Наконец-то федерации представилась возможность развернуть по-настоящему массовую кампанию против загрязнения окружающей среды! Этому в немалой степени способствовало еще одно обстоятельство (об этом писали все без исключения газеты): Конрадо Мак-Харрис, обожаемый сын и единственный наследник президента “Альбатроса”, хрупкий юноша, которого я видел однажды в кабинете на сто десятом этаже, стал жертвой стайфлита и находится в клинике для апперов, на попечении лучших медиков Веспуччии и их зарубежных коллег. Прибыла многочисленная группа специалистов из Штатов, ожидался приезд хирургов из Бразилии, Франции, Англии. За астрономическую сумму из Италии специальным самолетом была доставлена единственная в мире антистайфлитная камера.
Но оперировать умирающего никто не решался…
Просматривая газеты, я все больше склонялся к мнению, что официальная пресса умышленно сгущает краски, описывая состояние юноши, в надежде смягчить негодование общественности и направить его по другому руслу.
В итоге же все эти сложные обстоятельства вызвали взрыв, прорвавший плотину покорности. Огромные скопления народа выливались в стихийные манифестации. Их не останавливали ни слезоточивые гранаты, ни стрельба. Они требовали одного: свободу Искрову, под суд Мак-Харриса!
День ото дня в шествии принимало участие все больше людей, принадлежащих к разным слоям общества. Раздавались трезвые голоса и в правящей партии — об ответственности каждого за свои действия перед законом, о конституционном праве и прочее, и прочее. Весьма серьезный признак. Видимо, определенные влиятельные круги были уже готовы ради собственного спасения пожертвовать Мак-Харрисом.
Однако Князь хранил молчание, молчало и правительство, молчала армия. И хотя Командор двинул против манифестантов свои испытанные части, его действиям не хватало привычной решительности, он словно не находил в себе сил справиться с накаленной атмосферой в стране.
С каждым днем предприятия “Альбатроса” давали все меньше продукции. Катастрофически падал курс его акций. Видимо, процесс распада зашел слишком далеко, так как никто и не пытался вытащить Мак-Харриса из трясины, в которой он тонул. “Рур Атом” и другие могущественные конкуренты равнодушно следили за крахом своего собрата, обеспокоенные лишь тем, чтобы спасти собственную шкуру. Но и у них под ногами горела земля.
Веспуччия пришла в движение, и остановить его было нелегко.
Обстановка осложнилась еще более, когда стало известно, что члены Союзнического пакта, давние политические друзья страны, встревожены происходящими событиями.
В прессе появились недвусмысленные намеки на озабоченность союзников внутренним положением в стране. Кое-кто из них даже рекомендовал Мак-Харрису “во имя гуманизма и демократии” проявить мужество и предстать перед судебными властями, дабы тем самым доказать свою невиновность. Почуяли ли они, что час Мак-Харриса пробил, и посему спешили приблизить этот час, пока не истек срок ультиматума? Как бы то ни было, все — от правящей верхушки и самого Мак-Харриса до простого люда — с возрастающим напряжением ожидали, что произойдет по истечении неотвратимых седьмых суток. Надо ли добавлять, что я не был исключением?
В тюремное окно доносились выстрелы. Мне они несли свободу.
Или смерть.
На шестой день надзиратель Нани вместе с похлебкой принес мне свежие газеты и снова заклинал меня остерегаться Командора.
Я быстро просмотрел газеты. В глаза бросилась необыкновенная новость: Эдуардо Мак-Харрис обратился к профессору Моралесу с просьбой оперировать его сына. Ответа еще не было. Вездесущие журналисты осаждали резиденцию федерации в надежде узнать намерения профессора. Но Моралес молчал.
Я же не сомневался, что он согласится. Да и могло ли быть иначе? Ведь он врач.
И благородный человек.
И еще одна новость: динамитеросы взорвали комбинат по производству синтетического белка на набережной Боливара.
4. Сделка
В тот же вечер меня вновь привели в часовню к Командору. И вновь перед распятием я увидел Мак-Харриса.
Но как он изменился! Щеки ввалились, нос заострился, и весь он словно истаял. Всем своим обликом он напоминал одного из кошмарных чудовищ, изображенных Гойей в его знаменитых “Капричос”. Мак-Харрис прервал молчание.
— Искров, я обращаюсь к вам с просьбой. Не как президент “Альбатроса”, а как человек. Сейчас речь идет не о том, где находятся Эль Темпло или Ясимьенто, и не о ресурсах доктора Маяпана. Все это меня уже не интересует… Речь идет о жизни моего сына.
Голос его звучал глухо, тон показался мне искренним. Я насторожился: таким я Мак-Харриса прежде не видел.
— Свяжитесь с Маяпаном, вы знаете, как его найти, попросите продлить срок ультиматума… Я… У меня нет ни времени, ни душевных сил вдуматься в его предложения. Вы, верно, слышали, Конрадо очень болен. Все мои помыслы, поглощены его спасением… А в принципе, поверьте, я готов вступить в переговоры о передаче моей собственности “Энерган компани”… и о том, чтобы предстать перед судом, доказать свою невиновность… Но умоляю, попозже, через неделю-другую. Сейчас я нужен сыну…
Изумлению моему не было границ. Кто этот человек — искусный лицедей, одинаково правдиво играющий роли Тартюфа и короля Лира? Или в нем вообще не осталось ничего человеческого и он не сознает глубины своего падения? Его сын на пороге смерти, а он продолжает цепляться за свою собственность, пытается выиграть время в надежде спасти если не все, то хотя бы часть!
Такой не заслуживает ни сострадания, ни пощады.
— Почему бы вам не обратиться к ним по радио? — спросил я. — В Эль Темпло достаточно приемников, вас услышат и ответят.
При этих словах Командор вздрогнул и быстро взглянул на меня.
В его взгляде мне почудились удивление и радость. Да, да — радость. Я же не мог попять, чем она вызвана. Ведь я не сказал ничего такого, о нем ему не было бы известно. Он давно знал, что в Эль Темпло имеется мощная аппаратура, обеспечивающая доктору Маяпану бесперебойную связь со всеми, кто ему нужен. В чем же дело?…
Мои раздумья прервал Мак-Харрис.
— Доктор Маяпан не откликнется на мою просьбу. Вас же он послушает. Объясните ему обстановку. Он умный человек. Крупный ученый. Отец…
У него двое сыновей. Он поймет…
Я едва сдержал улыбку: это чудовище, этот бездушный робот пытался придать своему голосу человеческие интонации! Но сейчас я был уже не пешкой на шахматной доске, а игроком и потому отважился на важный ход: — Сеньор Мак-Харрис, я выполню вашу просьбу, но при одном условии.
— Говорите.
— Вы освободите мою жену и детей. Немедленно отправите к моей матери в Рио-Альто. Причем гарантируете, что их никто пальцем не тронет…
— Согласен! — поспешно сказал Мак-Харрис, но вмешался Командор: — Ни за что! Они останутся здесь, пока… — он не докончил.
Мак-Харрис вскочил и угрожающе вскинул левую руку. Лик его был страшен — таким он запомнился мне в Кампо Верде, когда вонзил нож в грудь Евы.
— Молчать! — гаркнул он. — Ни слова!
Командор медленно поднялся. Я почти явственно ощущал, что тело его напряглось для схватки, казалось, еще мгновенье — и он бросится на Мак-Харриса, схватит его за хилую шею и прикончит на месте. Их взгляды скрестились. Секунду, показавшуюся мне вечностью, они стояли друг против друга, и в их глазах читалась неприкрытая взаимная ненависть.
Первым отвел взгляд Командор. По его губам скользнула ироническая улыбка, и он тяжело опустился на стул. “Рано или поздно эти хозяева Веспуччии перегрызут друг другу глотку”, — подумал я.
Но пока Командор включил интерфон и сухо распорядился: — Немедленно отпустить жену Искрова и детей. Доставьте их в Рио-Альто.
Я с облегчением перевел дух: это была победа. Огромнейшая победа! И тогда я сделал еще один ход: — Я хочу их видеть.
Командор демонстративным жестом широко распахнул готическое окно, выходившее во внутренний двор. Комната сразу наполнилась смрадным смогом. Я выглянул во двор и увидел, как Клара и мальчики в сопровождении человека в штатском подходят к большому черному автомобилю. В густом тумане они были похожи на привидения. Сердце у меня бешено застучало. Я хотел окликнуть их, помахать рукой на прощанье, но они уже сели в машину, которая тут же тронулась с места и выскочила за ворота. Командор захлопнул окно.
Выждав некоторое время, чтобы дать возможность автомобилю отъехать подальше, я подошел к радиофону и набрал номер 77 77 22. Молчание. Я повторил попытку. Снова молчание.
Я обернулся.
— Они не всегда отвечают. Опасаются, что их засекут…
— Ясно, ясно, — буркнул Командор. — Так я и думал.
— Через час позвоните снова, — распорядился Мак-Харрис, вновь став всемогущим хозяином “Альбатроса”. — Будете звонить каждый час, если понадобится — ночью. Пока не свяжетесь с ними. Слышишь, Санто?
— Слышу, — глухо обронил Командор.
В камере я снова нашел охапку свежих газет. Мне бросилось в глаза пространное сообщение. Когда же я с ним ознакомился, то долго не мог прийти в себя от удивления. Новый поворот событий, при всей своей логичности, был тем не менее неожиданным и для моих осторожных друзей из Эль Темпло, а уж они-то умели предвидеть чуть ли не все ходы противника! Как следовало из газет, профессор Луис Моралес готов помочь Конрадо Мак-Харрису при условии, что журналист Теодоро Искров будет выпущен из заключения и направлен в Эль Темпло для дополнительных переговоров!
Кто бы мог ожидать столь решительных действий от этого идеалиста чистой воды, приверженца мирных переговоров, уповающего только на разум и сердце людей!
Надзиратель Нани, войдя в камеру, заметил мое радостное состояние.
— Поздравляю, сеньор Искров, — сказал он. — Скоро будете на свободе.
С этими словами он положил на рогожу плиточку синтетического шоколада — высшее проявление симпатии с его стороны. Но, думаю, также и напоминание об обещанной помощи.
Однако наступил вечер, а я все еще сидел в тюрьме. Hе выпустили меня и на следующий день. Более того, Нани перестал носить газеты и вообще хранил гробовое молчание. И уж, конечно, шоколадом больше не угощал.
Неужели моим надеждам не суждено сбыться?
Между тем меня регулярно, через каждый час, выводили из камеры, чтобы я вызвал нужный номер. Эль Темпло не отвечал. Не отвечал потому — я мог бы в этом поклясться! — что Агвилла и его люди находились наверху, готовясь к последнему удару.
Восьмой день — первый после того, как истек срок ультиматума, — начался необычно. Звонок, будивший арестантов в пять утра, на сей раз не зазвонил. Не слышно было скрежета замков, окриков надзирателей, топота деревянных подошв и коротких команд, которыми сопровождается смена караула.
Кругом царила тишина, словно замок ночью неожиданно обезлюдел и нем никого, кроме меня, не осталось. Тихо было и в городе. Неумолчный шум последних семи дней затих ровно в полночь, словно в ту минуту, когда срок ультиматума истек, многочисленные манифестанты в ожидании дальнейших событий попрятались по домам.
И вдруг тишину прорезал многоголосый рев. Он летел отовсюду — я различил вой заводских сирен, гудки кораблей и клаксонов автомобилей, свистки локомотивов. К ним присоединился колокольный звон. Часам к восьми утра — точнее не скажу, так как в этой оглушительной какофонии потерял всякое представление о времени, — город пришел в движение. Зарокотали тысячи моторов, казалось, весь транспорт столицы выехал на улицы. Воздух наполнился людским гомоном, вскоре со всех сторон послышались крики вперемежку с пулеметными очередями и взрывами гранат. Я напряженно вслушивался, пытаясь понять, что же происходит за стенами “Конкисты”: восстание, налет динамитеросов, вторжение союзников, война? К полудню, когда я уже потерял надежду узнать о происходящем, в камеру вбежал Нани. Его бледное, усталое лицо осунулось после бессонной ночи.
— Что происходит в городе? — нетерпеливо спросил я.
— Энерган! — глухо ответил он, отводя взгляд, и уже на пороге добавил: — Корабли союзников у наших берегов.
Я знал об обязательствах членов пакта в случае необходимости оказывать помощь терпящей бедствие державе. Неужели Князь обратился к союзникам с просьбой о защите? Или же они сами решили, что настало время послать военные корабли, чтобы укротить народ Веспуччии?
Мог ли я оставаться безучастным, когда решалась судьба моего народа? Я заметался по камере, молотил кулаками в дверь, кричал, что было сил.
Тщетно. Надзиратели, да и все остальные в “Конкисте”, вероятно, помышляли только об одном: как бы спасти собственную шкуру. А когда, совершенно обессиленный, разбив в кровь руки, я рухнул на пол, дверь камеры заскрипела и на пороге выросли фигуры Мак-Харриса, Командора и профессора Моралеса. У всех троих был торжественно-мрачный вид, как у вестников предстоящей казни.
— Искров, выходите! — без всяких объяснений приказал Командор.
Я с трудом поднялся и вышел из камеры. Босиком, на распухших ногах, лицо в ссадинах, кровоподтеках. И все-таки я шел, превозмогая боль. Присутствие Моралеса вдохнуло в меня силы: я был уверен, что ведут меня не на казнь.
Мы вышли во двор, где нас ожидал огромный черный автомобиль.
Впереди, рядом с шофером, сидели двое в штатском, но с автоматами. Мы разместились на заднем сиденье. Пахнуло хвоей. Я жадно втянул в себя свежий воздух. Машина тут же рванулась с места.
Не успели мы выехать за ворота, как навстречу устремились толпы людей. Казалось, все население города высыпало на улицу. Люди метались из стороны в сторону, кричали, размахивали палками, тростями, охотничьими ружьями… И все держали над головой коробки. Я сразу узнал — это были коробки с энерганом.
Машина промчалась мимо Индикатора стайфли (я успел заметить цифру “85”) и нырнула в узкие, закрытые для транспорта аллеи. Здесь было спокойнее. Мы направлялись к северным пригородам Америго-сити.
Мне довелось раза два побывать в этих местах, когда я еще слыл известным журналистом. В нарядные, комфортабельные кварталы можно попасть лишь по специальным разрешениям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40