Завязалась рукопашная схватка, в борьбу вступил Доминго Маяпан, но подбежали люди в форме и быстро справились с двумя непокорными индейцами. Доминго отшвырнули в кусты, а Великий Белый Орел остался лежать среди развалин родного дома. Показался разъяренный Мак-Харрис. Увидав встрепанного водителя и лежащего старика, он вскочил на сиденье, нажал на педаль и проехал по телу поверженного вождя. А затем по развалинам дома…
— Так погиб мой дед, Великий Белый Орел, — с горечью сказал Агвилла. — Последний вождь последнего свободного племени. От горя и ужаса перед увиденным руки у меня тряслись, но я не выпускал камеру и запечатлел его смерть… А позже, той же ночью…
На экране ночное небо и языки пламени над Кампо Верде. Горит нефтяная вышка, суетятся какие-то люди, в них стреляют из ружей и пистолетов.
— Было темно, и мне удалось снять только это… — продолжал Агвилла. — Люди Мак-Харриса стреляли в каждого, кто пытался приблизиться к пожару, и я испугался. Но отец не испугался, он был там, это он поджег нефть.
Был там и Мак-Харрис, сражался с огнем голыми руками. Там он и оставил правую руку и изуродовал половину лица. Наутро я переборол страх и снова взял в руки камеру. Спрятался во рву, меня не заметили. Я снимал и снимал до тех пор, пока… Смотрите, сеньор Искров, смотрите внимательно и вспомните эти кадры, когда вновь встретитесь с Мак-Харрисом.
Вcе, что я увидел вслед за этим, навечно врезалось мою память. Белые палатки, кострища перед ними, женщины, готовящие пищу, дети. Со стороны сгоревшей вышки приближаются люди. Лица почернели от копоти, комбинезоны обгорели, у некоторых повязки на голове и руках. Шествие возглавляет Мак-Харрис. Голова у него обмотана бинтами, виден только один глаз. Грудь и правая рука до самого плеча тоже забинтованы. В левой руке у него обсидиановый нож — из тех, что продаются в магазинах сувениров. Когда-то индейские жрецы пользовались ими для жертвоприношений. Все прочие тоже вооружены. Они идут решительно, не останавливаясь, все ближе к белым палаткам.
И когда остается шагов десять, открывают стрельбу. Стреляют хладнокровно, тщательно целясь, в женщин, детей, стариков. Те кричат, бегут. Кто-то падает, кто-то корчится в конвульсиях. Из палатки выбегает Ева, видит стреляющих людей и, раскинув руки, загораживает вход, словно защищает кого-то внутри. К ней приближается Мак-Харрис. Взмах левой руки — и обсидиановый нож по самую рукоятку входит в грудь женщины. Она раскрывает рот в предсмертном крике и падает навзничь, а Мак-Харрис наклоняется над ней, двумя ударами крест-накрест вспарывает грудь и запускает руку в зияющую рану… На этом фильм оборвался.
— Дальше я снимать не мог, — почти шепотом произнес Агвилла.
— Потерял сознание. Он вырвал сердце у нее из груди.
Анди выключил проектор, зажег свет. Я сидел, боясь шевельнуться, не решался взглянуть на Доминго Маяпана. Перед глазами застыла страшная картина: женщина с рассеченной грудью… Анди глухо сказал: — Мама своим телом защитила меня. Ведь это я был в палатке, у нее за спиной. И только вечером, когда почти никого уже не осталось в живых, пришел Агвилла и отвел меня к отцу — они вместе с Педро прятались на одном из холмов. Тогда-то отец и Педро поклялись — и нас с Агвиллой заставили дать клятву — отомстить Мак-Харрису, отомстить его же собственным оружием. Я в ту пору был еще несмышленышем и не понимал, что такое месть. А отец тогда и решил изучить химию и сделать химиком старшего сына… Остальное, Тедди, тебе известно. А теперь пора спать.
Я поднялся. Но доктор Маяпан по-прежнему сидел, сжавшись в кресле, и глухо всхлипывал — старый жрец с Двадцать второй улицы плакал, как ребенок…
11. Кампо Верде — земной ад
На утро, когда я проснулся, меня удивила непривычная тишина.
Я быстро оделся и вышел. Агвиллу, Анди и Педро я нашел в комнате связи. Они не сводили глаз с экрана первого монитора. Я приоткрыл дверь:
— Можно?
Агвилла кивнул, я вошел и встал сзади. На экране был виден мертвый пес. Он лежал на каменистой земле с разбитой мордой и сломанным хребтом. Рядом с ним на корточках сидел один из здешних караульных. Он докладывал: -…Возможно, собака полицейская. Хотя такие же имеются и у кое-кого из апперов — волчья порода. Сверху сообщили, что эти дни по Теоктану разъезжал какой-то американец. Интересовался старинными рукописями. Возможно, собака принадлежала ему.
— Мне нужны точные сведения, — резко сказал Агвилла.
— Я разузнаю.
Агвилла поднялся и вышел из комнаты. Все последовали за ним.
— Не нравится мне это, — задумчиво произнес он. — Собака…
Американец… Американцы давно уже не показывались в Теоктане…
Тогда я решился: — Агвилла, мне следует вам кое-что сообщить. Может, это и не очень важно, но лучше, чтобы вы знали. И я рассказал о своей встрече с Дугом Кассиди в отеле, о его беспробудном пьянстве, желании сопровождать меня по антикварным лавкам, о нашей встрече в баре после землетрясения и о том, что он назвал меня “Теодоро”, тогда как я путешествовал под другим именем. Агвилла слушал очень внимательно, ничего не сказал, но тут же вернулся в комнату связи. С кем он разговаривал, какие отдал распоряжения — не знаю. Выйдя, он вполголоса посоветовался с братом и Педро, после чего обратился ко мне: — Сеньор Искров, нам следует поторопиться с осуществлением наших планов. Поэтому вы вернетесь наверх сегодня же. Немедленно. Я немного провожу вас — возможно, до Кампо Верде. Хотите попрощаться с отцом?
— Конечно, — сказал я.
Вот тогда-то я и совершил свой последний рейс в лабораторию.
Снова нырнул в туннель, миновал длинные коридоры, поднялся по стертым каменным ступеням и подошел к железной двери. Агвилла приложил руку к левому углу, дверь открылась.
Доктор Маяпан сидел перед пультом, наблюдая за приборами.
— Наш гость должен уехать, — без предисловий сообщил Агвилла.
— Да?
Агвилла кивнул.
— Значит, день приближается?
Агвилла снова кивнул. Доктор Маяпан повернулся ко мне: — Мы расстаемся, сеньор Искров, но я верю, что ненадолго.
Скоро мы увидимся снова. И не здесь, а в Америго-сити. И тогда вы допишете свой репортаж об энергане.
— Допишу? — улыбнулся я. — До самого конца?
— Да. Потому что конец к тому времени будет известен.
— Так что же все-таки передать Мак-Харрису?
— Агвилла вам сообщит это.
Наступило молчание. Я не мог себя заставить повернуться к двери. Мне казалось, что стоит сделать шаг назад, и все вокруг исчезнет, растает в воздухе, окажется всего лишь сновидением, порожденным стайфли, и я проснусь у себя в комнате на 510-й улице с болью в затылке и горечью во рту.
Доктор Маяпан прищурил свои лукавые глаза: — Сеньор Искров, я бесконечно вам признателен.
— За что?
— За то, что тогда, второго августа, вы пришли на Двадцать вторую улицу, выполнили мою просьбу, стали моим другом… Ведь мы друзья, правда?
— Да, я ваш друг!
И это было истинной правдой.
— Поэтому, — продолжал он, — я хочу просить вас вот о чем:что бы ни случилось в дальнейшем, дурное или хорошее, радостное или грустное, оставайтесь нашим другом. Я знаю, как вам трудно, полагаю, будет еще труднее, но не сомневаюсь, что вы сумеете не только спасти себя и свою семью, но и сохранить добрые чувства к Эль Темпло. Что касается нас, то не сомневайтесь:мы поддержим вас, где бы мы ни находились — здесь или наверху. Поддержим всеми силами, а их у нас немало. Номер нашего радиофона вы помните.
— Еще бы!
Он протянул мне руку, но я не удержался и объял его.
— До свиданья, милый жрец!
В последний раз обвел взглядом бесчисленные трубы, бассейн, пульт управления, стопку дневников доктора Зингера, поглядел на пернатого дракона на стене и вышел.
На обратном пути меня вдруг пронзила мысль: Белая Стена! Ведь чтобы подняться на плато Теоктана, придется карабкаться по этой крутизне! Я зажмурился. Перед моими глазами всплыл сорвавшийся в пропасть пес, в ушах раздался отчаянный его вой, но, стараясь не подавать виду, я продолжал идти вслед за Агвиллой, объяснявшим мне, что означают иероглифы над главным алтарем.
В столовой мы присели. Агвилла сказал: — Выпьем на дорожку. Анди, принеси!
Анди принес кукурузный напиток, и я для храбрости осушил два бокала…
Когда я открыл глаза, надо мной сверкало солнце, вокруг высились пики Скалистого массива, а сам я лежал на траве возле старенького оранжевого пикапа. Я поднялся. Голова слегка кружилась.
— Доброе утро, — послышался голос Агвиллы. — Как спалось?
Одетый в пончо, с широкополым сомбреро на голове, он заливал горючее в бак машины.
— Разве я спал? — удивленно спросил я.
— И довольно долго. Анди немного переборщил… — Агвилла рассмеялся. — В этих делах мой гениальный братец не смыслит, ему подавай только старые камни да папирусы. Кроме того, вы хлебнули двойную дозу.
— Так, значит…
Он утвердительно кивнул.
— И по дороге сюда было то же самое?
— Увы… Иначе вам бы не осилить триста километров через джунгли. А так — будто в сказке: засыпаете во мраке дольнего мира, просыпаетесь при свете мира горнего.
— А я-то воображал, будто знаю о вас чуть ли не все!
— Не обижайтесь, Искров. Элементарные меры предосторожности.
И кроме того, мы хотели избавить вас от лишнего беспокойства. Пойдемте-ка лучше перекусим, пора двигаться дальше.
Мы закусили и отправились в путь.
Итак, если не считать воспоминаний о дальних подступах к Эль Темпло со стороны Белой Стены, я по-прежнему понятия не имел, где находится резиденция Второй династии.
— И все-таки, — по дороге рассуждал я вслух, — при современных технических средствах вряд ли так уж трудно обнаружить местонахождение Эль Темпло. Достаточно воспользоваться наблюдениями со спутников, радарами или аэрофотосъемкой… Ультразвук, инфракрасные лучи, лазеры — мало ли теперь всяких средств?
— Потому-то мы так и остерегаемся, — отозвался Агвилла. — Избегаем даже пользоваться стационарными радиопередатчиками и телеаппаратурой, они наиболее уязвимы. Достаточно засечь один наш сигнал — и след взят. Вот почему мы работаем на передвижной аппаратуре. Номер 77 77 22 можно обнаружить по всей стране.
— Знаю по собственному опыту, — сказал я, вспомнив тщетные усилия Командора засечь координаты постов с этим номером.
Где мы находились сейчас, я не знал, а спрашивать не хотелось. Но вскоре впереди показались знакомые конусообразные очертания вулкана. Мы ехали по широкой дороге — должно быть, раньше она служила магистралью, теперь же была заброшена, завалена камнями, рухнувшими деревьями.
Вдали вырисовывались острые заледеневшие пики Снежной горы.
“Там ли еще мои сыновья”? — острой болью пронзило грудь. Равнина внизу едва угадывалась, окутанная плотной грязно-серой пеленой смога. Дорога была пустынна, навстречу не попалось ни одной машины, лишь изредка мы обгоняли какого-нибудь индейца с жалкой ношей на плечах — съедобные корни, желуди.
К полудню мы спустились к подножию горы. По обе стороны тянулись округлые холмы — голые, опустошенные пожарами, изъеденные эрозией и смогом. Неожиданно по правой стороне шоссе возник придорожный знак. Табличка потрескалась, была заляпана грязью, буквы почти стерлись, но прочесть все же было можно: КАМПО ВЕРДЕ — 10 км. Этот указатель в свое время вел к земному раю…
Однако чем ближе мы подъезжали, тем больше дорога напоминала подступы к аду. Машина с огромным трудом преодолевала завалы, продиралась сквозь каменную осыпь и поваленные деревья. Некогда цветущие склоны, которые запечатлел Агвилла в своем фильме, теперь были охвачены щупальцами мертвых корней и скрюченных веток, русло реки высохло. Зловонный стайфли проник и сюда.
Вдруг, так же неожиданно, как в фильме, перед нами возникла долина. Теперь это была пустыня, утопающая в белесом смоге и усеянная полуразрушенными нефтяными вышками.
Агвилла вел машину на самом тихом ходу, его неподвижный взгляд был устремлен за горизонт — должно быть, мысленно он возвращался в то утро двадцатилетней давности, когда под ножом Мак-Харриса погибла цветущая молодая женщина, его мать… Вышки, немые свидетели трагического опустошения долины, в сероватой пелене стайфли казались призрачными. И нигде не видно присутствия человека, ни намека на что-нибудь живое, лишь кое-где возле обвалившейся вышки виднелись обломки стены разрушенного дома.
— Кампо Верде, — шепотом произнес Агвилла.
Голос его прозвучал бесстрастно, но за этой нарочитой холодностью скрывалось столько любви и ненависти! Кампо Верде, “Зеленое поле”!
Что я мог сказать ему в утешение? У меня перед глазами стоял Мак-Харрис с окровавленным ножом в руке.
Агвилла остановил машину посреди небольшой площади — здесь раньше стояла церковь. Вынув из-под сиденья две маски, одну протянул мне: — Наденьте. Иначе задохнетесь от этой отравы.
И на землю некогда цветущего, а теперь изуродованного уголка земли, среди смрада стайфли и призрачных контуров полуразрушенных вышек, ступили два уродливых существа с резиновыми хоботами вместо носа и рта, с круглыми стеклами вместо глаз — живое напоминание о том, чем грозит человечеству хищническое пользование благами Земли.
Агвилла заговорил. Приглушенные маской размеренные слова как бы тонули в густом смоге.
— Передайте Мак-Харрису, сеньор Искров, что энерган не продается. Наши требования заключаются в следующем: добровольно, без сопротивления или промедления, в недельный срок передать всю собственность “Альбатроса” — подчеркиваю, всю собственность — индейцам, расселенным на плато Теоктана, в лице их представителя Боско Эль Камино из селения Тьерра Калиенте.
Весь этот актив пойдет на создание условий, необходимых для того, чтобы мой народ вернулся к нормальней человеческой жизни, избавился от нищеты. Это нужно также для того, чтобы вернуть Кампо Верде прежний вид, построить новые селения для уцелевших индейских племен, загнанных в резервации. Это первое.
Второе. После того как документы о передаче собственности “Альбатроса” будут подписаны, Мак-Харрис должен по доброй воле предстать перед Верховным судом Америго-сити и ответить за совершенные им преступления, в первую очередь за уничтожение Кампо Верде и варварское истребление большинства его жителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40