Причем он всячески помогал судьбе засунуть его ну в самую безвыходную ситуацию. По-русски говоря – в задницу.
Он слышал, что высотная артиллерия – элитные части. Конечно, он хотел служить в элите, чтоб потом с гордостью говорить: я вам не арестантов охранял да мятежников гонял – я Чужих валил. Движимый тщеславием и уверенный, что его оружейные познания пригодятся, он наотрез отказался от нескольких выгодных предложений. Прибыв в Москву для переопределения, Майкл попался на глаза пехотному генералу. Тот впечатлился внешними данными солдата, оценил выправку и решил, что ему для имиджа именно такой денщик и требуется. Майкл к тому моменту уже понял, что карьера юриста его не привлекает, а хочется ему быть офицером. Служба денщиком давала реальный шанс поступить не в военное училище, а в Высший офицерский корпус – куда людям с его происхождением путь был заказан. Майкл гордо отказался.
Потом ему предложили служить при Штабе – умный, эффектный, образованный. То, что надо господам из высшего командования, чтобы не портить себе настроение видом солдата из народа. Опять же, реальный шанс получить великолепные рекомендации для поступления в Корпус. Майкл опять отказался. Героем, бля, хотел быть. Не понимал, отчего на него все смотрят с жалостью и плохо скрытым недоумением.
Самой последней нажала мать. Она предложила Майклу устроить службу в артиллерии, да, но при штабе. Вполне приличные условия, офицерское общество – разумеется, предупрежденное, что солдатик не простой, а с родителями. Возможно, и с блестящим офицерским будущим. Чтобы сильно не завидовали, мать обещала подогнать легенду, что сынок попер против папы, который его службой в армии и наказал за непослушание. Майкл взбеленился окончательно и даже на последнее свидание отказался выходить. С матерью его мирили сестры-близняшки.
Пройдя все необходимые инстанции, Майкл получил назначение и отправился в часть. Он ехал поездом, чему в глубине души радовался. Краткое замечание покойного Никитенко, что самолеты здесь умеют только падать, раз и навсегда отвратило Майкла от желания путешествовать по воздуху. Хотя единственная катастрофа, в которой он побывал, случилась на железной дороге.
Южногорск-23 – так на секретных картах именовался населенный пункт, в котором располагалась искомая артиллерийская точка. В пути Майкл почти не разговаривал со своим сопровождающим – коренастым меланхоличным контрактником. Майклу представлялось грандиозное будущее. С юных лет изучая оружие, в том числе и древнее, он не без оснований рассчитывал угодить в число лучших специалистов части, Он почти видел длинные белые офисы, аккуратных служащих, мощные компьютерные сети – и себя в роли командира над всем этим богатством. Место службы рисовалось в виде слегка измененной копии его офиса на Сигме-Таурус. В багаже он вез редкие и весьма дорогостоящие книги по тяжелому вооружению, которые могли пригодиться специалисту. «А в свободное время, – думал он расслабленно, – надо походить в бассейн и в зал. Восстановить физические кондиции. Негоже солдату терять форму. Особенно если этого солдата две недели назад повысили до ефрейтора».
Он ехал через всю нечеловечески огромную Россию, казавшуюся ему шире, чем оставленная в прошлом Вселенная. Страна больше не подавляла его, но внушала благоговение. И это тоже настраивало Майкла на патриотический лад.
И только в Южногорске-23 он понял, что до сих пор в армии не служил.
В учебке, пройденной сразу после призыва, его муштровали и заставляли учить Устав. Майкл неохотно подчинялся, думая, что на практике Устав ему никогда не понадобится. Первый «боевой» выезд подтвердил подозрения. Охраняя каторжников, он не чувствовал себя солдатом в армии, потому что казарменные требования сводились к минимуму. Обязательным считалось ношение формы. Все остальное при желании можно было назвать рабочими обязанностями. Они с Никитенко были предоставлены почти что самим себе. И еще Майкл вообразить не мог, что в обычной казарме размещается более четырех человек – столько, сколько было коек в купе солдатского вагона.
По прибытии в часть Майкл убедился, что мерзкий характер его судьбы не изменился. Ему по-прежнему не везло в крупном, но фартило в мелочах.
Через неделю ему уже казалось, что на самом деле он просек фишку с первого же взгляда. Даже раньше. Потому и успел приготовиться морально к беспределу в части.
Сойдя с поезда вместе с сопровождающим, Майкл мгновенно замерз. В Москве ему выдали комплект зимней шерстяной формы вкупе с солдатской шинелью, который он, конечно, и не подумал надевать, сочтя очередным издевательством. Он привык, что в России не просто тепло – жарко. А в Южногорске (главном, не городе-спутнике, который отличался наличием порядкового номера) лежал снег. Майкл снег последний раз видел в универе. Тогда снегопад был чудесной развлекухой. Помнится, он бегал из корпуса в корпус в незастегнутой куртке, пижонски набросив ее на плечи. И не успевал почувствовать ничего, кроме особенной свежести воздуха. В «Вечном солнце» холодно было всегда, холодно и сыро, но снег там не выпадал.
Здесь лежали сугробы. Местами по плечи. Плотные снеговые кучи, сбитые и утрамбованные дворниками. Все вокруг белое и сверкает, а солнце яркое – глаза режет. Майкл подумал, что при первой возможности купит очки, но сердце намекало, что помечтать не вредно. В легкой гражданской куртке поверх хэбэшной формы, с шинелью-скаткой через плечо, в дурацком пробковом шлеме Майкл выглядел клоуном. Особенно на фоне плотно упакованного сопровождающего. А тот, урод меланхоличный, и не подумал предупредить – утеплись, мол, парень, не на пляже.
На перекладных добрались до автовокзала. Тут Майкл не выдержал, забился в грязный сортир и переоделся. Натянул оба комплекта формы, шерстяную поверх хэбэшной, со скрипом втиснулся в тощую стандартную шинель. Сразу почувствовал себя лучше. Но ненадолго. Рейсовый автобус до Южногорска-23 отапливался исключительно человеческим фактором, то есть горячим дыханием пассажиров. Майклу просто не посчастливилось, что этим рейсом ехало мало народу. Он поднял воротник шинели, сунул озябшие руки в рукава, старался не шевелиться, чтобы полы не распахнулись на коленях, и весь путь стучал зубами. Сволочной сопровождающий, в меховой шапке, перчатках и полярном бушлате, привалился боком к единственному теплому месту в салоне – стенке двигателя – и задремал, бросив: «Расслабься, полтора часа ехать».
Ехали дольше, потому что дважды на дороге случались заносы, вызывали техничку и трактор. Вокзал в Южногорске-23 представлял собой дощатый домик со слоем льда, покрывавшим стены изнутри. Там сопровождающий позвонил по таксофону, сказал Майклу: «Ждем. Из части машину пришлют». Машина пришла, да. Через час. Майкл к тому времени окончательно задубел.
Машина – бензиновый внедорожник – была вынослива и неудобна. Русские считали, что военным машинам, даже легковым, хорошие рессоры ни к чему. Все равно дубовые армейские задницы по определению крепче любой сидушки. Зато в этом гробу на колесах было жарко, как в аду. Майкл быстро сомлел от тепла, бензиновой гари и тряски. По пути забуксовали, пришлось вылезать и толкать. Майкл обморозил руки, но заметил это не сразу, а на следующий день. Сразу ему было не до того, он устал и угорел от вони в салоне, его знобило от резкой перемены климата.
Забор с колючей проволокой и КПП Майклу не понравились. Конечно, по сравнению с охранными сооружениями в «Вечном солнце» этот заборчик казался игрушечным, но Майкл отдавал себе отчет: нет нужды городить три полосы со рвом, если часть находится на острове. Бежать-то некуда.
Низкие приземистые здания, будто расплющенные тяжелым серым небом, были разбросаны по территории на первый взгляд хаотично. Через месяц Майкла уже постигло просветление, и он углядел в этом расположении особый смысл. Здания тонули в спрессованном снегу по самые крыши. На крышах тоже лежал снег. В снегу между зданиями были прорыты туннели. И только плац поражал воображение: он был выскоблен до асфальта.
Машина остановилась у квадратного домика чуть повыше остальных. Майклу приказали ждать в прихожей, где он обессиленно привалился к стене и так застыл. Морозный воздух, поступавший не только в часто открываемую дверь, но и через многочисленные щели, слегка отрезвил его. Потом мимо него прошлепал сопровождающий, не повернув головы. Майкл вышел за ним.
– Куда прешь? – огрызнулся тот. – Все, приехали, обратно не повезу.
Майкл растерялся, а солдат растворился в сумерках. За спиной хлопнула дверь, Майкла толкнули в плечо. Обернулся, посторонился. Длинный, тощий как жердь, обмотанная тряпьем, ефрейтор сделал несколько шагов, потом заорал:
– Ну че встал, урод?! Примерз, сукабля?!
Окоченевший Майкл покорно потопал вслед за хамом с ефрейторскими нашивками. Шел и думал: отогреюсь и набью морду.
Никто не собирался дожидаться, пока он отогреется.
Ефрейтор довел его до одноэтажного барака, пробурчал что-то матерное и скрылся. Майкл открыл дверь. Наружу вырвались клубы пара. Пока он переносил онемевшие ноги через порог, маленькое помещение простыло. Так что на его голову обрушился очередной поток брани.
Майкл перестал понимать, что происходит. Он не привык к подобному обращению. Даже в «Вечном солнце» было не так. В лексиконе служащих части слово «урод» встречалось в каждой фразе, как привычное обращение, не требующее опровержения.
Он не обратил внимания на дневального. Слепо потыкался во все двери, чувствуя, как тает иней на бровях, заливая глаза. Отыскал-таки вход в казарму. И, как был в шинели, пошел в тепло.
– Куда прешь, урррод!!!
Крик его удивил. Майкл застыл. На него бежал здоровенный детина, занося кулак. Майкл неуклюже повернулся, чтобы не получить удар в лицо. Голова загудела, но боли он не почувствовал: замерзшие уши онемели.
А потом что-то тяжелое прилетело в спину. Картинка перед глазами смазалась в движении сверху вниз. Майкл врезался переносицей в металлическую стойку двухъярусной койки. По лицу потекло горячее. Он оперся на руки, пытаясь сесть, но по локтю пнули сапогом. Он снова упал, лицом в пол.
…Он очнулся сам. Собственно, Майкл не терял сознания. Он даже слышал, как двое из тех, кто месил его сапогами, переговаривались над его телом. Без особой злобы. «Вот урод, – сказал один. – Специально ж для таких объяву повесили: верхнюю одежду вешать в шкаф. Так нет, каждый новый идиот норовит впереться в казарму в шинели». – «Может, он читать не умеет?» – «Мне пох, че он умеет. Таких если не мудохать каждый день, они и в койку полезут, не снимая сапог».
Майкл еще полежал. Потихоньку ошеломление таяло, сменяясь болью. На полу под ним натекла лужа крови. Майкл поднялся и, шатаясь, хватаясь за койки, поплелся искать уборную.
Шинель была испачкана, но Майклу не хотелось отчищать ее. Его интересовало, что происходит с лицом. Зеркала не было, вместо него он воспользовался мутным оконным стеклом. В голове стреляла боль, из носа на губу сползали кровавые пузыри. Майкл осторожно умылся, пощупал переносицу. Гады, неужели сломали? Совершенной формой носа он гордился. Отражение ему не понравилось: опухоль с характерными черными заплывами под глазами. «Ну точно, сломали», – подумал Майкл.
Отупение сменилось бещенством. Майкл, даже не подумав снять шинель, вернулся в казарму. Его вещмешок, оставленный на полу, уже распотрошили. Красномордый детина, сидя около печки, ворошил книги, брезгливо оттопырив губу. Чтива хотел, но специальная литература не предназначалась для его куцего умишки, и детина выражал недовольство. Когда один из драгоценных томиков полетел в угол, Майкл разъярился по-настоящему.
Детина заметил его, но даже не потрудился встать с табуретки. Он еще что-то сказал обидное. Майкл не расслышал. Он сюда не слушать пришел. Схватив детину за шиворот, швырнул мордой вперед в тот же угол, куда улетела книга. А потом ухватил покрепче табуретку, еще хранившую тепло солдатской задницы, и пошел колотить всех подряд.
Завтракал он, нормально, уже на губе. И уже рядовым.
Через пять дней он вернулся в роту. Его ждали, но виду не показывали. Даже не смотрели в его сторону первые сутки, как Майкл ни старался их спровоцировать. А он приглядывался и находил, что дела его не так уж плохи. Из восьмидесяти солдат пятеро дослуживали последние недели до дембеля. Все они были унтерами, жили в отдельной комнатушке, и возня с новеньким их не интересовала. Еще восемнадцать человек были дедами, то есть уходили на дембель в конце следующего лета. Из них реально сильными бойцами были человек десять. Правда, этот десяток зверствовал вовсю, застроив всех остальных. Застроенные, молодежь разных призывов, в драку лезть не спешили. Это хорошо, подумал Майкл. Воевать с десятком – не то что воевать с сотней. Хорошо и то, что подавляющее большинство было заметно моложе его – лет по восемнадцать-двадцать. Самому старшему было двадцать четыре, и он не был дедом. На следующий день Майклу в столовой дали заплеванную миску. Он есть не стал, дождался ночи. Через час после того, как выключили свет, он вскочил, схватил табуретку и с истерическим визгом понесся по казарме, направо и налево лупцуя спящих. Момент был выбран правильно: ночное нападение деморализовало и напугало противников настолько, что до утра его не трогали. Утром попытались «поговорить». Роту вывели расчищать дороги после снегопада, выдали всем лопаты. Трое дедов отозвали Майкла в сторону, мягко и нежно втолковывали, что здесь заведенный порядок, что здесь надо подчиняться старшим. Майкл оскалил зубы и погнался за миролюбцами с лопатой наперевес. Ужинал на губе.
На губе тоже дрался, приводя караул и сокамерников в изумление звериной жестокостью и способностью впадать в «священную ярость». Дважды оказывался в карцере, что не способствовало смягчению его характера. Много думал, но виду не подавал. Майкл знал: надо продержаться месяц или два.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46