https://wodolei.ru/catalog/dushevie_kabini/Appollo/
Конечно, питание в течение этого срока тоже играет роль, но, на мой взгляд, второстепенную. Все равно человечья требуха не столь вкусна, как говяжья. Так вот, доверие, возникающее между поваром и женщиной, сказывается на качестве продукта. Дело в том, что у любого живого существа в момент испуга в кровь выбрасывается огромное количество гормонов, которые делают мясо жестким или горьким. Если же забой провести правильно и женщина умрет счастливой, то ее мясо будет великолепным. Мой учитель рекомендовал перед забоем вести с этой женщиной половую жизнь, а забивать, когда та спит. Лучше всего, конечно, поместить ее в бассейн с водой и надрезать крупные сосуды, но она проснется. Я обычно забивал ударом в сердце. Был у меня специальный тонкий, удивительной остроты кинжал, не используемый мной ни для каких иных целей.
– И всегда перед этим месяц с ней спали? – спросил Майкл.
– Конечно!
– Ну и как оно – есть женщину, с которой жил как с женой?
– Обижаете, молодой человек! Я не женат. Жена – это… это товарищ. Ну как я могу считать полноценным товарищем женщину?! Ну скажите сами! Вы бы еще на собаке жениться посоветовали… – Себастьян засмеялся.
– Собака – животное.
– А женщина – нет?
– Женщина – такой же человек, как вы.
– Вот уж нет! Она совершенно иная. У нее нет разума.
– Здрасте, приехали. А как женщины разговаривают, если у них нет разума?
– Молодой человек, вы меня удивляете все больше и больше. Есть масса птиц, которые успешно подражают человеческой речи. Они даже обмениваются членораздельными фразами с себе подобными – с такими же птицами. Вы готовы признать птиц разумными только на том основании, что они передразнивают нас? Молчите? Вот то-то же. Впрочем, приятно было побеседовать с понимающими людьми. Всего хорошего, господа, до встречи на променаде.
С этими словами Себастьян поднялся и направился к выходу. Майкл посмотрел на профессора:
– По-моему, уж он-то точно не может иметь отношения к «третьему изотопу». Никаким боком. Его наверняка и осудили за каннибализм.
– Ошибаешься. Он работал фельдшером на «Карно» и лечил массовые ожоги после взрыва на испытательном стенде. Просто из всех, кого сюда отправили тогда, до сегодняшнего дня дожил он один.
– Но он на самом деле каннибал?
– Откуда мне знать?
К вечеру профессору стало вовсе уж плохо. На прогулке он присел на камень и не двигался, а Майкл простоял рядом, загораживая его от пронзительного ветра. Делали вид, что поглощены беседой, хотя говорить профессор не мог: ужасно болело горло. До камеры он еле добрался, отказался от ужина, лег на койку и, казалось, уснул. Майкл ужинал в обществе Себастьяна, посвятившего его в тонкости сливания крови у только что забитой женщины, а также просветившего относительно способов кулинарной обработки мозгов.
В камере Майкл обнаружил повеселевшего профессора. Тот сидел на нарах, положив на тощие колени пухлую бумажную книжку, и торопливо заполнял страницы.
– Мой дневник, – сообщил он Майклу, слегка шамкая. – Единственное сокровище, зато подлинное. Если решишься на побег, возьмешь мои записи с собой. Помнишь, ты намекнул, что мог бы призвать Железного Кутюрье к ответу? Здесь то, чего он боится.
– Проф, что вы сделали со своим зубом?
– Ах, это? Флюс лопнул, я прекрасно себя чувствую. Потому и взялся за карандаш.
– Ну и слава богу, – сказал Майкл и почувствовал, как с плеч свалилась гора.
Он очень беспокоился за профессора. И про себя решил, что все-таки уговорит его бежать вместе.
* * *
Последующие двое суток профессор не расставался со своим дневником. Писал так торопливо, что порой обламывал тонкий грифель. Тогда он ругался вполголоса и обтачивал карандаш об первую попавшуюся стенку. И снова возвращался к книжке.
– Проф, вы бы не привлекали так внимания, – осторожничал Майкл, замечая неприязненные взгляды сторожей. – Ну хоть смотрите, чтоб их рядом не было. А то как начнут задавать вопросы, что вы там пишете…
Профессор мелко смеялся:
– Я скажу, что роман. Мол наконец-то я понял, что должно стать делом всей моей жизни. И что любой умный человек обязан оставить в наследство потомкам какую-нибудь собственноручно написанную книгу. После подобного заявления наши доблестные охранники решат, что я рассудком повредился, и отвяжутся.
– Да, но они же прочитают!
– Мальчик мой, им это и в голову не придет. А если придет – пусть читают. Я на первой странице нарочно написал затравку литературного произведения, – ужасно выспреннего и совершенно бездарного, в стилистике первой половины двадцать первого века. Это тяжеловесный слог, переполненный помпезными оборотами, в котором за мишурой слов не видно смысла. Ученый литературовед, возможно, получил бы удовольствие, но простые люди чтиво такого рода забросят после первой же фразы. И кроме того, Майк, это ты получил классическое образование и держал в руках бумажные книги. А местный контингент книги видел в лучшем случае по тиви. Они не смогут читать с бумаги, для этого требуется определенная культура восприятия. Многие из них не осилили бы даже комикс, если б диктор за кадром не разжевывал им повороты сюжета. И, поверь моему опыту, они считают чтение скучнейшим и бесполезнейшим занятием, а тех, кто хоть что-то пишет, – безобидными людьми, но дураками.
– Так подумают лишь те, кому ничего не говорит ваше имя, – буркнул Майкл.
Профессор тяжело вздохнул:
– Если бы ты был прав, я бы думал об этом мире лучше. Но, увы, реальность такова, что люди глупей, чем мы думаем. Я мог бы безнаказанно перенести на эти страницы чертежи всех секретных разработок, которые ведутся в городском лабораторном комплексе. Никто не сообразит, что чертеж можно не рисовать, а описать словами. Да, это тяжелый труд, требующий недюжинного терпения, отличной памяти и ясного ума. Но это возможно. А они думают, что чертежи существуют лишь в виде компьютерных моделей.
Майкл смутился:
– Если честно, я бы тоже не додумался…
– Вот то-то же. Но на тот случай, что отыщется равный мне умник, я не пренебрегаю конспирацией. Я пишу на смеси русского и английского. Служебные и прочие безобидные словечки – понятные, а несущие смысловую нагрузку – на языке, который подавляющему большинству ныне живущего человечества покажется тарабарщиной и будет играть на все ту же легенду слегка спятившего старика. Если же меня спросят, что это за абракадабра, я скажу, что выдумал новый алфавит и новые слова для своих литературных целей.
– Проф, вам когда-нибудь говорили, что вы гений?
– Я и сам это знаю.
Неловко повернувшись, профессор скривился. Тут же заверил Майкла, что все в порядке, слегка побаливает зуб. Но после обеда он снова слег. Когда Майкл после ужина вернулся в камеру, тот спал, отвернувшись к стене и зябко скрючившись. Изможденное тело сотрясала дрожь. Подумав, Майкл пришел к выводу, что ночь не слишком холодная, и накрыл соседа своим одеялом. Потом решил, что он-то здоровый, ему для тепла хватит и простыни, содрал с себя куртку от робы и укутал ею больного.
Проснулся он от того, что рядом кто-то монотонно бубнил. Открыв глаза, Майкл увидал, что профессор, совершенно голый, сидит на койке, разговаривает сам с собой и тихонько хихикает. Красноватый свет ночников, льющийся из продола сквозь рещетку, выхватывал левую сторону его лица. Безобразно раздув щеку, опухоль сползла вниз, добравшись до ключиц. Всклокоченные волосы, блестящие глаза, идиотская улыбка и стекавшая по бороде слюна довершали неприятную картину.
– Проф, – тихо позвал Майкл. – Проф, вы меня слышите?
– А? – оживился сосед.
– Я говорю, вы меня слышите? Ложитесь немедленно и накройтесь. Хотя погодите, я вам помогу.
Профессор не сопротивлялся. От него било жаром. Майкл осторожно потрогал опухоль, не обращая внимания на хныканье соседа. Твердая подушка, а под челюстью вроде как прощупывается назревший гнойник. Здоровенный такой. Плохо, очень плохо. Майкл слабо разбирался в таких вещах, но чувствовал, что простым флюсом тут не обошлось. Да и гнойник был не на щеке, а почти что на кадыке. Дерьмо, а делать-то что?
«Себастьян», – осенило его. Ну да, он же был фельдшером. Наверняка должен помочь. До утра не так долго, главное – чтобы профессор мог стоять на ногах. Охране можно сказать, что «грибки» дали слишком сильное похмелье, вот профессора до сих пор колбасит. А на барщине Майкл его положит под стол, там всегда валяются тряпки.
…Утром ему повезло аж два раза. Сначала выяснилось, что профессор способен понять, что от него требуется, и даже больше – с поддержкой он мог перебирать ногами. Майкл задрал ему воротник робы повыше, чтобы спрятать опухоль, и вывел из камеры. Вертухаи почти не обратили внимания, но на всякий случай Майкл обронил:
– Вчера грибы недосушенные были, надышался доходяга. Много ли ему надо?
В столовой он растолкал всех, но освободил местечко рядом с конвейером, стерпев даже близость Киски. На выходе подошел Тощий Гарри, внимательно оглядел профессора:
– Худо старому. Ничего, он двужильный, выкарабкается. Майк, я тебе чё сказать хотел, – он понизил голос, – у Киски к тебе претензии. Личного характера.
– Паш-шел он…
– Ты не понял, Майк. Мы все знаем, ты не так прост. Я тут выяснил: тебя он не может нагнуть, мигнув вертухаям. – Помолчал, подчеркивая важность сказанного. – Администрация ему в этом отлуп дала. Кого угодно можно раком ставить, а тебя нельзя.
– Откуда данные?
– Сквозняком надуло, – усмехнулся Гарри и выразительно посмотрел в сторону Верхней Палаты.
– Ага.
– Я к чему? Если с Киской что-нибудь случится… В общем, пипл тебя уважает. И хочет жить, как при Шанке.
– Но с Киской связываться боится, так?
– Не так, Майк. Он в упаковочном теперь работает. Ты намекни ему, что хочешь обсудить ваши личные проблемы… скажем, у отстойников, где вас никто не подслушает. И опоздай минут на пять. Только так позови его, чтоб вертухай видел и слышал, куда ты его зовешь.
– Я подумаю, – сказал Майкл.
Всю дорогу до барщины он кипел от злости. Еще чего захотели! У самих руки коротки педераста кончить, Майкл им как прикрытие занадобился. Обойдутся. Если надо будет, Майкл сам его утопит, без посторонней помощи.
Второй раз ему повезло на барщине. Забило слив четвертого отстойника, вертухай сунулись глянуть – и обнаружили свежий труп, еще теплый. Утонул восемнадцатилетний Фил. Майкл вспомнил, что накануне не видел во время прогулки ни его, ни Киску. Понятно, парень с горя и за недостатком веревки кинулся головой в отстойник. Рещетки с утра были все подняты, так что он справился без свидетелей и помощников. Жалко пацана. Но Майклу суета вокруг трупа была выгодна: вертухай минимум час провозятся, не обращая внимания на живых каторжников. Он побежал искать Себастьяна.
– Плохо, – сказал тот, осмотрев профессора. – Абсцесс, надеюсь.
– То есть?
– То есть надеюсь, что не хуже. В любом случае резать надо.
– Сам не пройдет?
Себастьян покачал головой. Добавил:
– Если не вскрыть, может и помереть. – Подумал, уточнил: – У него же не первый день, да?
– Четвертый, а то и пятый. Флюс был, он лопнул. А потом опять.
– Еще хуже. Повторное инфицирование из-за того, что рана не очистилась, – изрек Себастьян с умным видом. – Резать обязательно, чтоб весь гной вытек.
Майкл задумался: у кого есть нож? То есть ножа точно нет ни у кого. Но у старожилов наверняка припрятаны заточки –ложки, чьи ручки заострены о камни.
Шанк, осенило его, у Шанка же была заточка, он собственными глазами видел! А все барахло бывшего бригадира перешло «по наследству» к Роберту, Майкл подхватился и понесся в упаковочный, оставив профессора под наблюдением Себастьяна.
На этом везение Майкла закончилось. Потому что в упаковочном он наткнулся на Киску. Жеманно сложив губки, рыбка загородил ему путь:
– Майк, почему ты не обращаешь на меня внимания? Остолбенев на миг, Майкл процедил:
– Отвали.
Киска медленно ухмыльнулся.
– Майк, я понимаю, ты стесняешься. Давай, отойдем в стороночку? Прогуляемся на воздухе. Мне очень много нужно тебе сказать. Ты ведь единственный здесь нормальный человек, мы никак не можем пройти мимо друг друга…
Майкл ухитрился пнуть его под колено. Киска охнул, Майкл проскочил и в два прыжка оказался у заветной двери.
– Роберт платок потерял, – скороговоркой сообщил Майкл равнодушному вертухаю, – а я нашел.
Если вертухай и удивился редкостной способности Роберта постоянно терять платки, то никак этого не показал. Через полминуты Майкл и Роберт уже стояли на улице.
– Имей в виду, – предупредил Роберт, – если ты опять про письмо на волю…
– Нет, – перебил Майкл. – Проф загибается. Абсцесс. Нужна заточка Шанка, чтобы вскрыть.
Роберт помолчал. Потом насторожился, прислушался:
– Кто-то с той стороны уши греет… Ладно. Вечером. На прогулке.
И резко распахнул дверь. В коридоре с ноги на ногу переминался Киска.
– О чем это вы тут столько времени трепались? – рпросил он ревниво.
«Может, все-таки утопить его? – подумал Майкл. – Вечно ко мне липнет всякое дерьмо…»
– Сигареты курили, – дружелюбно ответил Роберт. – Я Майку в карты проиграл, теперь угощаю его.
Ничего себе! Роберт боится Киску. Интересные дела творятся в колонии. Что ж такое стоит за этим паразитом, если все перепугались?
Роберт ушел, оставив Майкла в идиотском положении. Киска глядел на него влюбленными глазами.
Ну ? – враждебно спросил Майкл. – Чего вылупился? Хотел говорить – трави базар. Мне некогда.
– Ах, Майк, – капризно протянул Киска. – А мне ведь поручили тебя убить… А я тебя пожалел. Неблагодарный ты, ох какой неблагодарный!
Майкл потерял дар речи.
– Я знаю, между прочим, что ты не куришь, – Киска вынул из кармана тонкую дорогую сигару, отмусолил сломанными передними зубами кончик и раскурил от зажигалки. Майкл мог бы поклясться, что этих вещей у него раньше не было. – Ну да ладно, на первый раз прощаю. Майк, у меня до сих пор сердце замирает, когда я вспоминаю тот день… Помнишь? Я впервые услышал твой голос… Я сразу понял – ты мой рок, моя боль и мое счастье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
– И всегда перед этим месяц с ней спали? – спросил Майкл.
– Конечно!
– Ну и как оно – есть женщину, с которой жил как с женой?
– Обижаете, молодой человек! Я не женат. Жена – это… это товарищ. Ну как я могу считать полноценным товарищем женщину?! Ну скажите сами! Вы бы еще на собаке жениться посоветовали… – Себастьян засмеялся.
– Собака – животное.
– А женщина – нет?
– Женщина – такой же человек, как вы.
– Вот уж нет! Она совершенно иная. У нее нет разума.
– Здрасте, приехали. А как женщины разговаривают, если у них нет разума?
– Молодой человек, вы меня удивляете все больше и больше. Есть масса птиц, которые успешно подражают человеческой речи. Они даже обмениваются членораздельными фразами с себе подобными – с такими же птицами. Вы готовы признать птиц разумными только на том основании, что они передразнивают нас? Молчите? Вот то-то же. Впрочем, приятно было побеседовать с понимающими людьми. Всего хорошего, господа, до встречи на променаде.
С этими словами Себастьян поднялся и направился к выходу. Майкл посмотрел на профессора:
– По-моему, уж он-то точно не может иметь отношения к «третьему изотопу». Никаким боком. Его наверняка и осудили за каннибализм.
– Ошибаешься. Он работал фельдшером на «Карно» и лечил массовые ожоги после взрыва на испытательном стенде. Просто из всех, кого сюда отправили тогда, до сегодняшнего дня дожил он один.
– Но он на самом деле каннибал?
– Откуда мне знать?
К вечеру профессору стало вовсе уж плохо. На прогулке он присел на камень и не двигался, а Майкл простоял рядом, загораживая его от пронзительного ветра. Делали вид, что поглощены беседой, хотя говорить профессор не мог: ужасно болело горло. До камеры он еле добрался, отказался от ужина, лег на койку и, казалось, уснул. Майкл ужинал в обществе Себастьяна, посвятившего его в тонкости сливания крови у только что забитой женщины, а также просветившего относительно способов кулинарной обработки мозгов.
В камере Майкл обнаружил повеселевшего профессора. Тот сидел на нарах, положив на тощие колени пухлую бумажную книжку, и торопливо заполнял страницы.
– Мой дневник, – сообщил он Майклу, слегка шамкая. – Единственное сокровище, зато подлинное. Если решишься на побег, возьмешь мои записи с собой. Помнишь, ты намекнул, что мог бы призвать Железного Кутюрье к ответу? Здесь то, чего он боится.
– Проф, что вы сделали со своим зубом?
– Ах, это? Флюс лопнул, я прекрасно себя чувствую. Потому и взялся за карандаш.
– Ну и слава богу, – сказал Майкл и почувствовал, как с плеч свалилась гора.
Он очень беспокоился за профессора. И про себя решил, что все-таки уговорит его бежать вместе.
* * *
Последующие двое суток профессор не расставался со своим дневником. Писал так торопливо, что порой обламывал тонкий грифель. Тогда он ругался вполголоса и обтачивал карандаш об первую попавшуюся стенку. И снова возвращался к книжке.
– Проф, вы бы не привлекали так внимания, – осторожничал Майкл, замечая неприязненные взгляды сторожей. – Ну хоть смотрите, чтоб их рядом не было. А то как начнут задавать вопросы, что вы там пишете…
Профессор мелко смеялся:
– Я скажу, что роман. Мол наконец-то я понял, что должно стать делом всей моей жизни. И что любой умный человек обязан оставить в наследство потомкам какую-нибудь собственноручно написанную книгу. После подобного заявления наши доблестные охранники решат, что я рассудком повредился, и отвяжутся.
– Да, но они же прочитают!
– Мальчик мой, им это и в голову не придет. А если придет – пусть читают. Я на первой странице нарочно написал затравку литературного произведения, – ужасно выспреннего и совершенно бездарного, в стилистике первой половины двадцать первого века. Это тяжеловесный слог, переполненный помпезными оборотами, в котором за мишурой слов не видно смысла. Ученый литературовед, возможно, получил бы удовольствие, но простые люди чтиво такого рода забросят после первой же фразы. И кроме того, Майк, это ты получил классическое образование и держал в руках бумажные книги. А местный контингент книги видел в лучшем случае по тиви. Они не смогут читать с бумаги, для этого требуется определенная культура восприятия. Многие из них не осилили бы даже комикс, если б диктор за кадром не разжевывал им повороты сюжета. И, поверь моему опыту, они считают чтение скучнейшим и бесполезнейшим занятием, а тех, кто хоть что-то пишет, – безобидными людьми, но дураками.
– Так подумают лишь те, кому ничего не говорит ваше имя, – буркнул Майкл.
Профессор тяжело вздохнул:
– Если бы ты был прав, я бы думал об этом мире лучше. Но, увы, реальность такова, что люди глупей, чем мы думаем. Я мог бы безнаказанно перенести на эти страницы чертежи всех секретных разработок, которые ведутся в городском лабораторном комплексе. Никто не сообразит, что чертеж можно не рисовать, а описать словами. Да, это тяжелый труд, требующий недюжинного терпения, отличной памяти и ясного ума. Но это возможно. А они думают, что чертежи существуют лишь в виде компьютерных моделей.
Майкл смутился:
– Если честно, я бы тоже не додумался…
– Вот то-то же. Но на тот случай, что отыщется равный мне умник, я не пренебрегаю конспирацией. Я пишу на смеси русского и английского. Служебные и прочие безобидные словечки – понятные, а несущие смысловую нагрузку – на языке, который подавляющему большинству ныне живущего человечества покажется тарабарщиной и будет играть на все ту же легенду слегка спятившего старика. Если же меня спросят, что это за абракадабра, я скажу, что выдумал новый алфавит и новые слова для своих литературных целей.
– Проф, вам когда-нибудь говорили, что вы гений?
– Я и сам это знаю.
Неловко повернувшись, профессор скривился. Тут же заверил Майкла, что все в порядке, слегка побаливает зуб. Но после обеда он снова слег. Когда Майкл после ужина вернулся в камеру, тот спал, отвернувшись к стене и зябко скрючившись. Изможденное тело сотрясала дрожь. Подумав, Майкл пришел к выводу, что ночь не слишком холодная, и накрыл соседа своим одеялом. Потом решил, что он-то здоровый, ему для тепла хватит и простыни, содрал с себя куртку от робы и укутал ею больного.
Проснулся он от того, что рядом кто-то монотонно бубнил. Открыв глаза, Майкл увидал, что профессор, совершенно голый, сидит на койке, разговаривает сам с собой и тихонько хихикает. Красноватый свет ночников, льющийся из продола сквозь рещетку, выхватывал левую сторону его лица. Безобразно раздув щеку, опухоль сползла вниз, добравшись до ключиц. Всклокоченные волосы, блестящие глаза, идиотская улыбка и стекавшая по бороде слюна довершали неприятную картину.
– Проф, – тихо позвал Майкл. – Проф, вы меня слышите?
– А? – оживился сосед.
– Я говорю, вы меня слышите? Ложитесь немедленно и накройтесь. Хотя погодите, я вам помогу.
Профессор не сопротивлялся. От него било жаром. Майкл осторожно потрогал опухоль, не обращая внимания на хныканье соседа. Твердая подушка, а под челюстью вроде как прощупывается назревший гнойник. Здоровенный такой. Плохо, очень плохо. Майкл слабо разбирался в таких вещах, но чувствовал, что простым флюсом тут не обошлось. Да и гнойник был не на щеке, а почти что на кадыке. Дерьмо, а делать-то что?
«Себастьян», – осенило его. Ну да, он же был фельдшером. Наверняка должен помочь. До утра не так долго, главное – чтобы профессор мог стоять на ногах. Охране можно сказать, что «грибки» дали слишком сильное похмелье, вот профессора до сих пор колбасит. А на барщине Майкл его положит под стол, там всегда валяются тряпки.
…Утром ему повезло аж два раза. Сначала выяснилось, что профессор способен понять, что от него требуется, и даже больше – с поддержкой он мог перебирать ногами. Майкл задрал ему воротник робы повыше, чтобы спрятать опухоль, и вывел из камеры. Вертухаи почти не обратили внимания, но на всякий случай Майкл обронил:
– Вчера грибы недосушенные были, надышался доходяга. Много ли ему надо?
В столовой он растолкал всех, но освободил местечко рядом с конвейером, стерпев даже близость Киски. На выходе подошел Тощий Гарри, внимательно оглядел профессора:
– Худо старому. Ничего, он двужильный, выкарабкается. Майк, я тебе чё сказать хотел, – он понизил голос, – у Киски к тебе претензии. Личного характера.
– Паш-шел он…
– Ты не понял, Майк. Мы все знаем, ты не так прост. Я тут выяснил: тебя он не может нагнуть, мигнув вертухаям. – Помолчал, подчеркивая важность сказанного. – Администрация ему в этом отлуп дала. Кого угодно можно раком ставить, а тебя нельзя.
– Откуда данные?
– Сквозняком надуло, – усмехнулся Гарри и выразительно посмотрел в сторону Верхней Палаты.
– Ага.
– Я к чему? Если с Киской что-нибудь случится… В общем, пипл тебя уважает. И хочет жить, как при Шанке.
– Но с Киской связываться боится, так?
– Не так, Майк. Он в упаковочном теперь работает. Ты намекни ему, что хочешь обсудить ваши личные проблемы… скажем, у отстойников, где вас никто не подслушает. И опоздай минут на пять. Только так позови его, чтоб вертухай видел и слышал, куда ты его зовешь.
– Я подумаю, – сказал Майкл.
Всю дорогу до барщины он кипел от злости. Еще чего захотели! У самих руки коротки педераста кончить, Майкл им как прикрытие занадобился. Обойдутся. Если надо будет, Майкл сам его утопит, без посторонней помощи.
Второй раз ему повезло на барщине. Забило слив четвертого отстойника, вертухай сунулись глянуть – и обнаружили свежий труп, еще теплый. Утонул восемнадцатилетний Фил. Майкл вспомнил, что накануне не видел во время прогулки ни его, ни Киску. Понятно, парень с горя и за недостатком веревки кинулся головой в отстойник. Рещетки с утра были все подняты, так что он справился без свидетелей и помощников. Жалко пацана. Но Майклу суета вокруг трупа была выгодна: вертухай минимум час провозятся, не обращая внимания на живых каторжников. Он побежал искать Себастьяна.
– Плохо, – сказал тот, осмотрев профессора. – Абсцесс, надеюсь.
– То есть?
– То есть надеюсь, что не хуже. В любом случае резать надо.
– Сам не пройдет?
Себастьян покачал головой. Добавил:
– Если не вскрыть, может и помереть. – Подумал, уточнил: – У него же не первый день, да?
– Четвертый, а то и пятый. Флюс был, он лопнул. А потом опять.
– Еще хуже. Повторное инфицирование из-за того, что рана не очистилась, – изрек Себастьян с умным видом. – Резать обязательно, чтоб весь гной вытек.
Майкл задумался: у кого есть нож? То есть ножа точно нет ни у кого. Но у старожилов наверняка припрятаны заточки –ложки, чьи ручки заострены о камни.
Шанк, осенило его, у Шанка же была заточка, он собственными глазами видел! А все барахло бывшего бригадира перешло «по наследству» к Роберту, Майкл подхватился и понесся в упаковочный, оставив профессора под наблюдением Себастьяна.
На этом везение Майкла закончилось. Потому что в упаковочном он наткнулся на Киску. Жеманно сложив губки, рыбка загородил ему путь:
– Майк, почему ты не обращаешь на меня внимания? Остолбенев на миг, Майкл процедил:
– Отвали.
Киска медленно ухмыльнулся.
– Майк, я понимаю, ты стесняешься. Давай, отойдем в стороночку? Прогуляемся на воздухе. Мне очень много нужно тебе сказать. Ты ведь единственный здесь нормальный человек, мы никак не можем пройти мимо друг друга…
Майкл ухитрился пнуть его под колено. Киска охнул, Майкл проскочил и в два прыжка оказался у заветной двери.
– Роберт платок потерял, – скороговоркой сообщил Майкл равнодушному вертухаю, – а я нашел.
Если вертухай и удивился редкостной способности Роберта постоянно терять платки, то никак этого не показал. Через полминуты Майкл и Роберт уже стояли на улице.
– Имей в виду, – предупредил Роберт, – если ты опять про письмо на волю…
– Нет, – перебил Майкл. – Проф загибается. Абсцесс. Нужна заточка Шанка, чтобы вскрыть.
Роберт помолчал. Потом насторожился, прислушался:
– Кто-то с той стороны уши греет… Ладно. Вечером. На прогулке.
И резко распахнул дверь. В коридоре с ноги на ногу переминался Киска.
– О чем это вы тут столько времени трепались? – рпросил он ревниво.
«Может, все-таки утопить его? – подумал Майкл. – Вечно ко мне липнет всякое дерьмо…»
– Сигареты курили, – дружелюбно ответил Роберт. – Я Майку в карты проиграл, теперь угощаю его.
Ничего себе! Роберт боится Киску. Интересные дела творятся в колонии. Что ж такое стоит за этим паразитом, если все перепугались?
Роберт ушел, оставив Майкла в идиотском положении. Киска глядел на него влюбленными глазами.
Ну ? – враждебно спросил Майкл. – Чего вылупился? Хотел говорить – трави базар. Мне некогда.
– Ах, Майк, – капризно протянул Киска. – А мне ведь поручили тебя убить… А я тебя пожалел. Неблагодарный ты, ох какой неблагодарный!
Майкл потерял дар речи.
– Я знаю, между прочим, что ты не куришь, – Киска вынул из кармана тонкую дорогую сигару, отмусолил сломанными передними зубами кончик и раскурил от зажигалки. Майкл мог бы поклясться, что этих вещей у него раньше не было. – Ну да ладно, на первый раз прощаю. Майк, у меня до сих пор сердце замирает, когда я вспоминаю тот день… Помнишь? Я впервые услышал твой голос… Я сразу понял – ты мой рок, моя боль и мое счастье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46