жуткие высоты южных гор, через неизбывный ужас Волчьего Края и через южные леса. Они явились из места ужаса и жестоких преследований, а Старец исчез, едва тяготы пути остались позади, вернулся к одетым в снега вершинам, которые, по словам деревенских жителей, вздымались там, где кончался мир. Они забыли из-за слов и веры братьев, утверждавших, что все люди пришли с севера, из края за Утвидой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40