OCR Библиотека Старого Чародея. Вычитка — Игорь
«Горишняя Ю. Слепой боец»: М.:АСТ, СПб.:Terra Fantastica; 1997
ISBN 5-7921-0121-3, 5-15-000193-7
Аннотация
В холодных северных морях, где скрыты туманом таинственные острова, где в глубине фьордов прячутся корабли морских разбойников, странствуют герои этого романа. Им приходится испытать все — любовь и предательство, радость и боль, они проходят через междоусобную войну и гнев тех, кто владеет тайнами древней магии... Лишь бесконечная верность себе, несгибаемая сила духа и преданность друзьям и любимым спасают их в бушующих океанских просторах...
Юлия ГОРИШНЯЯ
СЛЕПОЙ БОЕЦ
ПЕРВАЯ СКЕЛА О ГЭВИНЕ, СЫНЕ ГЭВИРА
В многоснежную и суровую зиму Охоты на Сребророгого Оленя Гэвин, сын Гэвира, о ком сложили после столько преданий, не вошел еще в возраст; и брат не взял его на эту охоту с собой. Так случилось, что мимо Гэвина прошло начало горькой и гордой скелы — об охоте, где охотились двое, а добыча для них была одна, и о том, как из-за каприза и бессердечия женщины смерть собрала свою жатву в двух самых именитых домах, и пали под ее серпом два отважных сердца. Еще не был добыт Сребророгий Олень, неуловимое сияющее чудо; предательское убийство и раздор не разделили еще Гэвиров и Локхиров, и мирно лежали в ножнах железные мечи.
Наша повесть начинается, когда Гэвир, сын Гэвира, и Локхир, сын Локхира, в спешке и молчании соперничества мерили горы и леса, гоняясь за неуловимым чудесным зверем, а солнце золотым и розовым играло на снежном насте, по которому бежал Гэвин на своих лыжах, подбитых оленьим мехом остью назад.
В свои четырнадцать с небольшим зим Гэвин был уже — так же упрям, как и десять зим спустя, а гордость в нем была не только семейная — гордость Гэвиров, — но и своя собственная. Сам он давно считал себя взрослым. И обида, что второй из сыновей Гэвира (Гэвин был третьим) отправился с братом, а он — нет, погнала его в заснеженный лес в одиночку; впрочем, Гэвин с раннего детства охотился один, хотя никогда еще не забирался так далеко от родного хутора.
Дома должны были считать, что и это обычная охота; но олень, которого нынче выслеживал Гэвин, был не из тех, кого легко встретить. По гордости и упрямству своему Гэвин решил отправиться за Сребророгим сам, хотя и не было ему никакого дела до прекрасной Ивелорн, назначившей ценой своей руки рога Сребророгого Оленя, надеясь, конечно, что никто не осмелится коснуться любимого зверя самой Хозяйки Леса; лишь двое оказались настолько безрассудны — или настолько влюблены, — чтоб принять ее вызов; лишь двое — и теперь вот Гэвин. Чем могла окончиться для него мальчишеская эта выходка, он и не подумал; как не задумывался о том, что будет делать после с рогами (которые, почти не сомневался Гэвин, непременно ему достанутся!), все помыслы свои обратив на охоту и на поиски огромных, много больше, чем у обычного оленя, следов.
Хочется все же надеяться, что потом гордость его приняла бы вид великодушия, и он решил бы, покрасовавшись — естественно — своей победой, отдать ее плоды брату — со снисходительной усмешкой, ибо вовсе без одобрения смотрел на все эти страсти вокруг какой-то там упрямой юбки, в то время как запросто можно плюнуть на нее и найти другую. Сам он уже заглядывался тогда на женщин — но куда больше на боевые топоры отца, на оскаленные морды кораблей и на диковинные вещи, добытые в заморских набегах по другую сторону Летнего Пути.
И, конечно, не был еще тогда Гэвин тем русоволосым героем с глазами цвета моря, которому говорили девушки, будто красив он, как звонкоголосый Лур — веселый и щедрый Лур, бог воинов и битв. Но когда из-под капюшона охотничьей куртки выглядывали его переменчивые серо-зеленые глаза, уже вполне можно было поверить, что когда-нибудь — непременно! — будут они так говорить.
Он сильно вырос за последнюю зиму, однако неуклюжим не стал; руки-ноги у него были крепкими, а в мышцах мальчишеская гибкость начала уже соединяться с неутомимой силой юности. Гэвин легок был на ногу и на лыжах шел привычно — не слишком торопясь, потому что незачем расходовать силы попусту с самого начала. Но и без того уже лыжи за полтора эти дня успели протянуть за ним длинный — хотя и легкий совсем — след на снегу. Человеку не дано знать своей судьбы. Эту долину меж укрытых синими елями горных гряд, с первой из которых, той, что западнее, еще можно разглядеть море, а со второй — уже нельзя, и между ними катит воды свои почти без уклона по голому галечному ложу чистый ручей, — эту долину, что десять зим спустя назовут Бег Гэвина, он видел сегодня в первый раз.
Снаряжаясь нынче на охоту, Гэвин постарался ничего не забыть. За спиной у него были лук, колчаны и копье в руке, которым он пользовался как обычным лыжным шестом; на поясе — охотничий нож в тяжелых плоских ножнах и мешочек из кожи, в котором помещался его пищевой запас: жареная ячменная мука, которую можно есть прямо на ходу, и сушеные ягоды, что называются уважительно «кровью Лура», — одной горсти их хватает, чтобы целый день бежать по следу лисы-чернобурки, не отставая от нее больше, чем на полет стрелы.
Кто ищет Сребророгого Оленя, должен быть готов к тому, что на такой охоте у него может и не найтись времени подстрелить зайца или тетерева себе на обед. Но пока что время у Гэвина было, и возле его вчерашнего ночлега остались зарыты в снегу голова и ноги глупой тетерки, что попалась ему на глаза ближе к вечеру на таком расстоянии, с какого не промахнулся бы и ребенок (конечно, из дома Гэвиров); перья ее Гэвин развеял по ветру, отпустив с ними вместе душу птицы к той, кому она принадлежала, — к Хозяйке Леса, властвующей над всем, что бегает и летает в лесу, и всем, что в нем растет. Хотя сейчас Гэвин собирался свершить не лучший по отношению к ней поступок, он все же не хотел уж совсем обижать ее, отказываясь от обычаев, будто вор.
День поворачивал к вечеру, и по сверкающему золотом снегу тень бежала впереди Гэвина, длинная, точно мачта. Долину впереди закрывал гигантский утес; у подножия его дымилось темное пятно — залитое водою углубление в скале, которое выбил здесь водопад за долгие тысячи лет. Сейчас водопад забило льдом, но льющиеся по обе стороны утеса боковые струи подпитывали ручей под снегом. Наверняка там водились форели. Следы росомахи, спускавшиеся с запада по осыпчатому склону — туда, к подножию утеса, — говорили, что и росомаха знает об этом. Но Гэвину не нужна была коварная охотница, не нужны были ее драгоценные шкура и жир, что так ценят колдуньи, — хотя в другое время он обрадовался бы, увидав когтистые следы, похожие на медвежьи, — ему нужны были совсем иные следы.
Утверждали, что чаще всего Сребророгого Оленя видят высоко в горах, среди острых отрогов; рассказывали даже о его любимой долине там, между вершин, где он бродит ясными ночами, и звезды блестят у него на рогах; но каждый из рассказчиков помещал эту долину в другом месте, уверяя клятвенно, что именно он знает истину и никто иной. В любом случае путь Гэвина лежал в горы. Выбрав склон поположистей, он свернул и стал взбираться, тяжело опираясь на копье; ему не хотелось раньше времени снимать лыжи и проваливаться в снег по пояс. Добравшись наконец до крайних елей, Гэвин ухватился за ветки и обернулся.
Солнце светило ему в лицо. Вдоль всей белой долины дымился ручей, и рядом с ним тянулись, уже отмеченные синими тенями, его следы. Где-то далеко звенела синица. Морозный воздух слегка пощипывал щеки.
Потом Гэвин снял лыжи и, закинув их за спину, углубился в ельник. Он лез по склону довольно долго, потому что подъем был крут, а снега много. Где-то на половине подъема он вдруг остановился, осторожно положил все, что держал в руках, на снег и кошачьим движением снял со спины лук. Натягивая тетиву, он ухитрился не скрипнуть, не отрывая при этом глаз от птицы на самой верхушке ели выше по склону над ним. Кедровка свалилась вниз, сшибая снег с веток, стрела вошла ей в шею. Теперь даже самолюбие Гэвина должно было признать, что это хороший выстрел.
Еще один раз Гэвин остановился там, где ветролом открывал взгляду небо. На севере оно нехорошо, мутно поголубело. Гэвин знал, как быстро срывается метель в горах, но особенно тревожиться было нечего, разве что стоило немного поспешить с ночлегом. Перебравшись по небольшой улоговине на другую сторону гряды, он увидел, что дальше горы поднимаются все выше и выше; здесь начиналась неведомая страна, разбитая ущельями, перепаханная ледниками, усеянная острыми пиками.
Некоторое время Гэвин шел по гребню еще одного склона по направлению к ней, нет-нет да и поглядывая на север, пока не нашел в ветроломе удобное место: в выворотине под корнями одной ели, полуприваленное стволом другой. Чтобы устроиться понадежней, Гэвин навалил туда еловых лап, потом — рядом, в двух шагах — на скорую руку развел костер, зажарил прямо в перьях свою добычу; пока он ел, в горных вершинах уже загудел ветер — ровно, как натянутая холстина. По темнеющему небу понеслись тучи.
Забравшись в свое убежище и завалив себя лапником, Гэвин сыто и довольно вздохнул. Засыпая, он слышал вой метели, а потом этот звук стал глухим и совсем неясным, снег шел всю ночь, заметая его все сильней и сильней.
В это самое время дома у Гэвина его мать, Дайнэн, дочь Рахта, расчесывала перед сном волосы своей маленькой дочери, Кетиль, и вдруг заплакала, уткнувшись лицом в ее макушку. Девочка удивленно завертела головой, пытаясь оглянуться. А старая нянька, Фамта, стоявшая рядом, сказала:
— Все в роду Гэвиров сумасшедшие. Но этот — больше всех, что верно, то верно!
Сребророгий Олень — опасный зверь, у него острые рога и тяжелые копыта, и даром он не отдаст свою жизнь. Гэвин знал это, и ему это было по душе: Олень — добыча, достойная настоящего охотника. К своему походу он отнесся не как к безопасной прогулке, снаряжение с собой взял самое надежное и самое лучшее, и копье взял самое лучшее, ясеневое копье отца. Попросту он своровал его — сиял тайком со скрепы над притолокой, где оно висело. Обнаружили это только сегодня вечером.
— Ах, волки его заешь, проклятый мальчишка! — сказал Гэвир, его отец, стукнув по столу тяжелым кулаком. В сердцах ему доводилось говаривать и не такое. А Дайнен воскликнула:
— Нет! — И добавила немного спустя, уже тише: — Хозяйка Леса, не услышь эти слова…
Она любила всех своих сыновей и плакала теперь обо всех, кто сейчас в горах: о старшем, и о втором, и о Гэвине тоже.
Когда Гэвин проснулся и вылез из своего сугроба, с трудом разбросав толстый слой снега над собой, уже давно наступило утро, и с пронзительно синего неба солнце горячило кровь. Снега навалило столько, что все было не узнать. Ели стояли белыми до самых макушек. Кривой и редкий горный лес стал сказочным чертогом. Но это был загадочный и грозный чертог. Прямо перед Гэвином чернел в небе гигантский пик, похожий на зубец короны. «Туда и надо отправиться, — думал он, собирая свое снаряжение и продевая ноги в лыжи. — Именно в таких местах должен бродить Сребророгий Олень. Может, именно за тем вот пиком лежит его одинокая долина, где весной он ступает по цветам каменики».
Гэвину казалось, что он подобрался уже совсем, совсем близко. Чутье на опасность изменило ему. Огибая иззубренный черный пик, он ступил на снежный карниз над ущельем, что, прикрытый свежим снегом, обманул бы и куда более опытного человека, и карниз обрушился под его тяжестью со звуком, похожим на тихий гром. Но Гэвин не разбился, и его не пропороли вершины елей, росших внизу; он упал на еловые лапы, и они, спружинив, отшвырнули его на снежную заметь, которая и приняла его в себя, точно в гагачий пух.
Очнувшись, он несколько раз пытался подняться, и наконец ему это удалось. Прошло не так уж мало времени, пока Гэвин разглядел, что сейчас все еще утро, что высоко над ним чернеет все тот же иззубренный пик, видный лишь наполовину над синим краем снегового карниза, и оттуда вниз идут шестьдесят отвесных локтей ярко-серой под солнцем гранитной стены, у подножия которой он сейчас стоял. Тогда задним числом Гэвина затрясло, и он осел на снег. Потом он начал проверять свои вещи: все ли цело. Левая лыжа пропала, второй колчан тоже. Копье ушло глубоко в снег, но Гэвин отрыл его. Той же веткой, должно быть, что сорвала колчан у него с плеча, распорота была слегка на спине его куртка — хорошо, не кожа. Но больше всего Гэвин пожалел о лыжах. Это значило — охота закончена. Без лыж не догонишь Сребророгого, когда лежат такие сугробы. Он оглянулся вокруг. Стены ущелья обступали его, северная — вся в утреннем свете, южная чернела, как пасть неведомого зверя. Кое-где на выступах виднелись пятна снега. Немного спустя до Гэвина дошло, что эти стены не размыкаются — нигде. Он был в каменном колодце: попался, как в ловчую яму кабан.
До полудня он облазил по кругу все ущелье, пытаясь найти место, где по гладкому почти камню можно было бы взобраться. Больше чем на несколько локтей от земли ему не удавалось подняться. В пятый раз соскальзывая обратно, он зарычал от унижения. Здесь даже не было ничего, что можно использовать: плоскодонная кружка-ущелье, чахлые ели на северной его стороне, груды валунов, не прикрытые снегом, у стены напротив. Не заметно ни птицы, ни зверя; может быть, и трава здесь не росла. Оказавшись на том месте, откуда он начал обходить свою ловушку, Гэвин сел опять в сугроб. «Ничего особенного», — думал он. Он, сын Гэвира, был высокого мнения о своих умственных способностях; нужно только успокоиться, подумать как следует, и выход найдется. Может быть, придется думать день или два. Это тоже ничего, еда у него не пропала, и ее должно хватить больше чем на пару дней.
Как раз в то время, когда Гэвин думал о еде, над ним, точно с неба, раздался снежный хруст. Он успел отскочить в сторону, и огромная глыба смерзшегося снега и фирна — еще один обрушившийся кус снежного карниза — раскололась между ним и скалой. Когда улеглась взметнувшаяся белая пыль, Гэвин подошел поближе к одному из тех двоих, что свалились с этой глыбой вместе, — или глыба свалилась вместе с ними, — лежавшему, нелепо и мертво подвернув под себя рога.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76